льно ежится от ужаса и восторга надвигающихся дней. Светлана предвидит их, эти летние дни.
Как его приход.
А он должен прийти. В этом году все обязательно должно решиться. Она это чувствовала. И всей душой торопила тот момент, ту сладкую минуту, когда можно будет замирающим от волнения голосом сказать себе — дальше по-прежнему продолжаться не может.
В самом деле, сколько можно ждать? Ей двадцать пять лет, на Косе женихов никаких, кроме никуда не годных. Старенькая мать, как серая осторожная мышка, снует по дому и затаенно ждет прихода в дом хозяина и зятя. Она не торопит Светку, но Светка и сама знает, что годы идут, и их не воротишь.
Конечно, рядом город, но в город выбраться — это целое дело. Надо специально как-то изыскивать время. Надо наряжаться. Надо вертеться перед зеркалом, хмуря брови, щуря глазки, разглядывая себя придирчиво и требовательно. Надо стоять на стремительном солнечном ветру на продуваемой всеми ветрами остановке и ждать автобуса. А перед этим стараться так пройти по узким мокрым улицам, чтобы не заляпать юбку и пальто. Бестолково вертеть зонтиком, который сам собой складывается под яростным напором ветра. Надо, наконец, сесть в автобус и ехать в город. Минуя все привычные ориентиры, приехать в центр. Выйти на предпоследней остановке, услышать, как за спиной закрываются двери, как отъезжает пустой автобус, оглядеться тихо и растерянно.
Старый город. Пустынно и красиво. Привычно пахнет морем. Но вокруг непривычно нарядно и совсем нет знакомых лиц. Если сейчас пойти перпендикулярно проспекту, то выберешься на длинную, пустынную в любое время года, кроме лета, набережную. Там тебя встретят ветер, брызги моря, низкие деревца, жалкие темноватые клумбы, отражающие ветер и сумеречное весеннее пространство. Гранитный парапет, волнорезы и чайки.
И больше никого. То есть вокруг могут оказаться и даже наверняка окажутся какие-нибудь люди. Например, там обязательно будет вечный старик в очках, одетый в старое теплое пальто, бережно придерживающий за края шляпу и под локоть свою престарелую спутницу — то ли жену, то ли приятельницу. Они всегда идут рядом. Так идут, как будто знают, куда и зачем. Но при первом же взгляде на них Светке становится нестерпимо ясно, что у этой пары нет и не может быть никакой определенной цели в пределах этого города и этого моря.
На набережной всегда в это время дня находятся несколько матерей. С опрокинутыми брезгливыми лицами и тонкими стремительно дымящимися сигаретами в руках они выгуливают своих странных детей. Те деловиты, но при этом ленивы. Молчаливо и неохотно играют, как всякий человек, если его одеть чрезмерно тепло. Поглядывают на своих мамаш, иногда друг на друга и никогда не смотрят на море, будто пытаются скрыть его существование от самих себя. Оно так привычно и неумолимо присутствует в их жизнях, что шум его слился с ходом мыслей и образов в детских головах. Море стало сознанием и перестало быть морем. Они проживут здесь всю свою жизнь, и никогда не придут на пляж, и никогда не увидят волн, набегающих на солнце.
Двое молодых людей в спортивных костюмах и вязаных шапочках сосредоточенно бегут краем моря, как андалузские псы. Уверенно, неспешно, синхронно впечатывая ноги в мокрый и темный песок. Ни о чем не говорят и никуда не смотрят. Они знают, что будут бежать по этому песку еще семь тысяч лет, и поэтому нет достойных тем для разговора.
Несколько шахматистов пристроились с подветренной стороны у буна и пытаются играть невзирая на непогоду.
На детской площадке первого городского пляжа за зданием летнего кафе выпивают мужчины, размахивая пластиковыми стаканчиками и бешено тлеющими сигаретами. Они пьют местное вино, потом водку, закусывая и то и другое шоколадом “Аленка”. Потом шоколад заканчивается. Мужчины разбредаются кто куда. Остается только один, самый увлеченный. Он будет сидеть на детской площадке до самого утра, покачиваясь из стороны в сторону, прислушиваясь к шторму, пытаясь нащупать смысл и связь явлений.
В порту под мелким дождиком целый день будут работать портовые краны. Товарный состав в пятьдесят два вагона отойдет от порта дважды, прежде чем Светлана продрогнет и пойдет прочь от набережной в кафе под названием “Шоколадница”. Там тоже будет пусто. Пусто, но утешительно. Ибо здесь пахнет недавно поджаренными зернами кофе, свежезаваренным чаем, свежими бисквитами, медовиком и густым кремовым пирожным.
В кафе ее встретят тепло и уют. Огромные часы над дверью станут тикать, чай дымиться, а огромные окна, выходящие в раннюю весну, запотевать. Напившись чаю и наевшись бисквитов, Светлана сядет на автобус и поедет в школу, рассматривая дождь, и море, и низкое небо большими немножко удивленными глазами. Там в своем кабинете она просидит над тетрадями до самого вечера. А по приезде домой станет увлеченно рассказывать маме о городе, при этом уклончиво отвечая на вопросы о том, как именно она провела день.
