— Сюда, глупый, — позвала снова Мишель.
Майк стал взбираться по лесенке, чувствуя как ему мешает маленькая склянка со святой водой, которой он запасся на всякий случай перед выходом из дому. Эй, это действительно из-за склянки, может ты просто счастлив видеть Мишель?
Чердак являлся всего лишь сеновалом, но через дверцу лился мягкий свет, делавший это помещение довольно уютным. Дверца вела в соседнюю комнатку. Оказывается, Стаффни надстроили над гаражом целый этаж.
Из этой двери выглядывала улыбающаяся головка Мишель. Неяркий свет, лившийся через два маленьких оконца, освещал ее сзади и создавал сияющую корону вокруг ее голову.
— Входи же, — лукаво сказала она, отступая, чтобы пропустить его вперед. — Это мое убежище.
— Гм-м-м, — промычал Майк, оказавшись рядом с Мишель, он скорее был поглощен ее теплым присутствием, чем обстановкой комнаты. В комнате стоял старый стол и несколько разномастных стульев. Вдоль стены располагался старый диван. — Похоже на клуб, да? — сказал он и мысленно тут же стукнул себя за это. Идиот.
Мишель улыбнулась. Она стояла почти вплотную рядом с ним.
— Сказать тебе, почему июль в этом году совершенно особенный месяц, Микки?
Микки? — Да. Потому что у тебя День Рождения?
— Ну да, — кивнула Мишель, и подошла к нему еще на шаг ближе. Майк чувствовал доносящийся от нее запах шампуня и мыла. Запах чистоты. Бледная кожа рук будто светилась розовым в свете разноцветных лампочек, висевших на ветвях дуба за окном. — Двенадцатый День Рождения в жизни девочки это очень важно, — продолжала она почти шепотом. — Но есть вещи, которые для нее еще важнее. Ты знаешь о чем я говорю?
— Конечно, знаю, — Майк тоже почти шептал, ведь она стояла так близко. Но ему даже в голову не приходило о чем она может говорить. — Ты знаешь, что я уже давно люблю тебя, Микки?
— Э… Нет, — правдиво сказал Майк.
— Это так. Еще с тех пор, как мы играли вместе, когда ходили в первый класс. Помнишь, ты был папой, а я мамой?
Майк смутно что-то в таком роде припоминал. В первом классе он иногда еще участвовал в девчачьих играх, пока не понял окончательно, где его место.
— Конечно, — с несколько большим, но не совсем искренним энтузиазмом отозвался он.
Мишель повернулась на одной ноге, будто делая пируэт, как настоящая балерина или еще кто-нибудь в этом роде.
— Микки, а ты любишь меня?
— Конечно. — Интересно, а что он еще мог бы сказать — «Нет, терпеть не могу, на мой взгляд ты похожа на жабу.» Если сказать правду, то в эту минуту он ужасно сильно любил ее. Ему нравилось, как она выглядит, как пахнет, нравился звук ее голоса и то напряжение, которое он ощущал в ее присутствии. Это было так непохоже на тошнотворную нервозность, в которой он прожил последние дни этого сумасшедшего лета… — Да, — повторил он, — я люблю тебя.
Мишель кивнула, будто услышала то магическое слово, которого ожидала. Затем отступила на шаг, оказалась почти рядом с окном и попросила: «Закрой глаза, пожалуйста».
Майк колебался только секунду. Стоя с закрытыми глазами, он чувствовал запах соломы с соседнего чердака, запах свежеструганных бревен из гаража внизу и — неуловимый, но настойчивый — аромат шампуня и теплого душистого тела.
Послышался тихий шорох и Мишель прошептала:
— Теперь можно.
Майк распахнул глаза и почувствовал, что его будто бы ударили в солнечное сплетение.
Мишель выскользнула из своего нарядного платья и теперь стояла перед ним в одном маленьком белом лифчике и крохотных трусиках. Майку казалось, что никогда в жизни он не видел столь отчетливо — бледная кожа плеч с едва заметными веснушками, округлость груди над полоской лифчика, длинные, заброшенные за спину рыжеватые волосы, светящийся нимб над головой, темная тень от ресниц, лежащая на щеках — Майк чувствовал, что голова у него идет кругом, когда смотрел на ее округлые упругие бедра, узкие колени и тонкие лодыжки, которые все еще были обтянутыми беленькими носочками… Мишель переступила с ноги на ногу и он увидел, как краска румянца разливается у нее по щекам и даже по шее. Ее шепот был едва слышен.
— Микки… Я думала, что… Мы могли бы… Просто посмотреть друг на друга. — Она подошла так близко, что он легко мог бы обнять ее, если бы осмелился. Прохладной рукой она коснулась его щеки.
Теплое дыхание долетело до его лица и Майк понял, что она что-то говорит.
— Что? — его голос прозвучал слишком громко.
— Я только сказала, — повторила она так же шепотом, — что если ты снимешь рубашку, то я тоже сниму кое-что.
Когда он стягивал рубашку через голову и потом бросил ее в угол, у него было такое чувство, что это делает не он. А просто он сам видит все происходящее в каком-то взрослом кино. Его руки обвились вокруг Мишель, и они оба невольно развернулись, так что стояли теперь лицом к окну. Темные переплеты рамы находились не больше, чем в шести футах от Майка.
