— Сюда, пожалуйста, — голос мистера Эшли-Монтэгю звучал донельзя утомленно. Быстрыми шагами он вышел из кабинета. Дейл поспешил следом, даже не замечая огромных комнат, мимо которых они шли, прижимая к груди исторический сборник и чувствуя, как тоненькая книжка соскальзывает все ниже и ниже. Ее верхняя часть уже чуть ли не выглядывала из-под футболки.
Они уже почти дошли до вестибюля, когда звук включенного в одной из комнат телевизора заставил их обоих обернуться. На экране было изображение что-то скандирующей толпы, какой-то человек, стоя на трибуне, произносил речь, его слова эхом отзывались в огромном зале. Мистер Эшли-Монтэгю приостановился на мгновение и Дейл сделал то же самое, стараясь держаться позади него. Одной рукой держа большой том, другой он уже взялся за ручку двери. В коридоре послышались шаги дворецкого.
Дейл мог бы уже выскользнуть наружу, но то, что он увидел на экране заставило и его замереть и уставиться в телевизор. Говорил политический комментатор Дэвид Бринкли, его уверенный, отрывистый голос звучал взволнованно:
— Итак, демократы сделали свой выбор… В этом году… То, что несомненно является… Наиважнейшим завоеванием в области Прав Человека… Демократическая партия… Вы согласны со мной, Чет?
Грозный облик комментатора Чета Хантли заполнил маленький черно-белый экран.
— Без сомнения, Дэвид. Но что было самым любопытным в этих дебатах… Но привлекла внимание Дейла отнюдь не речь двух политических комментаторов и не толпа, по которой скользила камера. Нет, он смотрел на лицо, изображенное на сотнях плакатов, паривших над толпой. Они походили на обломки кораблекрушения, происшедшего в политическом море. На всех плакатах было написано одно и то же: «ВСЮ ДОРОГУ С ДЖЕКОМ» или «КЕННЕДИ — В 60 ГОДУ». А над этими словами было изображено лицо молодого красивого человека с очень белозубой улыбкой и целой шапкой каштановых волос.
Мистер Эшли-Монтэгю скетически покачал головой и хмыкнул, будто увидел что-то недостойное даже его презрения. Дворецкий подошел и встал рядом с хозяином, который как раз вспомнил о своем посетителе.
— Надеюсь, у вас больше нет вопросов, — обронил он, пока Дейл, открыл дверь и, пятясь задом, вышел на широкое крыльцо. Футах в тридцати отсюда стояла их машина, из окна которой высовывалось лицо Харлена. Он что-то кричал.
— Только один, — сказал Дейл, чуть не упав со ступенек. Щурясь на солнце он продолжал вести беседу для того, чтобы не поворачиваться спиной к хозяину особняка. — А какой фильм будут показывать в субботу на Бесплатном Сеансе?
Мистер Эшли-Монтэгю выразительно закатил глаза, но все-таки повернул голову в сторону дворецкого.
— Будет довольно известный фильм, сэр, — ответил тот, — Художественный фильм «Падение дома Эшеров.»
— Отлично, — воскликнул Дейл. Теперь он был уже почти рядом с черным шевроле. — Еще раз спасибо! — повторил он, когда Харлен открыл позади него дверцу. — Давай, поехали, — бросил он Конгдену, едва усевшись.
Тот даже хрюкнул от такой наглости, щелчком выбросил на подстриженную траву сигарету и вдавил акселератор. Машина подпрыгнула и подмчалась по полукруглой подъездной аллее. К кованым железным воротам они подъехали на скорости не меньше пятидесяти миль.
Тяжелые створки ворот медленно распахнулись перед ними.
Майку совершенно не хотелось здесь задерживаться. Полумрак, царивший под эстрадой, запах сырой земли и тяжелый дух, идущий от самого Минка, все это вызывало в мальчике ужасное чувство клаустрофобии и тошноты, как будто они вдвоем со старым пьянчужкой лежали в просторном гробу, ожидая прихода людей с лопатами. Но Минк еще не закончил ни следующей бутылки, которую он разыскал среди газет, ни своего рассказа.
— Думали, что как повесят того негра, — продолжал Минк, — так все и закончится. Но оказалось, что ничего-то и не закончилось. — Он сделал глубокий глоток, закашлялся, вытер ладонью мокрый подбородок и уставился на мальчика. Его глаза были ужасно красными. — На следующее лето пропало еще несколько детей… Майк выпрямился. До него доносился шум проехавшего по Хард Роуд грузовика, голоса малышей, игравших в парке, болтовня нескольких фермеров, собравшихся на тракторной стоянке, но все его внимание было поглощено рассказом Минка Харпера.
Минк сделал еще один глоток и улыбнулся, будто понимая нетерпение Майка. Улыбка была быстрой и едва заметной, у Минка во рту имелось всего три зуба и ни один из них не стоил того, чтобы его демонстрировать.
— Так вот, — продолжал он, — на следующее лето… Это был, э… Тысяча девятьсот…, э, в общем когда пропало еще несколько детей. Одним из них был мой дружок, Мерит Уиттакер. Взрослые говорили, что никого так и не нашли, но через пару лет я как-то проходил Цыганской Тропой… Да точно, через пару лет, потому что я уже был с подружкой… Собирался залезть ей в трусы, если ты понимаешь, о чем я. Тогда девушки не носили трусов, у них под юбками были просто панталоны и все, так что я выражаюсь, так сказать…, приблизительно. — Минк сделал еще один глоток, вытер грязной ладонью грязный лоб и нахмурился. — О чем это я?
