Тогда как в Душе вина и других стихотворениях о вине видна озабоченность отдыхом труженика:
Когда в воскресный день звенит от песен город,
И, грудь мою тесня, щебечут в ней мечты,
А пред тобой стакан, и твой расстегнут ворот,
И локти на столе – недаром счастлив ты! [99]
Бодлер с друзьями участвовал в революции 1848 года. Двадцать четвертого февраля на парижской улице он даже сделал свой выстрел, но не столько во имя Республики, сколько от жажды бунта и разрушения. Во всяком случае, так он писал позднее, в Моем обнаженном сердце:
Мое упоение в 1848 году.
Какой природы было это упоение?
Жажда мести. Врожденная страсть к разрушению.
Литературное упоение; воспоминания о прочитанном.
15 мая. – Всё та же тяга к разрушению. Тяга вполне законная, коль скоро то, что дано нам от природы, – законно.
Ужасы июня. Безумие толпы и безумие буржуазии. Врожденная любовь к кровопролитию. [100]
Сделавшись читателем теоретика контрреволюции Жозефа де Местра и увлекшись после 1851 года реакционной риторикой, Бодлер задним числом осуждает свои увлечения молодости, приписывая их природе – то есть злобе человека, развращенного первородным грехом, – и прочитанным в юности книгам. Он подразумевает труды о революционном насилии и классовой борьбе, в частности Что такое собственность? и Философия нищеты социал-анархиста Прудона. Бодлер встречался с ним в 1848 году, и свое юношеское пристрастие к филантропическим сочинениям он опровергнет жестким уроком, преподанным нищему (стихотворение в прозе Бейте бедняков!).
После того как установление всеобщего избирательного права (мужского) привело к появлению умеренного большинства в Учредительном собрании, избранном в апреле 1848 года, Бодлер участвовал в майских народных демонстрациях против Временного правительства, которое едва не было свергнуто. В июньские дни он был активным, «нервным, беспокойным, возбужденным и лихорадочным», по словам его друга Гюстава Ле Вавассёра. Он рвался принести себя в жертву: «В тот день он был отчаянным и был готов умереть». В ряды бунтарей он больше не вернулся, но еще писал для бланкистской прессы, сотрудничал с газетами социалистического толка, такими как Le Salut public и La Tribune nationale, а осенью даже успел побывать главным редактором консервативной газеты Le Représentant de l’Indre.
Президентские выборы в декабре 1848 года с приходом к власти Луи-Наполеона Бонапарта, затем выборы в Законодательное собрание в мае 1849 года охладили революционные порывы Бодлера и его веру в народ. А свою реакцию на государственный переворот 2 декабря 1851 года он позднее выразил в духе Жозефа де Местра в Моем обнаженном сердце:
Ярость, охватившая меня во время государственного переворота. Сколько раз я лез под выстрелы! Тоже мне Бонапарт выискался! Какой стыд!
И всё же настало умиротворение. Разве президент не имеет права взывать к народу?
Что представляет собой император Наполеон III. Чего он стоит. Отыскать объяснение его сути и его провиденциальной роли. [101]
Франция заслуживала Наполеона III как наказания, посланного Провидением. И в период Империи Бодлер уже не занимался политикой. Однако в мае 1859 года он писал своему другу Надару: «Я себя двадцать раз убеждал, что не интересуюсь политикой, но при каждом важном вопросе меня вновь и вновь охватывают любопытство и страсть» [102]. В данном случае речь шла об итальянском вопросе, о поддержке Наполеоном III Сардинского королевства против Австрии и о первых французских победах: «Вот Император и чист. Ты увидишь, дорогой мой, что ужасы, совершенные в декабре, скоро забудутся» [103]. Наполеон III, защитник свобод в Италии, искупил свою вину и затушевал государственный переворот, что, по всей видимости, порадовало Бодлера.
Впрочем, стало общепринятым вслед за Вальтером Беньямином видеть в Бодлере времен Империи революционера-конспиратора, «тайного агента – агента тайного неудовлетворения своего класса в отношении собственной гегемонии». Но если он и сохранял неприязнь к буржуазному обществу, всё же с симпатиями к социализму расстался. В нашей нынешней терминологии, молодой Бодлер был левым анархистом, а открыв для себя Жозефа де Местра, стал анархистом правого толка.
