Чистая поэзия
У Жаклин де Ромийи была своя теория относительно формальной красоты этих поэм. Непростая методика начертания текста в древности требовала записывать только беловой текст. Технические трудности оттачивали стиль. Представим себе Гомера, диктующего свою поэму секретарю…
Стиль Гомера отвечает двум основным характеристикам. Благодаря им его текст сверкает, как Средиземное море на солнце. Благодаря им мы узнаём музыку Гомера.
Он постоянно прибегает к эпитетам и использованию аналогий.
Эпитет закрепляет слово. А сравнение поддерживает ритм.
Прилагательные и сравнения! Школьные учителя учат нас не слишком использовать эпитеты и не злоупотреблять сравнениями. «Это утяжеляет слог!» — говорят они, возвращая нам наши испещренные красной ручкой работы. Читали ли они вот это описание колоссальной мобилизации ахейской армии на троянской равнине:
Словно огонь истребительный, вспыхнув на горных вершинах,
Лес беспредельный палит и далёко заревом светит, —
Так, при движении воинств, от пышной их меди чудесной
Блеск лучезарный кругом восходил по эфиру до неба.
Их племена, как птиц перелетных несчетные стаи,
Диких гусей, журавлей иль стада лебедей долговыйных
В злачном Азийском лугу, при Каистре широкотекущем,
Вьются туда и сюда и плесканием крыл веселятся,
С криком садятся противу сидящих и луг оглашают, —
Так аргивян племена, от своих кораблей и от кущей,
С шумом неслися на луг Скамандрийский; весь дол под толпами
Страшно кругом застонал под ногами и коней и воев.
Гомер добавляет к потоку слов образы природы. Элегические аналогии помогают поэту прерывать нарративную напряженность. Они указывают нам на то, что мир — звери, люди, боги — вовлечен в единый ритм сложной и опасной авантюры. Нам открывается красота языческого откровения: все связано и едино в многообразии живущего. Ни рассудок, ни душа древнего грека никогда не смогли бы заявить, что бог может быть един и не являться частью своего творения.
Аналогии у Гомера имеют четыре разные природы. Они относятся к животным, растениям, метеорологическим явлениям и пасторальным сценам. Элегии отражают человеческие поступки.
Иногда космические явления могут символизировать царящий в мире порядок. Этот порядок может быть гармоничным, жестоким, трагическим, в высшей степени совершенным, а порой и обращенным в хаос:
Словно земля, отягченная бурями, черная стонет
В мрачную осень, как быстрые воды с небес проливает
Зевс раздраженный, когда на преступных людей негодует,
Кои на сонмах насильственно суд совершают неправый,
Правду гонят и божией кары отнюдь не страшатся:
Все на земле сих людей наводняются быстрые реки,
Многие нависи скал отторгают разливные воды,
Даже до моря пурпурного с шумом ужасным несутся,
Прядая с гор, и кругом разоряют дела человека, —
С шумом и стоном подобным бежали троянские кони.
Красота этих образов, их отточенность показывают, что Гомер, хоть и был слепым, должен был быть чутким наблюдателем природы, искателем наслаждений, любителем ступать по земле и спать под открытым небом. Несомненно, он любил плавать по морю, ловить рыбу, ночевать где-то в холмах, напиваться под звездным небом и вдыхать запах собранных зерен. Он видел, как ястреб гонится за горлицей, как перехлестывает через борт корабля возмущенное море и как в золотистом свете наступающих сумерек возвращаются домой овцы.
Если бы все это было не так, все эти описания не были бы так верны. Можно изображать из себя фотографа, но не элегического поэта. Воображение просто так не заработает.
Обилие зверей и растений в поэмах дает Гомеру возможность выстроить вертикальную иерархию нашего мира.
Сверху находятся боги, внизу — звери. А между ними — целый мир, в котором делят свои места люди, герои и чудовища. Иногда человек уподобляется зверю, и Гомер сравнивает его со зверем как раз для того, чтобы показать его жестокость. Вот как Аполлон говорит об Ахиллесе:
Мужу, который из мыслей изгнал справедливость, от сердца
Всякую жалость отверг и, как лев, о свирепствах лишь мыслит.
Использование сравнений является для поэта возможностью напомнить нам о том, что мир не сводится к цементной плите, над которой не высовывается ни одна голова, где все имеет равную цену, соответствуя этому жуткому принципу равенства. И люди, и звери — каждый занимает в этом общем здании свою нишу. Некоторые сильнее, красивее, одареннее, благороднее или приспособленнее других. И если волк пожирает ягненка, значит это позволяет природа. У волка есть клыки, у ягненка их нет, он ест траву, поэтому первый может съесть второго. Не нужно нарушать установленный порядок. Красота этого мира подчинена несправедливости. А вещами правит как раз несправедливость.
Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,
Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся
Тысячи; пастырь при них, но, юный, еще не умеет
С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву:
Пастырь неопытный, около крав то передних, то задних
Мечется он беспрестанно, а хищник, в средину их бросясь,
Режет быка, и все разбегаются, — так аргивяне,
Свыше смятенные, в бег перед Гектором силой и Зевса
Все обратилися; он поразил одного Перифета,
Храброго сына Копрея, того, что, служа Эврисфею,
Вестником часто ходил от тирана к Гераклу герою.
Говоря о совершенстве устройства природы, грации зверей, величии природных явлений и мощи растений, Гомер описывает нам одну из граней божественного. Божественным является то, что лежит перед нами в чистом присутствии, во вспышках реального. Божественное отражается во внутренней сложности природы. Оно является ее частью.
Словесный взрыв
Гомер сравнивает суету человека и хрупкость биологических форм. Каждое существо на Земле рождается не по своей воле, и никто не знает час своей смерти. Природа, вечно разрушающаяся и всегда обновляющаяся, предоставляет Гомеру возможность исследовать тайну жизни, загадку ее изобилия.
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;
Так человеки: сии нарождаются, те погибают, —
говорит Диомеду Главк («Илиада», VI, 146–149).
Разве можно наблюдать за стаей скворцов или косяком сардин, по-прежнему веря в свою собственную исключительность? Бесконечное изобилие природы в вечном возобновлении самой себя (и неизбежной обреченности на смерть) говорит лишь о нашей бессмысленности. Плодородие Земли станет одной из мучительных загадок древнего мира. Где берет свое начало это прекрасное и вместе с тем отвратительное изобилие? Зачем столько пустых трат?
Гомер, играя, упоминает в своих поэмах бесчисленное множество земных тварей: пчел, волков, телок, дельфинов, овец и голубей, летучих мышей, змей, хищных птиц и т. д. Может быть, в этом желании описать плодородный пыл природы заключена суть язычества: быть язычником значит приветствовать все облики живого и почитать ту утробу, из которой они выходят, не заботясь о своем конце. Гомер смотрит на мир жадными глазами, а его секретарь держит наготове отточенный стилус. Уделить слово каждой искре этого вечного огня значит посвятить себя прославлению того, что Камю называет «брачным союзом человека и земли, единственной в этом мире подлинно мужественной любовью — преходящей и щедрой»[77].
Быть язычником значит наблюдать за спектаклем этого мира и принимать его, ни на что не рассчитывая: нет никакого светлого завтра (это все ханжество!), нет никакой вечной жизни (это все фарс!). Не нужно искать ничего другого, кроме знаков нашего будущего. «Всё у него, и у мертвого, что ни открыто, прекрасно» («Илиада», XXII, 73), — говорит царь Трои Приам. Да, все прекрасно, и слова помогают нам это раскрыть. Они призваны описать весь этот калейдоскоп.
Этот мир великолепия и опасностей без устали переливается всеми цветами радуги. И стихи Гомера не устают вести учет этой исключительности. И звери, и растения являются частью устройства этого мира, они — драгоценные камни его основ.
Возможно, нужно обладать иссхошим сердцем и уставшей душой, чтобы надеяться на какой-то гипотетический рай, тогда как это пышноживущий сад раскинулся прямо перед нами.
Эпитет, красящий мир
Соперничая с великолепием описываемых им форм, Гомер дает свой эпитет каждой принимающей участие в сцене единице. Звери, люди и боги получают помазание своего бытия елеем эпитета.
Любители все пересчитывать объясняют, что поэту нужно было приспособиться к выбранной метрике. Стихи Гомера написаны гекзаметром, состоящим из шести сдвоенных тактов с короткими и длинными слогами. Сложность этого голосоведения заставляет поэта прибегать к акробатическим языковым приемам, призванным удержать заданный размер. Эпитеты как раз и позволяют ему описывать героев или богов, не выбиваясь из ритма. Выбор эпитета той или иной длины зависит от конкретного стиха. Например, Афина может быть «совоокой богиней», «дочерью громовержца», «ясноокой» или «добычелюбивой», а Посейдон — «владыкой», «земледержцем», «сотрясающим землю» или «черновласым». Но это же так сложно и запутанно!
Толкователи, однако, утверждают, что эти эпитеты были для аэда мнемотехническим приемом, позволяющим опереться на некий формальный оборот, чтобы дать своему рассказу новый импульс, и что югославские барды были способны без видимых усилий пропеть десять тысяч стихов, используя такой прием.