«Лис»
Всю дорогу обратно в Хельсинки я крутил в голове свой последний разговор с «Егерем», так поразивший меня. Мы действительно изменились. Мгновенно и неизменно, и я, наверное, позже всех. Только в совсем недавно разблокированном Ленинграде – в моем родном городе – у меня сдвинулась та самая внутренняя планка, о которой говорил «Егерь». Сдвинулась и намертво зафиксировалась в положении: «уничтожать». Уничтожать любыми доступными нам способами, и все равно, что обо мне подумают мои современники и потомки. Мне абсолютно все равно.
Видимо, поэтому «Лето» – веселый в компаниях и добродушный по жизни молодой мужчина, никогда в жестокости не замеченный, – в Ленинграде просто-напросто сорвался с катушек. Про «Багги» можно и не говорить. Первая же смирновская попытка не пустить его за линию фронта закончилась категоричным заявлением «Багги», что он уйдет с концами и самостоятельно будет работать так, как умеет.
«Как он умеет», «Багги» показал в первом же своем рабочем рейде, после чего в рапортах контролирующих нас сотрудников СМЕРШ, а такие тоже в наших группах присутствовали, появились выражения «безбашенный отморозок» и «звездец, я никогда такого не видел – на его пути лучше не становиться». Выражения из нашего времени все окружающие нас люди перенимают почти мгновенно, а рапорта эти нам с Малышевым позднее показал Смирнов.
Казалось бы, что может один человек? Такой же человек из плоти и крови, как и все остальные, – мягонький, нежный, беззащитный. Маленький кусочек металла, попавший в нужное место, и все, а «Багги» самостоятельно в плен сдался. Вышел прямо на дорогу и в лужу лег перед грузовиком с десятком полицаев в кузове.
Полицаи обрадовались, попинали «Багги», затрещин ему напихали, связали и в кузов к себе загрузили. Приблизительно через шестьсот пятьдесят метров грузовик остановился точно перед засадой из остальных бойцов группы.
Тех двоих, что сидели в кабине, почти целыми взял живыми сам «Багги». Почти целыми, потому что отбитые первичные половые признаки у старшего полицая и нож в предплечье у водителя боевыми ранениями не считаются, а вот в кузове все выглядело как на скотобойне – в одном месте кровь вдоль борта ручьем текла и на заднее колесо грузовика лилась.
Два ножа у «Багги» с собой было и маленький браунинг. Ножи крохотные, как зубочистки, а браунинг – хлопушка калибра 6,5 – у него на ноге был закреплен. Из этого смешного пистолетика застрелиться не получится, но «Багги» и не стрелял по полицаям. Он из этого недоразумения заднее колесо у грузовика прострелил, чтобы тот остановился. Выстрел из этого браунинга как щенок тявкнул – за ревом мотора его и слышно не было.
А с чего все началось? В одной смоленской деревне бойцы из группы «Багги» нашли двоих красноармейцев, зависших в этой деревне еще с лета сорок первого года. И принялись эти двое на разные голоса ужасы того периода рассказывать с традиционными: «а что мы могли» и «мы же одни да без оружия».
«Багги» послушал эти песни, примерил красноармейскую форму одного из рассказчиков, нацепил на ноги какое-то рванье – опорки, онучи, лапти, черт его разберет эти местные названия, и выперся на дорогу с вышеизложенным результатом. На полицаев группу «Багги» навели красноармейцы – за два года они всю округу изучили, а эти полицаи раз в две недели эту всю округу обирали.
Кстати говоря, как раз по возвращении из того рейда «Багги» впервые сцепился с контрразведчиками из той дивизии, в расположение которой вышла его группа. Вроде бы всех предупредили о выходе спецгруппы из штаба фронта, и смершевец в группе с «вездеходом» был, но контрразведчику дивизии этого оказалось мало, и принялся он гнобить группу «Багги» по полной программе. Так, как он это видел, проявляя бдительность, а в первую очередь выделил тех самых двоих красноармейцев, что прибились к группе, и собрался их расстреливать. Нашел дебилоид изменников Родины.
В результате контрразведчик в госпитале, командир той дивизии теперь командир запасного учебного полка, замполит дивизии соответственно тоже здорово звездочек подрастерял и стал начальником штаба штрафного батальона, а те двое в нашем управлении в учебной роте с полностью съехавшими набекрень мозгами.
Один «Багги» доволен – он капитана-контрразведчика и в госпитале навестил, и после госпиталя к нам в управление забрал… рядовым бойцом в подчинение к одному из тех красноармейцев, которого он расстрелять собирался. Второй солдат водилой оказался, и его мы на фронт отправили «баранку» крутить. И это далеко не все подвиги «Багги», за которые нам с Малышевым потом Смирнов холку мылил.
Глава 10
Капитан Байков
Все вроде уже прошел на этой войне капитан Байков. Был он кадровым – за год перед войной военное училище окончил, и сама война началась для него под Минском. Ранение получил почти сразу – клюнуло осколком при бомбежке, и утащили его аж в город Горький[22]. Второй раз Байкова зацепило под Ржевом пулей зимой сорок второго, он уже ротой командовал, но там не сильно – в госпитале под Москвой отлежался.
