– Но? Сейчас ведь будет «но», верно? – сказала она, отставляя кофе.
Я кивнула, чувствуя, что голова моя трещит по швам.
– Я приняла предложение работы мистера Скавулло. Я буду его помощницей.
Хелен посмотрела на меня.
Я уже начала сжиматься в комок сожаления, но на ее накрашенных губах обозначилась улыбка.
– Это ведь то, чего ты действительно хочешь? Быть фотографом.
Я снова кивнула, чувствуя подступившие слезы.
– Я понимаю, сейчас ужасное время, чтобы уходить от вас. У меня такое чувство, что я вас бросаю, и мне так не по себе.
– Ну, это ты зря. Конечно, мне будет тебя не хватать, но ты должна заниматься тем, что лучше для тебя. Так просто будет правильно. К тому же, Фрэнк будет снимать множество обложек для меня, так что мы с тобой еще поработаем.
– Я хочу сказать вам, что не искала этой работы. Он сам ко мне обратился.
Ее улыбка расцвела.
– О, киса, я знаю. Кто, по-твоему, посоветовал ему тебя пригласить?
Эпилог
Я перечитываю некролог и смотрю на часы. Уже позже, чем мне казалось, так что я по-быстрому натягиваю джинсы и футболку и иду в галерею. Выставка откроется ближе к вечеру, поэтому у меня будет время заглянуть домой, принять душ и привести себя в порядок. А пока нужно уладить кое-какие мелочи.
Галерея в получасе ходьбы от дома, на Салливана и Третьей. Наверно, следовало доехать на такси или метро, но мне нужно было проветрить голову. Я прохожу мимо парка Вашингтон-сквера, запруженного людьми: кто-то разлегся на траве, кто-то сидит на скамейках, читает или кормит голубей. Там же скейтбордисты и дети, кидающие фрисби. Чья-то собака плещется в фонтане. Легкий бриз ерошит мне волосы, ненадолго спасая от зноя.
С каждым шагом я пытаюсь осознать, что Хелен Гёрли Браун больше нет. Мне непросто свыкнуться с этой мыслью, ведь я стольким ей обязана. Если бы не Хелен, я бы не получила работу у Фрэнка Скавулло, чьей помощницей я была десять лет. Мы вместе сделали сотни обложек для «Космо», поэтому, уйдя в свободное плавание, я стала заниматься модной фотографией. В основном, я работала с другими журналами, «Мадмуазель» и «Гламур». Но мне этого было мало, и я стала снимать портреты – как правило, знаменитостей и музыкантов. Мои фотографии украсили несколько обложек «Роллинг Стоун» и музыкальных альбомов. Но рок-звезды оказались слишком утомительными для меня – выпивка и наркотики делают их ненадежными моделями. Поэтому через несколько лет я совсем оставила студийную съемку и занялась исключительно уличной фотографией. Все это время я нанимала множество помощников, и мне хочется думать, что я делала для них то же, что для меня сделали Хелен и Фрэнк – давала им стартовую площадку.
Когда я пришла в галерею на 24-й улице, меня обдал порыв холодного воздуха, и я поняла, какая же на улице парилка. Владелец, приятный молодой человек с бородкой, встречает меня в центре безупречно белой комнаты и целует в обе щеки. Он стопроцентный итальянец и напоминает мне Скавулло. Говорит, что ожидает хорошего оборота – на закрытый предварительный показ пожалуют семьдесят пять гостей.
Мы вдвоем идем по галерее, останавливаясь перед каждой фотографией – проверить свет, оформление, порядок. Уточняем стоимость и редактуру принтов, а потом ему кто-то звонит, и он извиняется и отходит, а я продолжаю рассматривать фото. Он немало потрудился, готовясь к этой выставке, и мне приятно видеть, что он включил «Горбатый мост в цвету» и мою любимую работу, промокшую куртку на стоячей вешалке, «После вечеринки».
Это не первая моя персональная выставка, но сейчас выставляются исключительно мои ранние работы: «Элис Уайсс, Портрет города, 1965–1975». Я слышу шаги за спиной и оборачиваюсь. Даже теперь, столько лет спустя, когда у нас уже внуки, сердце мое замирает при виде этих темных глаз в обрамлении морщинок.
– Я узнал насчет Хелен, – говорит Кристофер и кладет руки мне на плечи. – Ты в порядке?
Я киваю и прислоняюсь щекой к его руке.
Мы с Кристофером вместе уже почти сорок пять лет, так что, как видите, та наша встреча на пороге его студии оказалась вовсе не последней. Хотя могла бы. Он тогда еще находился во власти чар Дафны, что легко объяснимо, учитывая, что его бросила мать, и он не раз возвращал ветреную Дафну. Всю его жизнь до того, как он встретил меня, Кристофера влекло к женщинам, которые бросали его. Ему казалось, он заслуживал этого. Ведь если его бросила родная мать, он наверняка не достоин любви. Когда же мы с ним наконец стали парой, он наслаждался моей любовью и обожанием и ужасно боялся, что я тоже брошу его. И если я боялась любить, то Кристофер боялся принимать любовь. Кажется, все так очевидно, но нам понадобились месяцы, чтобы разобраться в этом.
Это Хелен советовала мне не оставлять надежду на наше с ним будущее. Она все время опекала меня, давала советы (хотя не всем из них я следовала) и салфетки, когда мне случалось расплакаться. Один раз я даже ушла от него. Я думала, что настоящая любовь не может быть такой сложной. К счастью, Кристофер тогда не отпустил меня. Он боролся – в основном, сам с собой – за меня. С тех пор мы вместе. Через три месяца после примирения мы поженились в Стэмфорде, во дворе у моих деда с бабушкой.
