Я, пожалуй, пойду, сказал Леня, вставая с места. Куда можно положить вашего петерболда? Как, вы разбираетесь в породах, оживилась жена начальника таможни. Таможенник благодарно взглянул в лицо Лени, и у него впервые за весь вечер возникла слабая надежда на благополучное разрешение всех проблем, связанных с ввозом просроченных лекарств из Венгрии. А че там разбираться, скромно, но с явным чувством собственного достоинства произнес Леня, Радма фон Ягерхоф и Афиноген Мифа стали родоначальниками породы, а ваша…
Владмира, подсказала женщина. Это я в честь мужа назвала. Он у нас Владимир, а кошка у нас Владмира. Правда, хорошее имя? Очень удачное, согласился Леонид. Владмира, сказал он с чувством, — едва ли не лучший образчик этой породы. Вы счастливый человек. Правда-правда, восхитилась жена начальника таможни, вам нравится?! Это не то слово, кивнул Леонид, но мне действительно нужно идти. Проклятое похмелье, подумал он, будь ты проклята, водка! Да, тебе бы сейчас не кофия с булочками, а стопездесят беленькой холодненькой, фривольно произнесла Владмира. Да борщечка горячего. Да поспать. Но не выйдет. Надо же как-то на жизнь себе зарабатывать.
Владимир, сурово сказала жена начальника таможни своему мужу, в кои-то веки в нашем доме приличный человек, а ты не угощаешь его как полагается. Вы пьете коньяк? У нас в доме есть великолепный коньяк, чуть ли не столетней выдержки! Естественно, сказал Леня и судорожно сглотнул, коньяк я пью. Владимир, сегодня я разрешаю тебе немного расслабиться, сегодня ты можешь выпить. О, дорогая, приятно улыбнулся начальник таможни, в порыве радости с размаху невольно хлопнул себя ладонями по коленям и тут же засмущался этим искренним проявлением чувств. А мы с Владмирой проедемся в город. Она встала, подала Леониду руку. Вы очень приятный человек.
Ну вот, сказала кошка тихо, теперь ты, Леня, снова нажрешься как свинья! А ведь у тебя за плечами целых три курса политехнического института. Ты, мать твою, Эйнштейн! Нехорошо! Очень нехорошо! Неинтеллигентно!
Леонид до хруста в скулах сжал челюсти и заставил себя улыбнуться даме на прощание. Из последних сил. В тот вечер ему удалось порешать все вопросы и добрести до кровати вполне самостоятельно. Но с этих пор он сторонился котов, кошек, а также людей, которые их содержат. Однако с течением времени почти успокоился.
Он успокоился, а ощущение осталось. Такое послевкусие, полувоспоминание, которое затем в течение нескольких лет развивалось в нем наподобие раковой опухоли. Он был сильным человеком и на самом деле уже через пару месяцев прекратил регулярные возлияния. На задворки памяти, в ее подвалы было вышвырнуто опрокинутое и странным образом очень интеллигентное лицо кошки с огромными ушами. Но такой опыт не проходит бесследно. Как бы нам этого порой ни хотелось.
Хорошо поднявшись на лекарствах, Леонид Лазаревич стал коллекционировать дома в разных частях света. Купил себе фазенду и на Косе. Правда, потом немного пожалел денег. Слишком уж провинциально и убого смотрелся поселок в одну улицу, протянувшуюся на двадцать километров от материка в сторону Южного Полюса земли.
Но затем, скоропостижно разведясь со своей второй женой, бросив всех любовниц, он женился на одной сравнительно молодой женщине из местных. Она очаровала его своей независимостью, знанием европейских языков и полным равнодушием не только к его прошлому, но даже и к деньгам. Ее единственным минусом были эти самые родственники. Стоило Леониду надеть на палец Елене обручальное кольцо, как тут же, словно из-под земли, появились две ее сестры с детьми и мужьями. Но и это, как оказалось, было не очень страшно. Денег родственники не просили, в друзья не набивались. Приезжали пару раз в год на Косу, проводили неделю и уезжали такой же большой и шумной компанией.
Дети с охотой ели мохнатые некрупные персики, мужья сестер пили с Леней сухое самодельное вино и ходили на рыбалку. Жизнь страшно убыстрилась после пятидесяти, и больше не было никакой возможности уследить за ней.
А потом Леонид Лазаревич разорился. Кинули Леню, как лоха последнего, как фраера ушастого. И осталась у него из имущества только эта фазенда, а из денег — один долгосрочный банковский вклад, который он сделал, к своему счастью, на имя жены.
От всего случившегося Леня вмиг постарел и осунулся. Поседел. Постоянно ждал, что его бросит Елена, и специально для этих целей купил карабин Remington 750 Woodmaste. Полуавтоматический. Сразу решил, что, как только она от него уйдет, он забредет как-нибудь утром подальше в заросли и заливы, на самый окаемок Косы, и выстрелит себе в рот.
Она сразу предложила переписать деньги на него. Леонид Лазаревич наотрез отказался. Ему казалось, он так испытывал судьбу. Но он ошибался. Это судьба еще не закончила испытывать его. Однажды Лена, уехав в город по делам, больше домой не вернулась. Машина ее, старенький “Пежо” восемьдесят четвертого года выпуска, обнаружилась на дальнем пляже. Искали тело, но нашли не сразу. А когда нашли, узнать его было очень трудно. Начиналась весна, и оно слишком долго пролежало на жаре и ветру, тесно укутанное душными бордовыми водорослями. Кто-то сделал предположение, что она решила поплавать в шторм и просто запуталась в них. Что ж, предположение ничем не хуже других.
