— Мемо, можно мне порыться в твоих вещах? Ты не будешь возражать? — Майк понял, что на вопрос, заданный в такой форме, ответа он не получит. Мемо смотрела на него, ожидая.
— Ты мне даешь разрешение? — прошептал он.
Да.
Сундук Мемо стоял в углу, и всем детям когда-то строго-настрого запретили в него забираться. Вещи, которые там лежали, были самыми дорогими для бабушки, и мама Майка хранила их так бережно, будто когда-нибудь ее мать сможет заняться ими сама.
Майк рылся в вещах до тех пор, пока не добрался до связки писем, большинство из которых было написано дедушкой во время его разъездов по штату.
— Это здесь, Мемо?
Нет.
Ниже лежала коробка с фотографиями, большинство из которых были выполнены еще в технике сепии. Майк поднял всю коробку, чтобы показать бабушке.
Да.
Он стал быстро перебирать фотографии, прислушиваясь к тому, что делалось наверху. Теперь мама закончила убирать у девочек и перешла в его комнату. Предполагалось, что сам он отдыхает, пока комната проветривается, и мама меняет постельное белье.
В коробке было не меньше сотни фотографий: овальные портреты родственников и совсем незнакомых лиц, юношеские фотографии дедушки, когда он был высоким, стройным и сильным — дедушка перед своим пирс-эрроу, дедушка, гордо позирующий перед табачной лавкой в Оук Хилл, которой он владел недолго и весьма несчастливо, дедушка и Мемо на Всемирной Выставке в Чикаго, семейные фотографии, съемки, сделанные на пикниках и во время праздников, минуты досуга на веранде, снимок младенца в белом платьице, мирно спящего на шелковой подушке, Майк с некоторым даже страхом понял, что это брат отца, умерший в младенчестве. Снимок был сделан после его смерти, что за ужасный обычай.
Майк стал действовать быстрее. Фотографии Мемо в более старшем возрасте: дедушка во время прогулки в парке накидывает подковы на гвозди, Майк, когда был ребенком, девочки, улыбающиеся в камеру, новые фотографии… Майк буквально задохнулся. Он выронил все фотографии и в руке у него осталась только одна, заключенная в рамку, которую он неизвестно почему держал в вытянутой руке, будто боялся, что она была отравлена. Солдат гордо смотрел перед собой. Тот же самый мундир цвета хаки, те же штуки на ногах, как их там назвал Дьюан, та же широкополая шляпа, патронташ… Это был тот же самый солдат. Только здесь его лицо не казалось вылепленным из воска, оно было вполне человеческим: маленькие глазки, прищурившись, смотрели в камеру, тонкогубая улыбка, остатки темных волос, топорщиеся за ушами, вялый подбородок, сильно выступающий вперед нос. Май перевернул фотографию. Великолепным бабушкиным почерком было написано:
Уильям Кэмпбелл Филипс. Ноябрь 9, 1917.
Майк поднял фотографию.
Да.
— Это оно? Это и вправду он?
Да.
— В сундуке есть еще что-нибудь, Мемо? Что-нибудь, что могло бы рассказать мне о нем?
Майк думал, что больше ничего нет. Он вообще хотел покончить с этим побыстрее, пока не пришла мама.
Да.
Что же еще? Ничего, кроме твердого в кожаном переплете блокнота. Он взял его в руки и открыл на первой попавшейся странице. Снова бабушкин почерк. Дата гласила январь 1919 года.
— Дневник, — выдохнул он.
Да. Да. Бабушка закрыла глаза и долго не открывала их.
Майк захлопнул крышку сундука, сунул дневник и фотографию под мышку, быстро подошел к кровати и прижался щекой к губам бабушки. Сухое дыхание едва заметно вырывалось из ее губ.
Он мягко погладил ее волосы, спрятал дневник и фото под рубашку и отправился на кушетку отдыхать.
Харлен выяснил, что словечко «потрошитель» возможно означало, что вам придется прижать револьвер прямо к потрохам намеченной жертвы, чтобы ее прикончить. Эта маленькая штука ни черта не стреляла.
Он ушел далеко в сад, расположенный между их домом и домом Конгденов, подыскал дерево, которое вполне могло служить мишенью, отмерил от него двадцать шагов, поднял здоровую руку, стараясь держать ее прямо и твердо, и нажал курок.
Ничего не произошло. Вернее боек поднялся и упал назад. Нет ли на этой проклятой штуке чего-нибудь вроде предохранителя… Вроде нет, вообще никаких приспособлений кроме того, которое поворачивает цилиндры. Спустить курок оказалось труднее, чем он ожидал. К тому же чертова повязка мешала ему удерживать равновесие.
Он чуть пригнулся и с помощью большого пальца поднял боек так, чтобы тот щелкнул. Перехватив револьвер поудобнее, Харлен прицелился в дерево. И зачем только сделана такая маленькая мушка на стволе? Наверное, чтобы лучше прицелиться. Он снова спустил курок.
Звук выстрела чуть не заставил его выронить оружие. Это был действительно маленький револьвер; он ожидал, что звук и отдача будут примерно такими же, как от пистолета 22 калибра, из которого Конгден иногда позволял ему пострелять. Но было не так.