— Твоя очередь, — прошептал Майк. Почему-то он был уверен, что девочка снимет носки, но вместо этого, она завела одну руку за спину и — движением, от женственной незнакомости которого у Майка занялось дыхание — что-то там расстегнула. Лифчик бесшумно упал на пол между ними.
Невольно Майк проводил его глазами, заметив, что глаза у Мишель почти закрыты, и ресницы тихо подрагивают. Ее груди были бледными-пребледными, розовые соски почти не отличались от ареола вокруг них.
Одной рукой Мишель прикрыла грудь, будто внезапно смутившись и чуть придвинувшись к Майку, подняла к нему лицо. С каким-то испугом, от которого даже закружилась голова, он понял, что она хочет поцеловать его, и что он должен будет поцеловать ее в ответ и что губы у него стали сухими, как наждак.
Она тихо прижалась к его рту губами, затем чуть отклонилась назад, как будто, чтобы взглянуть на него, и поцеловала его снова.
Майк охватил ее руками, чувствуя, как нарастает в нем волнение, и зная, что она чувствует то же самое, но не отстранился. В голове у него мелькнула мысль об исповеди, о темноте исповедальни, о тихом, вопрошающем голосе священника. Подобное волнение было уже знакомо ему, церковь называла это «грехом рукоблудия», но теперь было совсем другое. Теплота между ними, прикосновения рук, все длившийся и длившийся поцелуй, его нараставшее возбуждение и ответное волнение Мишель, едва заметное движение ее бедер к нему навстречу — все это принадлежало совершенно другой, неизвестной вселенной. А не той, в которой существовал грех Майка. Это был новый, незнакомый ему космос ощущений, и какой-то частью своего сознания Майк отдавал себе в этом отчет даже сейчас, когда он был полностью захвачен чувством, даже сейчас, когда они на миг прервали свой романтический поцелуй, чтобы совсем неромантически набрать в грудь воздуха и снова прижаться друг к другу губами. Правая рука Мишель лежала теперь на груди Майка, а пальцы мальчика гладили совершенную округлость ее спины и чуть передвинулись вверх к хрупким лопаткам.
Они опустились на колени, и как-то чуть сдвинулись вправо и легли на диван, ни на минуту не разжимая объятия. Когда поцелуй на секунду прервался, Майк услышал тихий вздох Мишель у самого своего уха и изумился тому, как чудесно ее щека угнездилась у него между челюстью и шеей. Он ощущал тепло ее тела и понимал, что ничто из его прежней жизни не подготовило его к обморочному головокружению этой секунды.
Волосы Мишель коснулись его губ, и Майк мягко тронул их ладонью и открыл глаза.
Менее, чем в шести футах перед ним, через небольшое окно в стене, которое находилось не менее, чем в двадцати футах над землей на них смотрел отец Каванаг мертвыми белыми глазами.
Майк охнул и подался назад к подлокотнику дивана.
Белое лицо и черные плечи священника словно парили за окном. Рот его был широко распахнут как у покойника, которому забыли подвязать челюсть. Дорожка коричневой слюны бежала у него изо рта по подбородку. Лоб и щеки были испещрены тем, что, как показалось Майку, было шрамами и коростой. Но когда он вгляделся лучше, то увидел, что это были идеально круглые отверстия, каждое не меньше дюйма в диаметре. Волосы привидения вздыбились, как бывает при ударе электрического тока. В зловещей ухмылке черных губ обнажился ряд длинных клыков.
Глаза отца Каванага были раскрыты, но слепы и затянуты беловатой пленкой, а веки вздрагивали будто у эпилептика.
Секунду Майк был уверен, что это труп священника, который кто-то повесил на дереве, но тут челюсть шевельнулась и послышался клацающий звук, подобный тому, какой издают камни, когда их встряхивают в мешке. Затем скрюченные пальцы потянулись к оконной раме.
Мишель тоже услышала этот звук и испуганно отстранилась от Майка, прижав к груди руки.
Должно быть перед ее глазами мелькнул след чего-то белого, хоть мертвое лицо мгновенно исчезло из окна, будто его дернули. Чтобы она не закричала, Майк зажал девочке рот.
— Что это? — выдавила она, когда он отпустил ее.
— Одевайся, — прошептал Майк, чувствуя биение пульса у него в боку и только не понимая, чей он. — Скорее.
Через несколько секунд послышался тот же скрежет у второго окна, но теперь они оба уже спускались по шаткой лесенке. Первым в темноту опускался Майк, чувствуя, как исчезает его возбуждение, хотя мгновением раньше казалось, что оно полностью владеет им.
— Что это было? — повторила Мишель свой вопрос, когда они уже достигли двери. Она чуть не плакала.
— Кто-то подглядывал за нами, — прошептал в ответ Майк. Он оглядел стены сарая в поисках хоть какого-нибудь оружия — вил, лопаты, чего угодно — но стены были голы. Только в одном месте висел на гвозде старый кожаный мешок.
Повинуясь импульсу Майк наклонился, быстро и уверенно поцеловал губы Мишель и распахнул дверь.
Никто не видел, как они вышли из-под огромного дуба.
Глава 31
Вечеринка уже утомила Дейла и он готов был отправляться домой, когда вдруг увидел подходящих к дому Майка и Мишель.
Отец девочки уже несколько минут разыскивал ее в толпе девочек, расспрашивая, не видел ли кто его дочь. В руках доктора был новый фотоаппарат марки поляроид и он хотел сфотографировать веселую компанию, пока не начали запускать фейерверк.