21Социалист
В рыжем зареве газа, где злобным крылом
Ветер бьет фонари и грохочет стеклом,
И на грязных окраинах корни пуская,
Закипает грозой мешанина людская,
Ходит мусорщик старый, в лохмотья одет,
Не глядит на людей и совсем как поэт
За столбы задевает и что-то бормочет,
И поет, и плевать на полицию хочет.
Ибо замыслов гордых полна голова:
Он бесправным, униженным дарит права,
Он злодеев казнит и под злым небосклоном
Человечество учит высоким законам. [104]
Вот одно из стихотворений Цветов зла, написанных до 1848 года, Вино тряпичников, отмеченное социальной и гуманитарной озабоченностью. До работ барона Османа по перестройке Парижа старое предместье еще не освещалось газовыми фонарями, и пламя фонарей трепетало на ветру, как в Вечерних сумерках:
Ночные огни зажигает Разврат,
Колышет и гасит их ветер свирепый;
Вот двери свои раскрывают вертепы. [105]
Тряпичник со своей заплечной корзиной и крюком для сбора отбросов – это легендарный персонаж старого Парижа и предместья Тампль, простонародного квартала, который по воле барона Османа пошел под снос. Он возникает в многотомных Картинах Парижа Луи-Себастьяна Мерсье и неизменно присутствует в многочисленных «физиологиях» [106], модных при Июльской монархии. Встречается он и в карикатуре, буйно расцветшей в ту эпоху, например, на гравюрах Домье для журнала Шаривари (кстати, Бодлер подарил Домье одну из копий этого стихотворения).
Дурманящее действие вина (и гашиша) Бодлер воспевает в сборнике статей Искусственный рай. Молодые представители богемы братаются в пригородных забегаловках с парижским простонародьем. Из-за городской ввозной пошлины в парижских кабачках вино дороже, и вот, чтобы выпить и предаться мечтам, беднота тянется за городскую заставу. И вино подталкивает к бунту, хотя социалисты и филантропы клеймят алкоголизм.
Существование тряпичника шатко, и этот представитель народа благодаря выпивке забывает о своей участи и мечтами уносится в героическую солдатскую жизнь; он видит себя Наполеоном:
А кругом – триумфальные арки и флаги,
И толпа, и цветы – ослепительный сон!
И в сверкающей оргии труб и знамен,
Криков, песен и солнца, под гром барабанный
Их народ прославляет, победою пьяный.
Так – пускай человек обездолен и гол —
Есть вино, драгоценный и добрый Пактол,
Зажигающий кровь героическим жаром,
Покоряющий нас этим царственным даром.
Тем, кто жизнью затравлен, судьбой оскорблен,
Бог послал в запоздалом раскаянье сон,
А потом – это детище Солнца святое —
Подарили им люди вино золотое. [107]
В этом бунтарском финальном вопле, обвиняющем Бога в сотворении мира скорби, мира без вина, слышится проклятие. Как пишет Бодлер в Искусственном рае: «Есть на земном шаре несметные безымянные толпища людей, страдания которых не могут быть утолены сном. Для них вино слагает свои песни и поэмы» [108]. И потому поэт клеймить пьянство не решается.
Добавим, что тряпичник – это воплощение самого поэта, который в мечте и в бунте отождествляет себя с ним, например в другом раннем стихотворении, Солнце, действие которого тоже разворачивается в старом предместье, ведь именно на его улицах поэт шлифует свое искусство:
Я блестки рифм ищу по грязным закоулкам,
Как по настилу их, бреду по кочкам фраз,
Внезапно стих ловлю, бежавший сотни раз. [109]
Современный городской разочарованный поэт – тоже своего рода тряпичник.
22Денди
Бодлер был оригиналом. Его имя всегда окружали легенды. Когда друзья его богемной молодости начали публиковать свои воспоминания, все они подчеркивали резкость его высказываний, дерзкую элегантность и бесконечные провокации. Бодлер приковывал к себе внимание; в нем была «своеобразная странность», по словам Шанфлери, который вспоминал среди прочего его зеленые волосы.
Позднее сам Бодлер назовет свою особость дендизмом, имея в виду книгу Барбе д’Оревильи Дендизм и Джордж Браммелл, опубликованную в 1845 году. Начиная с Салона 1846 года Бодлер определяет дендизм как современное явление и называет двух рисовальщиков элегантной жизни, Эжена Лами и Гаварни, «поэтами дендизма».