От громкого крак зазвенело в ушах. Вдоль всей Пятой Авеню залаяли собаки. Ноздри защекотал запах порохового дыма, хоть и не слишком похожий на запах, вызванный фейерверком, который Харлен устроил всего неделю назад. И его запястье ощутило тяжесть отдачи. Мальчик пошел посмотреть, куда попала пуля.
Никуда она не попала. Он даже не задел дерево. Восемнадцать дюймов в диаметре, и он промазал. В этот раз Харлен отошел на пятнадцать шагов, прицелился тщательнее, боек поднял повыше, задержал дыхание и спустил курок.
Револьвер загрохотал и подпрыгнул в ладони. Собаки просто зашлись в лае. Харлен подбежал к дереву, ожидая увидеть дыру величиной с кулак. Ничего. Он оглядел землю вокруг, будто пуля могла уйти туда.
«Черт возьми» тихо прошипел он. Теперь, отойдя на коротенькие десять шагов, он снова тщательно прицелился и выстрелил. В этот раз, как обнаружилось, он задел кору с правой стороны, примерно на четыре фута выше того места, куда он целился. И это с каких-то десяти шагов! Собаки просто взбесились и где-то за деревьями хлопнула дверь. Харлен направился на запад к узкоколейке, подальше от города, к давно заброшенным зерновым элеваторам и салотопленному заводику. Там, к западу от дороги имелась рощица и рос густой кустарник, к тому же насыпь можно использовать как заградительный вал. Сначала он об этом не подумал и теперь с холодным ужасом размышлял о том, что было б если бы пуля улетела на пастбище и попала в одну из коров. Хорошенький подарочек был бы кому-то!
Надежно спрятавшись в густом кустарнике примерно в полумиле к югу от свалки, Харлен перезарядил револьвер, отыскал несколько бутылок и банок, чтобы уставить их в качестве мишеней напротив поросшей сорняком насыпи, и начал практиковаться.
Его стрельба ни черта не стоила. Нет, вернее револьвер стрелял… У Харлена уже болело запястье и заложило уши… Но пули не хотели ложиться туда, куда он их посылал. В кино это выглядело так легко, когда Хью О'Брайен в роли Уайтта Ирпа разил всех врагов наповал с расстояния в шестьдесят футов. Любимым героем Харлена был техасский ковбой Хоби Гилман в фильме «Слежка» в исполнении Роберта Калпа. У Хоби был отличный пистолет, и Харлен с удовольствием смотрел бы этот фильм хоть каждый вечер.
Может дело в том, что у этого револьвера короткий ствол. Как бы там ни было, Харлен обнаружил, что попасть возможно только с расстояния футов десять и только из трех-четырех выстрелов. С бойком он стал справляться получше, и выяснил, что следует поднимать курок до упора, тогда боек сам поднимется и упадет когда надо. Он уже было наловчился так делать, но потерял почти все силы.
Ну, если мне понадобится кого-нибудь застрелить из этой штуки, то сначала придется приставить ее к виску противника, чтобы не промахнуться.
Харлен израсходовал двенадцать пуль и как раз заряжал следующие шесть, когда услышал позади себя шорох. Он круто обернулся, приподняв револьвер, но затвор не был закрыт и все пули, кроме первых двух, выпали на траву.
Из-за деревьев выступила Корди. В руках она несла двустволку, которая была почти с нее ростом, но с переломленными в казеннике стволами, как носят охотники. Девочка внимательно смотрела на Харлена своими маленькими свинячьими глазами.
Господи, подумал мальчик, я и забыл, насколько она безобразна. Лицо Корди напомнило ему плохопропеченный пирог, в который кто-то вставил глазки, узкие губы и нос-картошкой. Волосы топорщились за ушами, а на глаза падали противными сальными прядями. На ней было то самое мешковатое платье, которое Харлен помнил по школе, только теперь оно было еще более грязным; серые, когда-то бывшие белыми, носки, стоптанные башмаки. Маленькие острые зубы были почти такого же цвета, что и носки.
— Ну, Корди, — сказал Харлен, опуская револьвер и стараясь, чтобы его голос звучал естественно, — что случилось?
Она продолжала молча смотреть на него. Под этими прядями было даже не видно открыты ли вообще у нее глаза. Наконец Корди сделала к нему несколько шагов.
— Ты выронил пули, — произнесла она тем монотонным, безразличным голосом, который так удачно передразнивал сам Харлен, вызывая смех товарищей.
Он выдавил улыбку и присел, чтобы подобрать пули. Но нашел только две из них.
— Одна за твоей левой ногой, — подсказала девочка, — а другая под нею.
Харлен отыскал пули, сунул в карман, защелкнул барабан и сунул револьвер за пояс своих джинсов.
— Приглядывай за ним получше, — протянула Корди, — а то как бы тебе не отстрелить свою сосиску.
Харлен почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, поправил повязку на руке и нахмурился.
— Какого дьявола тебе тут надо?
Она пожала плечами и переложила тяжелую винтовку с одной руки на другую.
— Просто интересно было посмотреть, кто тут пуляет. Подумала, что может Ка Джей обзавелся новой пукалкой.
Харлен вспомнил рассказ Дейла Стюарта о его столкновении с Конгденом.
— Потому ты и ходишь с этой пушкой? — спросил он со всем отпущенным ему сарказмом.
— Не-а, я не боюсь Ка Джея. Мне надо не спускать глаз с кое-кого другого.
— С кого это, другого?