Весну сорок второго встретил опять командиром роты, но теперь в другой дивизии – под Калининым, и более года Байкову удалось прослужить в одном полку. Летом сорок третьего дали капитана и свой же батальон, в котором он службу в этой дивизии начинал, а в начале сентября Байков попал в плен.
День тот не задался у комбата с самого утра. Все вроде было, как обычно, но уже на рассвете на пулю снайпера нарвался Сашка «Ополченец». Ординарец Байкова и основной помощник в бумажных делах всего батальона.
Сашка ушел в московское ополчение прямо со студенческой скамьи и прошел жуткое побоище конца осени сорок первого под Москвой, когда слабо вооруженных московских ополченцев бросили под гусеницы моторизированных дивизий группы армий «Центр».
Из Сашкиного батальона в живых остались семеро, и «Ополченец» в их числе. Правда, ни царапины он тогда не получил, что иначе как чудом назвать было нельзя. Ранило «Ополченца» уже в тылу, во время случайного налета.
Сашка был незаменим. Он был и связным, и ординарцем, и писарем, и, если надо, в атаку шел рядом с комбатом. И «похоронки», и рапорта о потерях заполнял тоже он, а теперь «похоронку» пришлось писать на самого «Ополченца» – Байков даже не сразу вспомнил фамилию своего помощника. Привык – Сашка да Сашка. Это бойцы называли его уважительно «Ополченцем».
Умирал Сашка долго. Пуля немецкого снайпера попала ему в голову, но сразу не убила, и мучался «Ополченец» еще полдня, то приходя в мучительное сознание, то проваливаясь в спасительную для него бессознанку. Байков несколько раз приходил в землянку, где санинструктор Ниночка устроила санпункт, но застать Сашку в сознании так и не смог. Раненых вывозили только ночами – ближайшие тылы простреливались немецкими снайперами и пулеметчиками, но до ночи Сашка не дожил.
Сообразить бы тогда Байкову, что недаром немцы уже четвертый день работают по позициям его батальона снайперами, но, если бог ума не дал, его уже не купишь, да и вымотался в тот день командир батальона прилично – без Сашки он оказался как без рук.
Прислонить задницу и чуть покемарить комбату удалось минут на двадцать. Вроде только смежил веки, а надо вставать, проверять посты. Вот в полудреме в одно лицо и шагнул Байков в морозную темь.
Так до конца и не проснувшись, капитан прошел по траншее до первого поворота и получил по голове прикладом. Как командира батальона вязали немецкие разведчики и как его тащили по нейтральной полосе, он впоследствии так и не вспомнил.
Очнулся Байков уже у немцев в траншее, когда капитана здоровенный немец ногой в бок поприветствовал. Очнуться-то очнулся, а вокруг немцы. Стоят, скалятся, радуются жизни. А как же? Все живыми из поиска вернулись и офицера притащили. Там такой пятачок перед блиндажом. Привалили Байкова спиной к траншее, окружили полукругом и фонариком освещают. Как зверушку какую.
Стыд-то какой! Капитан аж глаза зажмурил. Как щенка из траншеи выдернули. И понимает он, что сейчас примутся немцы его на ленточки распускать, а Байков командир батальона и знает значительно больше простого рядового. За год оброс знакомцами и в своем полку, и в дивизии.
С закрытыми глазами Байков просидел всего ничего. Может, минут десять. Потом какой-то немец у него что-то спросил, а когда ответа не услышал, вдруг зарядил капитану по голове со всей дури. Кулаком, но так удачно попал, урод, что вынесло его из реальности напрочь.
Сколько он так пролежал в беспамятстве, комбат не знал, но в себя приходил медленно – второй сильный удар по голове за столь короткое время даром не прошел. Поэтому как вокруг него все завертелось, Байков пропустил. Услышал только будто через вату стук, как по мешку с песком, еще один, потом хрип, еще стук потише – на землю рядом с ним что-то упало. Шебуршание еще такое – как пятки умирающего по земле скребут.
В прошлом году Петро Возниченко – пулеметчик из второго взвода – так на его глазах умирал, когда ему минометный осколок под сердце угодил. Вот такой же скрип по дну траншеи капитан тогда слышал.
Возня какая-то. Потом хлопки, как будто несколько бутылок шампанского подряд открыли. Еще звуки ударов – чуть дальше и немного тише. Тихий, приглушенный чем-то стон, еще хрип и удары.
Глаза Байков потихоньку открыл, и первое, что увидел, так это фонарик немецкий – это он на землю упал и светит вдоль траншеи, а четверо немецких разведчиков лежат в разных позах, но видно, что мертвые все. Тот, кто на фронте два года провел, мертвого от живого сразу отличит. Раньше-то Байков только ноги этих немцев видел и тени над собой – фонариком его ведь освещали.
Теней теперь больше стало, и тени эти по всему пятачку перед блиндажом рассредоточились. Одна тень над Байковым склонилась – руки у него спереди были связаны, а ноги стреножены, так этот боец – ближе Байков его лучше разглядел – веревки ему сразу ножом перехватил и говорит тихонько: