Крик; был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залит
Пол.
Один из женихов, Леодей, бросается Одиссею в ноги, моля его о пощаде. Одиссей перерезает ему горло. Здесь тем родителям, которые хотели бы назвать своего сына Одиссей (мне кажется, это имя сейчас довольно популярно[31]), следовало бы порекомендовать подумать дважды. Жалость у нашего героя отсутствует напрочь.
Но действительно ли здесь идет речь о возвращении хюбриса? Гомер описывает нам не ярость, а «гения смерти». Внимание: скорый суд — не то же самое, что дьявольская жестокость. В античной мысли предательство считается одним из наихудших пороков. В конце концов, Одиссей всего лишь восстанавливает свои утраченные права, причем с благословения богов. Да и потом, ничто не может сравниться с неистовством Ахиллеса или того же Диомеда.
Сладость возвращения
Затем наступает ночь любви Одиссея и Пенелопы. Годы не изменили ни красоты Пенелопы, ни страсти Одиссея. Поэма вообще относится к времени с недоверием. Одиссей обо всем рассказывает Пенелопе. Перед нами проходит бесчисленное число образов: чудовища, колдуньи, бури, схождение в ад, песни сирен, драма на острове Гелиоса. Вот так, в нескольких стихах, резюмируются годы его отсутствия. Вся эта ситуация похожа на водевиль. Представьте себе человека, опоздавшего к своей жене на пару десятков лет и представляющего ей подобные извинения: «Прости, дорогая, меня задержал циклоп»! Даже Фейдо[32] не осмелился бы на такое.
Пенелопа выслушивает его рассказ. Тут на голову Одиссея могло бы свалиться еще одно несчастье: а вдруг она ему не поверила бы! Это могло бы стать худшим кошмаром Примо Леви[33], вернувшимся из нацистского концентрационного лагеря: представьте, что ему никто не поверил. Тут и источник меланхолии Шабера[34]: он возвращается из Эйлау, но жизнь в Париже изменилась до неузнаваемости, он ничего не узнает, а его не узнает жена. Одиссей возвращается в мир узурпированный, но подобный тому, каким он был. История не ускорила свой бег. И реставрация оказалась возможной.
Одиссей не смирился с тем, что власть ускользнула из его рук. Его совершенно не волнует этот популярный припев XXI века: «Мир меняется! Это нужно принять!» В античном мире никто не навязывает себе эту «унизительную необходимость идти в ногу со временем», как говорит Ханна Арендт[35].
Ночь с Пенелопой не без иронии напоминает нам о том, что «Одиссея» — всего лишь серия приключений, пережитых мужчинами ради женщин. Они всегда были здесь, за кулисами этого спектакля. И не символизирует ли саван Пенелопы наши судьбы, что без конца ткутся и распускаются? Афина помогает Одиссею, Калипсо пленяет его, Пенелопа держит путчистов на расстоянии. Прекрасная Елена становится причиной Троянской войны, волшебницы расставляют ловушки, ужасные дочери Посейдона и Геи, Харибда и Сцилла, пожирают моряков. Мужчина полагает, что это его приключения. На самом же деле им манипулирует женщина. Женщины не стремятся стать ровней мужчинам, ведь они превосходят их.
Одиссей мог бы стать бессмертным у Калипсо (она умеет обманывать время), мог бы забыть о времени у Цирцеи или у лотофагов. Но он предпочитает вернуться в неудержимое время простых смертных, предпочитает ясный ум и твердую память. Ведь предлагаемое Калипсо бессмертие означает погружение в пучину забвения, тогда как ночь с Пенелопой возвращает Одиссея на гребень волны. Он обретает утраченное время, но Альбертина не исчезает[36].
Много с тобой, Пенелопа, доныне мы бед претерпели
Оба: ты здесь обо мне, ожидаемом тщетно, крушилась;
Я осужден был Зевесом отцом и другими богами
Странствовать, надолго с милой отчизной моей разлученный.
Ныне опять мы на сладостном ложе покоимся вместе.
Ты наблюдай, Пенелопа, за всеми богатствами в доме,
Я же потщусь истребленное буйными здесь женихами
Все возвратить: завоюю одно; добровольно другое
Сами ахейцы дадут, и уплатится весь мой убыток.
Надобно прежде, однако, наш сад плодовитый и поле
Мне посетить, чтоб увидеть отца, сокрушенного горем.
«Увидеть отца»… Поэма заканчивается на этой высокой ноте: нужно восстановить сыновние связи. Все мы где-то берем свое начало. Последняя миссия Одиссея — явиться перед своим отцом. Он отвоевал свое пространство, свою Итаку. Теперь ему нужно примириться со временем: вспомнить о своем происхождении. В античной мысли мы все откуда-то и от кого-то происходим. Современное царство индивидуализма с его догмой, сводящей нас к самогенерирующимся монадам без предков и корней, еще слишком далеко.
Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших, —
уже говорил Одиссей феакам («Одиссея», IX, 34).
Теперь он может осуществить свою мечту и увидеть своего старого отца.
Рассказом о «тринадцати грушах оцветившихся, десяти отборных яблонях и сорока смоковницах» («Одиссея», XXIV, 340–341) Одиссей заставлает Лаэрта, все еще сомневающегося, поверить в то, что перед ним действительно его сын. Так и Пенелопа с помощью загадки о супружеской постели, стоящей на оливковой ноге, убеждается, что перед ней ее супруг.
Гомер призывает деревья в качестве символических свидетелей истины.
Растущее из земли не врет.
Надежда на успокоение
А может быть, мы ошибаемся, полагая, что Одиссей обрел полноту бытия? В «Необратимости и ностальгии» Янкелевич утверждал обратное[37]. По его мнению, Одиссей не был удовлетворен своим возвращением, и новые приключения, предсказанные ему божественным Тиресием, подтверждают неотступное беспокойство странника, чье существование навсегда отравлено страстью к дороге!
«Что это за беспокойство, толкающее островитянина за пределы своего острова и буржуазного счастья?» Может быть, это беспойкоство самого Янкелевича, его собственная травма не дают ему смириться с тем, что Одиссей вернулся навсегда?
Поэма заканчивается.
Женихи отправлены в ад. Затем Афина, следуя советам Зевса, подавляет восстание жителей Итаки. Подумайте только! Могла ведь разгореться война! Но богиня восстанавливает мир. Вся надежда богов только на нее, на возвращение порядка, и «Одиссея» заканчивается согласием и восстановлением «прежних времен».
В этом и заключается триумф Одиссея: сначала восстановление прежнего положения дел, а потом уже приветствие того, что будет дальше. Последние слова «Одиссеи» — это «долговременное соглашение». А незадолго до этого Зевс нашептал на ухо Афине, как унять распри людей:
горькую смерть сыновей их и братьев
В жертву забвению мы предадим; и любовь совокупит
Прежняя всех; и с покоем обилие здесь водворится.
Зевс таким образом призывает к восстановлению старого порядка, а Гомер указывает нам на одну добродетель, столь благоприятную как для отдельных людей, так и для общества, — забвение.
Если человек замаринует себя в своих печальных мыслях, меланхолия отравит его. То же самое в отношении общества: если общество будет жить лишь памятью о своих распрях и постоянно требовать от кого-то покаяния, гармонии в нем не будет.
Отныне, принеся последнюю жертву Посейдону, Одиссей, наконец-то, может насладиться счастьем:
И смерть не застигнет тебя на туманном
Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину
Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным
Счастьем богатый. Вот то, что в Аиде сказал мне Тирезий.
Этого Одиссея мы не увидим.
Итак, мы возвратились на Итаку. Мы наблюдали лучшее восстановление порядка из всех возможных: человек вернул себе часть самого себя.
Герой восстановил порядок прежних дней, нарушенный человеческим высокомерием. Грех, расстроивший гармонию мира, искуплен.
Благодаря Одиссею забыто буйство «Илиады» и той войны, во время которой люди втянули в свое неистовство и богов, и воду, и огонь — целый космос. Одиссею пришлось много бороться, потому что ничего в этом мире не дается легко, ни блага́, ни права.
Закрывая «Илиаду» и «Одиссею», мы должны помнить, что фурия войны не спит, она дремлет. Ее угли продолжают тлеть. Она всегда готова проснуться. Так что было бы неразумно почивать на лаврах мира.
Как объяснить тот факт, что эта поэма, которой уже две тысячи лет, кажется нам написанной вчера? Шарль Пеги так сформулировал эту загадку: «Гомер этим утром как новый, и, возможно, ничто так не старо, как сегодняшняя газета»[38].
Мы и через тысячу лет будем зачитываться Гомером. Сегодня в этой поэме мы находим то, что поможет понять нам те изменения, которые потрясли наш мир в XXI веке. Речи Ахиллеса, Гектора и Одиссея яснее аналитики всевозможных экспертов, этих техников невразумительного, прячущих свое незнание в тумане усложненности.
Гомер же довольствуется нахождением неизменных величин человеческой души.
Поменяйте шлемы и туники, замените колесницы гусеничными танками, корабли — подлодками, а городские стены — стеклянными небоскребами. Все остальное будет неизменно. Любовь и ненависть, власть и подчинение, желание вернуться домой, утверждение и забвение, искушение и постоянство, любопытство и храбрость. Ничего не меняется на нашей Земле.