– Ага, – досадливо изрекла родительница, помянув нечистого. – Достала, проклятая. Говорят, ее бензином хорошо травить. Надо попробовать.
– Не надо! – взмолилась я, потому как картошку с бензином не уважала и опасалась.
– Медведку надо пивом, – со знанием дела заявила Белка, высунувшись из кухни. Там она уже вовсю колдовала над солянкой, уверяя, что солянка не терпит спешки. Как будто сырники ее терпели.
– Расскажи мне о папе, – вкрадчиво начала я, покончив с медведкой.
– Чего это ты вдруг решила про него расспросить? – подозрительности в голосе у мамочки прибавилось.
– Ну, у меня возраст… Надо знать свои корни, – уклончиво ответила я, а мамочка вздохнула.
– Твой папа был великим человеком. У него была какая-то тайна. Знаешь, такие грустные, полные понимания жизни глаза. Мне кажется, тут, в России, он от кого-то прятался.
– Что значит прятался? – возмутилась я, потому что не помнила, чтобы папа любил играть в прятки. – Он же учился…
– Одно другому не мешает. Да, днем он был прилежным студентом. Но как-то раз я застала его за странным занятием. Он сидел и постукивал карандашом, словно принимал шифровку. И тут я поставила вопрос ребром: или я, или работа.
– И тогда он уехал?
– Нет, он выбрал меня. И сказал, что семья – это самое дорогое. Уехал он через пару лет: сказал, ему надо на родину на неделю. Что-то, связанное с видом на жительство и документами. А потом…
Мамочка всхлипнула, сморкнулась и продолжила:
– Он так любил тебя! Бывало, возьмет альбом, где ты маленькая, и часами может вот так сидеть за шкафом, перебирать фотографии. Он часто возился с фотографиями, проявлял их в темноте. Это было его хобби. Ты не помнишь, ему дядя Арам подарил «Зенит», папа был так счастлив. В кладовке до сих пор хранятся пакеты со снимками. Когда ремонт делали, я вынесла, да так и забыла забрать…
– Серьезно? А я думала, от папы остались только лыжи… Обязательно схожу посмотреть. Так ты тоже думаешь, папа был кем-то вроде шпиона?
– Не исключено. Это тебе дядя Арам уже что-то рассказал? Ты его держись, дочка. Он плохого не посоветует. И приезжай на выходные, поболтаем. Ладно, мне пора. Надо послать Леню за пивом. Для медведки, – деловито пояснила мамочка и отключилась.
Когда я поведала обо всем подружке, та так и осталась стоять с половником в руке. И все повторяла:
– Как знала! Видишь, я же говорила, что пророчу будущее, а ты заладила – словарный понос, словарный понос…
Белкин дар ясновидения меня не особо удивил. Ее в детстве часто било током, так что некоторые вспышки озарения были вполне извинительны. Поразмыслив над словами дяди Арама и мамочки, мы поспешили в кладовку. Так мы с соседями гордо именовали помещение за лифтом. Мы установили там межкомнатную дверь, врубили замок и поделили стеллажи. Обычно там ставили санки или старые электрические чайники. А у меня там хранилось все, что осталось от папы. Перевезли мы в Москву немногое, а потом половину немногого свезли на дачный чердак.
Открыв дверь, я сразу же увидела своего многострадального соседа по площадке. Выглядел он совершенно целым, но очень грустным. Я спохватилась, что так и не поинтересовалась его здоровьем, и исправилась. А он поблагодарил меня за спасение.
– Сима, а нас же обокрали, – трагическим голосом возвестил он, схватив меня за руку.
Шаркающая сзади Белка ехидно пробормотала:
– Тоже мне, Бунша нашелся. Вы что, зубной техник? У вас что, есть что брать?
Сосед мой имел несчастье знать Белку, оттого скривился, как дачник, вступивший босой ногой в гнилое яблоко.
– Все шутите? Я, конечно, не куркуль, но и то немногое… Вот банки с закатками разбили, картошку рассыпали, набезобразничали, сумки с макулатурой унесли… Люди совсем озверели, готовы взять любое барахло. Надо менять замок.
И тут выяснилось, что в ту ночь сосед шел в туалет, но услышал на площадке странные звуки. Выглянув в глазок, заметил, что дверь кладовой приоткрыта. Это показалось ему подозрительным, и он сунулся проверить, кто там шастает. Едва ступив на порог кладовой, он получил удар по голове тяжелым предметом (сам он предположил, что били старой гитарой внука бабы Лизы из 68-й квартиры), попытался защищаться, но получил еще один удар. Версию про гитару подтверждало и его расцарапанное лицо.
На мой вопрос, почему он не вызвал полицию, сосед ответил нехотя:
– Внук бабы Лизы – бандит и наркоман, это всем известно. Я на него полицию – а он меня в подворотне добьет. Наверняка это они с дружками тут лазили, хотели что-то ценное продать, а я их спугнул. Нет уж, меняем замки и камеру ставим. Чтобы все, как у людей…
Мы еще немного постояли с ним на площадке, призывая на головы хулиганов гнев высших сил, и он потопал вниз, машинально потирая шишку на лбу. Я сочувственно вздохнула, а Белка проворчала, что нельзя быть такой добренькой и жалеть всех подряд. Вот тебе и медицинский работник.