— Ну, ничего, ничего, — наконец скажет задумчиво мать, помешивая ложечкой чай и осторожно прикусывая привезенный из города бисквит, — в следующий раз, может, кто встретится. Ты все-таки, Светка, выезжай в город почаще! Не дело молодой девушке все время на Косе сидеть! Да и лето близко.
— Да, — оживленно проговорит Светлана и вспыхнет лицом, вспомнив, как разглядывали ее молодое и нетронутое тело мужчины на пляже прошлым летом, — совсем уже на носу! И ты знаешь, мама, я чувствую, в этом году он непременно приедет! Непременно!
— Ну и как же ты его узнаешь? — интересуется мать.
— А я как гляну, так сразу и пойму! Он будет высокий, светлый лицом, спокойный, с вот такими плечами! Да ну тебя, — внезапно краснеет Светка, увидев насмешливые глаза матери. — Зачем и спрашивать, если потом смеяться!
— А чего смеяться, — мать долго молчит, смотрит за окно, чай дымит, шторм усиливается, и маленький домик от этого, кажется, покачивается, как лодка, — первое время у нас можете пожить, если у него жилья не будет. А потом что-нибудь купите, да и в пансионате у нас для мужчин всегда работа есть.
— Станет он в пансионате работать! — говорит Светлана, на ее носу и щеках алеют веснушки, по всему видно, что весна на дворе.
— А то где?!
— В городе, — говорит Света и раскладывает на столе тетрадки и книжки, аккуратно поправляет занавеску и цветастый абажур. — В городе станет работать, в порту или на набережной в кафе.
Геокешинг
Они вышли на балкон и закурили. В этом году у меня все получается, гордо произнес он, слышишь ты? Слышу, сказала она и перегнулась с балкона вниз. Осторожнее, мать твою! Не ори, она вернулась в первоначальное положение и сделала долгую плавную затяжку. И номера с мая по сентябрь были заполнены до отказа, горько вздохнув, проговорил он, и приезжающие в основном питерцы, которые не привыкли здесь экономить на деньгах. Им местные цены, даже умноженные в десять раз, вообще ерунда! Я сильно поднялся за последние два года! Зимой хочу начать строить новую гостиницу номеров на двести, а это еще лимон чистого дохода ежегодно! Понимаешь ты что-нибудь своей деревянной головой, лимон! Он свысока посмотрел на нее, он хотел бы увидеть, что она впечатлилась. Но она не впечатлилась. Впрочем, он знал, что так и будет.
Питер, протянула она, Питер. А я больше люблю Москву. Знаешь, в Питере как-то все очень провинциально. Приблизительно, как у вас на Косе. Я думаю, тут все дело в том, что море близко. Когда море близко, любой, даже самый красивый город превращается в деревню. И Питер такой. Очень почему-то похож на Минск.
Но в Минске же нет моря, удивился Валя.
Даже трахнуть не могут девушку по-настоящему, заявила она, не обращая внимания на его замечание, совсем не могут, бедные усталые северяне! Поморы, мать их. Гардемарины. Уставившись куда-то внутрь себя, она презрительно скривилась и передернула плечами.
И долги все удалось раздать, машинально добавил он, рассматривая ее изумительное в своей нездешней красоте лицо и тонкие пальцы. Такие тонкие, длинные и такие прозрачные, что, казалось, они могут в любой момент переломиться пополам.
А если трахнут, сказала она задумчиво, то сразу в мужья набиваются, вот как ты. Раньше я думала, что это признак интеллигентности. Ну, понимаешь, в этом все-таки есть что-то такое благородное. Так кажется, при первом взгляде. Трахнул и жениться лезет. Надо же, молодец какой этот дятел, так думаешь, когда первый раз с тобой случается. Настырный, думаешь, и в этом чудится некоторое благородство и клинические признаки любви. Она глянула на него снизу вверх и оценивающе прищурилась. А теперь вижу, что это просто признак страны нетронутых зверей и непуганых бакланов.
Он приглушенно выматерился и скрылся за развевающейся белой кисеей. Она осталась на балконе одна. Вернулся через минуту с бутылкой коньяка в одной руке и пузатым хрустальным бокалом в другой. Налил себе, выпил. Снова налил и стал цедить, слушая то, что она говорит, стискивая зубы до белых пятен на скулах.
Но ты же взрослый человек, Валик, сказала она и нежно процарапала две невидимые полосы у него на груди. Он невольно охнул от возбуждения, моментально охватившего его. И очень чувственный при этом, добавила она и приподняла полупрозрачную юбку, под которой у нее не было ничего, кроме ног, пахнущих молоком и розовым маслом. Смотри, какое тело. Она поиграла бедрами, чуть подалась вперед. Скажи, есть ли у тебя тут, на Косе, еще такие девушки, или нет?
Машинально поставив бутылку и бокал на белый, инкрустированный серебром столик, он схватил ее за талию и принялся гладить и целовать шею и грудь. В секунду сорвал блузку и стал покусывать ярко-красные упругие соски, стискивать до боли ягодицы. На коленях раздевал, целуя. Раздвигал ее ноги, дышал ею, как кислородом. Она смеялась то и дело, усаживаясь ему на шею. Бычьи мышцы на шее напрягались. Она держалась руками за решетку балкона, стискивала его шею бедрами. Это ее страшно возбуждало. Он терпел, несмотря на то, что эти ее стискивания иногда вызвали у него по