— Вы проходили Цыганской Тропой, — шепнул Майк. У него мелькнула мысль, как странно, что уже тогда дети ходили гулять на Цыганскую Тропу.
— А, ну да. Ну, моя подружка, та, с которой я пришел, чего-то закочевряжилась… Не знаю, что она себе думала, чего я ее сюда привел, гладиолусы нюхать, что ли… И она смылась к своей подружке. Мы пришли вчетвером, навроде как на пикник… А я от злости стал рвать пучки травы и бросать их в дерево… Ну знаешь, как это бывает, когда ты уже наготове, а ничего не вышло… Ну я и вытянул пук травы, смотрю а под нею кости. Настоящие белые кости. Целая куча костей. Человеческих, это точно… И маленький череп, размером примерно с голову Меррита. Вся эта проклятая штука была навроде как выдолблена, ну совсем пустая… Будто кто-то вычерпал из нее мозги, как бы на десерт… Вот.
Минк сделал последний глоток и зашвырнул бутылку подальше. Потом потер щеки, словно стараясь восстановить нить рассказа. Когда он заговорил, голос его звучал очень тихо, почти конфиденциально.
— Шериф сказал мне, что это были коровьи кости… Че-е-ерт, будто я не могу отличить коровьи кости от человеческих… И стал болтать, что я черепа вообще не видал… А я видал. И я знаю, что та сторона Цыганской Тропы проходила позади участка старого Левиса. И что кому-то было совсем нетрудно выманить туда Мерита, сделать с ним то, что они сделали и потом зарыть его кости.
— А потом… После того, как я нашел кости Мерита… Я как-то выпивал с Билли Филипсом. Как раз перед тем, как он ушел на войну…
— Уильямом Кэмпбелом Филипсом? — переспросил Майк.
Минк Харпер воззрился на него.
— Ну, конечно, Уильямом Кэмпбелом Филипсом… А с кем же? Кто по-твоему был Билли Филипс? Брат той самой маленькой Филипс, которую нашли. Билли всегда был гаденышем… Вечно шмыгал сопливым носом да отлынивал от работы, или бегал к своей мамочке жаловаться, что его обижают… Я тебе говорю, я чуть не обоссался от радости, когда он ушел на войну… О чем это я, парень?
— Вы выпивали вместе с Билли Филипсом.
— О, да, мы с Билли слегка покочегарили как раз перед тем, как его забрили. Обычно Билли не пил с такими простыми рабочими парнями, как я… Он же был учителем… Просто учил этих маленьких сопляков в школе, а послушать его, так он вообще профессор из Гарварда… В общем мы с ним сидели «Под Черным Деревом», он уже был в мундире и все такое… Билли, когда чуточку набирался, становился почти человеком… Ну он и начал жаловаться на свою мамочку, какая она у него сука, не разрешает ему развлекаться… И послала в колледж специально только для того, чтобы не разрешить жениться на ком он хотел…
— А на ком он хотел жениться, — прервал его Майк, — он не сказал?
Минк прищурился и облизнул губы.
— Чего? Нет… Кажись… Нет, точно не сказал… Наверное, на одной из тех училок, с кем он работал. Одна баба среди десятка других, так мы о нем тогда думали… О чем я?
— Вы выпивали с Билли… Он стал почти человеком…
— А, да. Мы с Билли слегка покеросинили как раз перед тем как ему уехать во Францию. Туда, где его и убили… То есть он умер от пневмонии или еще чего-то… Ну, и когда он налимонился, он мне и говорит: «Минк, а ты помнишь ту маленькую девочку, одежду которой нашли у негра, а? И ему инкриминировали преступление.» Этот Билли обожал такие слова, «инкриминировали». Наверное, думал, что их больше никто не знает…
— И что он сказал про ту девочку? — торопил его Майк.
— А? Ну он сказал; «Минк, у того негра и не было ничего. Я никогда его не видел. Этот судья Эшли дал мне серебряный доллар за то, чтобы я спрятал ее платье у негра в кровати». Понимаешь, когда Билли был еще сопляком, судье он понадобился, чтобы скрыть то, что тот сделал. Ведь никаких других доказательств у них не было. Но, наверное, когда Билли стал старше, походил в колледж и может поумнел, он наконец и дотумкал до того, что последний поляк уже давно бы понял… Откуда это у судьи взялась одежда маленькой девочки?
Майк наклонился к нему.
— Вы спросили его об этом?
— А? Гм… Нет, не спросил. Или спросил, а теперь не помню, что он ответил. Только помню, что Билли что-то бормотал о том, что ему надо сматываться из города, пока судья и остальные не поняли, что он теперь не с ними…
— С кем? — прошептал Майк.
— Откуда, к дьяволу, я знаю, парень? — зарычал Минк Харпер. Он придвинулся к мальчику, прищурился и дохнул винными парами в лицо Майку. — С того прошло уже сорок лет, понимаешь? Ты че думаешь, я тебе машина?
Майк оглянулся через плечо. Вход в их подземелье, маленький четырехугольник света, казался так далеко. Голоса малышей, игравших в парке, стихли, шум проезжавших машин не был слышен.
— Вы что-нибудь еще помните о Старом Централе или о колоколе? — спросил Майк, стараясь не отодвигаться от Минка.
На лице Минка снова мелькнула щербатая улыбка.
— Никогда… Не видел, и не слышал… До самого прошлого месяца, когда он вдруг разбудил меня… Здесь, в моей маленькой сухой квартирке… Но я знаю одну вещь…