– Вижу, я прошел отбор, – говорит Кристофер, показывая на фотографию, где я запечатлела его на Кони-Айленде, летом шестьдесят пятого.
Я склоняю голову и улыбаюсь ему.
– Сожалею насчет Хелен, – говорит он, и прядь с проседью свисает ему на глаз. – Это конец целой эпохи.
Позже, после открытия, прошедшего как нельзя лучше, с тостами, и цветами, и журналистами, галерею заполняют новые люди, и официанты в смокингах обносят всех шампанским, красным вином и закусками. Меня окружают критики: Джонатан Джонс из «Гардиан», Элеанор Хартни из «Таймс» и Люси Липпард из «Виллидж Войс». Я не люблю быть в центре внимания. Мне всегда больше нравилось находиться по другую сторону объектива.
Душевный покой ко мне возвращается, когда я замечаю в другом конце галереи моих детей. При виде дочери и сына, которые сами уже стали родителями, я вспоминаю, как возилась с ними, когда они были маленькими, и таскала на съемки: в одной руке фотоаппарат, в другой – сумка с подгузниками. Они с пеленок видели меня в работе. Куда бы ни направлялась наша семья, одной рукой мы с Кристофером держали детей, а другой – фотоаппараты. Нам очень повезло, что мы никого не прибили нашей аппаратурой. Я, следуя маминому примеру, вела подробную хронику их взросления, а теперь делаю так же и с внуками.
Я обвожу пространство взглядом и вижу Элейн, вовремя вернувшуюся из Хэмптонса. Она и Кристофер разговаривают с Труди и Милтом, которые прилетели на мою выставку из Сент-Луиса. Они мне улыбаются и поднимают бокалы в мою честь.
Я мысленно отстраняюсь от всего этого и смотрю на стены галереи. И вижу на некоторых фотографиях – особенно самых ранних, с лета 1965 года – тот важнейший для меня период, когда я только приехала в Нью-Йорк. Я помню, каким новым все для меня было и как я стремилась уловить все подряд. В те первые месяцы я начала оттачивать свое видение и ценить особые моменты в повседневной жизни. Во многих отношениях я сама была словно фотография в темной комнате, на которой проявлялось не только мое творчество, но и вся моя реальность.
В дальнем конце галереи я вижу мужа и семью, которую он подарил мне, но на стенах – то, что сама подарила себе. Каждое утро я просыпаюсь и принимаюсь за любимую работу. Это моя привилегия, которую я никогда не принимала как должное. Будь Хелен сейчас здесь, я точно знаю, что бы она сказала: «О, киса, ты это сделала. Ты нашла свою любовь, свою таблетку счастья».
Я думаю о самых близких мне женщинах: Труди и Элейн, которые рядом со мной в этот вечер, а также о маме и, конечно, о Хелен, которые тоже со мной, но по-другому. Они всегда были залогом моей веры в себя, моей надежной опорой, позволявшей мне расти и раскрывать в себе все лучшее. И вот теперь столько людей видят душу той девушки из Янгстауна, штат Огайо, на стенах модной галереи в Челси. И только эти четверо женщин по-настоящему понимают, чего мне это стоило.
Авторское примечание и благодарности
Хотя Элис Уайсс – вымышленная героиня, я с ее помощью рассказала подлинную историю первых, насыщенных событиями дней Хелен Гёрли Браун в должности главного редактора журнала «Космополитен». Она действительно не имела ни малейшего опыта ни в издательской, ни в редакторской работе, и сразу после ее назначения из журнала уволились несколько редакторов и других сотрудников. Она также испытывала сильное давление со стороны управленцев «Хёрста», консерваторов старой закалки, старавшихся всеми силами не дать Хелен донести свое послание одиноким женщинам. Но Хелен очень скоро доказала свою правоту, и ежемесячный тираж журнала стал уверенно превышать миллион экземпляров. Под ее началом доход от журнальной рекламы возрос более чем в четыре раза и помог корпорации Хёрста стать тем, чем она является сегодня. Хелен Гёрли Браун дала новое лицо женскому журналу, что вызвало бесчисленные подражания, стремившиеся воспроизвести магию «Космо».
Все думали, что она будет издавать «Космо» вечно, однако «любимая таблетка» чуть не свела ее в могилу в шестьдесят пять лет. После того, как она двадцать лет принимала высокие дозы премарина, стремясь оставаться «в самом соку», ей диагностировали рак груди. Но она отбилась от этой заразы и вернулась к работе, которую уже не оставляла до конца своих дней.
Впрочем, времена менялись, и с каких-то пор послание Хелен перестало быть таким актуальным, как в 60-е и 70-е. Когда разразилась эпидемия СПИДа, Хелен стала бояться, что вся ее упорная работа по избавлению женщин от сексуальных комплексов и заморочек пойдет прахом. В ее представлении СПИД был болезнью гомосексуалов и не имел никакого отношения к ее девушкам, ведь они спали с натуралами. Публика была в шоке.
Прошло еще немного времени, и в 1991 году, когда ведущие феминистки возмущались непрошенным сексуальным вниманием на работе, Хелен заявила под запись, что женщины должны радоваться, получая внимание коллег мужского пола. Не нужно объяснять, почему ее мнение не встретило широкой поддержки.