С утра обычно Леня клал в авоську паспорт и сигареты, которые предусмотрительно заворачивал в кулек, бутылку водки, пластиковый стаканчик и отправлялся до вечера гулять по травам и барханам. Купаться он не любил, а гулять, глотая натощак водку, иногда запивая ее водой из родников, он мог. К обеду заползал куда-нибудь в кусты, откуда, страшно искусанный комарами, выползал только к вечеру. Багровый, опухший, шел в магазин и покупал пиво.
Дома долго мылся в душе, переодевался в чистое, садился во дворе под персиком и пил пиво. К тому моменту, когда солнце начинало опускаться за маяк, он уже переставал различать день и ночь.
Как-то часов в пять он проснулся почти отдохнувшим. И почти трезвым. Такое случалось иногда. Стояло раннее нежное сентябрьское утро. В зеркале, повешенном на три гвоздя у уборной, полыхал восход. На белом деревянном столике, покрытом выпавшей за ночь росой, сидел кот и смотрел на Леню.
Ты кто, сказал Леня и два раза сморгнул для наведения должной резкости. Степной кот, ответил серовато-буланый гость, Felis libyca Forster, если тебе это что-нибудь скажет. Так, произнес Леонид Лазаревич и попытался подняться. Сиди уже, доходяга, сказал Форстер. У тебя давление пониженное. Ты просто поспи теперь. Теперь у нас все наладится. Я сошел с ума. Даже не надейся. У нас впереди много времени. И нам есть о чем с тобой говорить. И пить ты бросишь, и людям пригодишься…
Коса, конечно, заповедник, и охотиться тут нельзя. Но иногда, особенно в глухие зимние, по-волчьи холодные ночи Леня приходит на дальний пляж и стреляет из карабина в воду. Соседи по поселку знают об этом его невинном грехе. Слышишь, опять стреляет одиночными, говорят в такие ночи мужчины из ближайших домов, переворачиваются с боку на бок и тут же засыпают. Жаль его, думают женщины, да и нас всех жаль.
На невысоком холме у воды Леня и Форстер обычно сидят до наступления дня.
Перевозки в сентябре
В летнее время автобус из города на Косу отправляется каждые двадцать минут в выходные дни и каждый час в будни. Осенью, зимой и весной он ездит четыре раза в сутки. Те из отдыхающих, которые приезжают сюда впервые, с некоторым недоумением и завистью замечают, что для жителей Косы тариф на проезд в этом автобусе чуть ли не в три раза меньше, чем для обычных пассажиров. Но большую часть года отдыхающих здесь нет или почти нет. Продуваемый всеми ветрами лоскуток песчаной болотистой земли, пытающийся оторваться от своего материка, раскачивается в лобовом стекле автобуса Ивана Матвеевича. Он смотрит в боковое зеркало заднего вида. Никого. Ан нет. Дети машут рукой. Снова опоздали, засранцы. Он тормозит и дает задний ход.
Дети Косы пошли в школу. Их немного на Косе. То есть детей, которые в принципе могут пойти в школу. А те, которые есть, отмечены какой-то единой печатью самоуглубленности и печали, разбавленной прозрачными светлыми тонами легкого улыбчивого идиотизма. Интересно, он вообще свойствен детям, думает водила, или это у наших детей от ветра? Говорят же, что ветер мозги выдувает. У взрослых не так заметно, потому что взрослые-то почти всегда и без ветра не в себе. А вот в детях отчего-то так ясно все замечается.
Привет, ребятки, говорит Иван Матвеевич детям, которые с улыбками заскакивают в салон и стремятся занять лучшие, на их взгляд, места. Здравствуйте, Иван Матвеевич, говорит высокая худенькая девочка Марина, как ваши дела? Иван Матвеевич никак не может привыкнуть к ее вопросам. Слушайте, думает он, ей-богу, в девять лет разве можно задавать вопросы о делах водителю автобуса? Ведь мы, в сущности, совсем незнакомы. С одной стороны, вроде бы и ничего странного. Но, с другой стороны, что-то тут отчетливо не так.
Дела ничего, стараясь казаться веселым и бодрым, отвечает Иван Матвеевич, а вот вы почему опаздываете?! А если бы не я был на смене?! Другой бы ни за что не остановился! Вы же знаете, это только я такой добрый! Знаем, кивает Марина, и по ее ответу нельзя понять, что она на самом деле знает, а чего нет. Она отводит взгляд черных глаз и, покачиваясь, проходит по салону, садится в самом конце.
Дети рассаживаются и молчат. Смотрят в окна так жадно, как будто никогда не видели ни Среднюю Косу, медленно уходящую вдаль в зеркале заднего вида, ни птиц, которые стоят у самого берега и чего-то ждут, глядя на восход. Это цапли. В этом году их прилетело на Косу несколько тысяч. Вообще они гнездятся на островах к западу, но вот уже несколько дней живут здесь. Пошел бычок. Цапли едят бычка. Бакланы едят бычка, нырки, чайки, утки, люди едят бычка. Даже бычок ест бычка.
Спасибо, говорит Марина. Спасибо, говорят некоторые дети и соскакивают с высокой ступеньки автобуса. Некоторые ничего не говорят. Просто прыгают вниз и бегут прямо по широкой улице. Справа за пансионатом стоит двухэтажная школа.