В кладовке уже навели порядок, и ничего не напоминало о происшествии. Я подошла к своему стеллажу и достала мешок с альбомом. Сдула с него пыль и, немного подумав, спросила у Белки:
– А не думаешь ли ты, что обокрасть хотели не Буншу, в смысле, не соседа, а меня?
– Чего это? – чихнула подружка, учуяв востреньким носиком пыль или своих хвостатых сородичей. Она тоже рыскала по моим полкам в поисках лучшей жизни или каких-то неведомых ценностей, но тут же получила по лбу лыжами.
– А ты посмотри на номер на стеллаже. Мы их нумеровали, потому что после смерти бабы Лизы у них там жили разные квартиранты, и периодически возникали споры. Потом тут жил ее внук, потом опять квартиранты. Короче, с кладовкой у нас было строго: каждый знал свой угол. Мы же с соседом поменялись добровольно – я ему свой стеллаж уступила, так как он у окна и больше. Они многодетные. У них там картошки много, закрутки. А у меня только фотки и лыжи. Но про это никто не знал, номера мы не меняли, знали по умолчанию…
– Иди ты! А ведь и правда, – ухнула Белка, хватаясь за сердце. – Что же это делается? Куда бежать?
– И ты туда же. Бежать! Скажи еще – лететь. В космос.
– Это бы неплохо…
Дома мы выпили по три кружки чаю, перелистали весь альбом, но озарений не пришло. Белка опять стала ныть про Кузьму, орбиты и горние выси. И тут у меня зазвонил телефон. Я нажала кнопку ответа, а Белка навострила уши и прислушалась:
– Водка, селедка, балалайка, – весело вещал незнакомый голос. – Я шутить изволю. Я Майкл, из Америка. Вчера ваш чудесный подруга дать мне этот номер. Я вас любил, любовь еще быть может…
Я хмыкнула и сунула трубку Белке, пусть окультуривается. Через пять минут подружка ворвалась в кухню, источая елей.
– Стрелочка, Симочка, дорогая, только не ругайся! Я его в гости позвала, на солянку. Мы только немножечко посидим, а потом в город, гулять. Он друга возьмет. Майкл работает с бойскаутами, он очень позитивный!
Усмехнувшись, я пошла проверить, на месте ли моя колотушка для отбивания мяса. Белку эти приготовления насторожили, и она все пыталась заглянуть мне в лицо, для чего смешно подпрыгивала.
– Ладно. Иди прихорашивайся, сама солянку доварю, – милостиво кивнула я.
Оставшись одна, я еще раз рассмотрела альбом и додумалась достать одну фотографию из целлофанового вкладыша. Сзади она была исписана мелким почерком, но все сплошь на иранском. Хорошо, что я его знала. Изучив почти все фото, я удовлетворенно кивнула сама себе и сделала один звонок. После чего принялась накрывать на стол. А Белка уже открывала двери звонившему.
Майкл показался типичным улыбчивым белозубым американцем, какими их показывают в наших фильмах. Симпатичный, даже волосы лежат аккуратненько, в одну сторону. Не хватало только флажка в руке, а вот кепка была на месте. Правда, держал он ее в руках. За плечами – рюкзак, под мышкой – бутылка мартини.
– А где водка? – пошутила я, пропуская его в квартиру.
– О, я допустить ошибка? Я думать, что водка пить только русский мужчина. Русский женщина любить сладенькое…
Белка, любившая сладенькое, шикнула на меня, ухватила Майкла под белы рученьки и торжественно усадила его за накрытый скатертью стол. Я достала из холодильника настойку, которую делал мамин Леня на березовых почках. Майкл разлил мартини.
Дальше посиделки пошли в русле дружбы народов. Майкл шутил и, смешно коверкая слова, рассказывал о жизни за океаном. Белка подливала ему солянки, а он нам – мартини. Я принципиально не пила, но виду не показывала, а потихоньку спаивала диффенбахию на окне. Примерно через час, незаметно проделав кое-какие манипуляции со стаканом гостя, я вывела Белку в зал. Майкл как раз скрылся в туалете.
– А как же Кузьма? Забыт и заброшен?
– Он улетел, но обещал вернуться, – вздохнула Белка, всем тщедушным тельцем стремясь назад в кухню.
– Ты профурсетка, – вынесла я вердикт и решила переодеться. Мы вроде бы собирались отправиться в город, где нас должен был ждать какой-то мифический друг Майкла. Белка упорхнула, а я, нацепив сарафан по причине жары, прилегла на диван, положив рядом с собой альбом. Ночью я плохо спала, оттого веки мои тяжелели, и я их смежила.
На кухне еще какое-то время слышались голоса, а после наступила тишина.
«Уже целуются?» – забеспокоилась я, совсем уж собравшись на разведку, но тут в коридоре послышались тихие острожные шаги.
Странно, если Майкл выпил то, что я насыпала ему в стакан, вряд ли смог бы красться. Скорее, должен был валяться трупом.
Я сгруппировалась и прищурилась. Дверь в зал со скрипом открылась – в образовавшейся щели показалась голова Майкла. Увидев меня лежащей на диване, он кинулся в мою сторону, проверил пульс и даже для верности похлопал меня по щекам. После чего ухнул, удовлетворенно хмыкнул и, уже не таясь, полез в мой шифоньер. И тут его настиг удар колотушкой для мяса. Разумеется, била я тупым концом, но весьма решительно.
Майкл обмяк и стал оседать, а я кое-как притулила его у шифоньера, быстро связав ему руки пояском от халата.