Так его и звали: Жека, Жека Таран.
Нельзя сказать, чтоб ребята к нему особенно липли. Однако куда б Жека ни попадал, вокруг него обязательно вились один или два человека. Но зато уж эти были преданные до гробовой доски! Их высмеивали, обзывали адъютантами. Они твердо оставались верны Жеке.
В «Маяке» при нем состоял Захар. Настоящее имя его было Захаров Толя, но, когда дело твое денщицкое, скажи спасибо за любое имя. Захаром его стал звать Жека, а за ним и весь отряд.
Однако мы слишком далеко отвлеклись от того, с чего начали свой рассказ. А начали мы с того, что у Жеки, можно сказать, было врожденное недоверие ко взрослым. Это случается с людьми — такой как бы род болезни. И со взрослыми бывает: недолюбливает человек детей. Сидит-сидит и вдруг высунет нос из-за газеты, очечки подоткнет указательным пальцем: «Мамаша! А нельзя ли, чтобы ваш ребеночек не шумел?»
Такой же был и Жека — только со знаком «наоборот».
И вот сейчас, в безлюдный час позднего утра, они с Захаром стояли, тихо переговариваясь, в узкой щели между пожарным щитом и забором. Куст бузины закрывал от них солнце и небо и вообще всю жизнь, словно бы они находились в пещере. Жека называл это место явочной квартирой.
— Ну давай, — сказал Жека, — принес — давай!
Захар быстро вынул из кармана шорт картонную коробку.
— «Кафиол, — прочитал Жека. — Листьев сенны —0,7 г, плодов — 0,3 г, мякоти сливы — 2,2 г. Тут он посмотрел на Захара, тот кивнул. — Плодов инжира — 4,4 г, масла вазелинового — 0,8 г…». Ты что, обурел, Захар?
— Я тебе точно говорю! У меня это дед пьет. Он мне лично сам дал перед лагерем… Только в некоторых аптеках продается. А кто не сумел достать, употребляют экстракт крушины!
— А ты это ел?
— Ну, я не ел, мне зачем! А дед все время это употребляет.
Дед, не в пример Захару, был человек всеми уважаемый, приезжал на черной «Волге» с персональным шофером и раз в лето выступал перед лагерем с космической лекцией, которую слушать было не скучно. И за это деда тоже ценили.
Жека, хотя и был в лагере новеньким, но про деда уже наслышался достаточно, верил в его авторитет.
Он раскрыл коробку. Там лежало штук десять или двадцать кубиков, все завернутые в серебряные бумажки — дело для лекарства невиданное!
Жека развернул один кубик, потрогал его языком. Вкус был сладковатый и кисловатый. Можно сказать, такой вкусный вкус. Он положил кубик в рот и стал жевать. Нормальная вещь, честное слово! Курагу ели когда-нибудь? Ну вот, вроде нее. Только, конечно, не такая.
— Их сколько надо? — спросил Жека, держа в руках третий кубик.
— Штук-то пять съешь, чтобы уж безо всяких…
Тут все-таки надо пояснить, что же такое происходит. Как мы помним, Жека питал ко взрослым сильное недоверие. А потому старался по возможности уличить их и выследить. Спрашивается: какое он имел на то право? Да никакого! Но Жека ни у кого разрешения просить не думал — делал и все. Но делал это, как вы понимаете, втайне. Только вот доверял своим подчиненным вроде Захара. Теперь Жека решил следить за Олегом Семеновичем.
Начальника народ любил. За что? В точности не скажешь… Справедливый? Добрый?… В общем, это были бы правильные слова, но, когда случалось похвалить Олега Семеныча перед каким-нибудь новичком, говорили примерно так:
— Ты еще Начоса не знаешь! Это тебе не смородина…
— Какая смородина? — открывал глаза новичок.
— Ну вот, «какая»… Ты смородины не понимаешь, а на нашего Начоса собираешься тянуть.
Выражение «это тебе не смородина» бытовало в «Маяке» испокон веку. Как и прозвище Начос. У Олега Семеныча действительно с волосами был не очень полный порядок. И с каждым новым летом этого порядку становилось все меньше, а лысины все больше. Но суть была в другом. В том, что прозвище расшифровывалось. Значило оно: «Начальник Олег Семеныч, Нач-О-С». И это был, наверное, единственный случай, когда прозвище — штука, что бы там ни говорили, сугубо насмешливая — оказывалось настоящей шифрограммой, в которую входят имя, отчество и титул человека!
И вот Жека решил охотиться именно за Олегом Семеновичем, потому что особое недоверие у него вызывали те взрослые, перед которыми народ готов был ходить «на задних лапочках» (выражение это Жекино, и ответственность мы за него не несем).
Но хорошо выслеживать, когда ты вольный человек. А когда в отряде?..
И пришла в голову мысль — заболеть. Будто бы заболеть. Очень удобная вещь: осмотр два раза в день, остальное — лежи себе в боксе, горя не знай. То есть, конечно, не лежи, а делай задуманное дело.
И вот… Впрочем, почти все остальное мы уже знаем. Надо только добавить, что кафиол — это слабительное, которое обычно принимают пожилые люди.
Если бы Люся Кабанова, вожатая третьего отряда, умела падать в обмороки, она бы упала, уж вы мне поверьте. Но Люся была спортсменка-разрядница по легкоатлетическому семиборью, куда, как известно, входят три вида бега, прыжки в высоту и длину, а также толкание ядра и метание копья. И разве можно представить, чтобы эдакая тетя вдруг грохнулась в обморок?..
Так рассудила Люся Кабанова. А потому она лишь побледнела, отступила на шаг и сказала:
— Да не может быть! Что ты говоришь, Толя Захаров?
А говорил Захар действительно страшные слова: будто у Жеки очень сильно болит голова, будто его рвет и будто у него не в порядке живот.
— Как это не в порядке? — спросила Люся.
— Слабость…
И тогда Люся влетела в палату, где лежал больной Жека, схватила его на руки. А Жека, надо сказать, был не очень рослым и не очень упитанным человеком. Скорее наоборот, он был щупловат… как и почти все ехидные люди.
Единым духом Люся отволокла Жеку в больничный домик к доктору Андрею Владимировичу, который был рыжий, усатый, глаза имел зеленые и, кстати, тоже был щупловат… и тоже был довольно-таки ехидный и насмешливый (так представлялось, по крайней мере, Жеке).
Но сейчас глаза его не выражали ничего, кроме тревоги и того особого внимания, которое бывает только во взглядах у докторов и наших мам.
Потом Андрей Владимирович аккуратными своими — и твёрдыми, и мягкими одновременно, тоже чисто докторскими, — пальцами стал мять Жеке Тарану живот, спрашивая:
— А тут болит?.. Ясно… А тут?
У Жеки душа ушла в пятки, и он понял, что попался. Но лукавый надоумил его говорить без разбору, сбиваясь и путаясь. И опытный Андрей Владимирович, который на детских болезнях собаку съел, опытнейший Андрей Владимирович подумал про себя, что больные мальчишки именно так и бывают сбивчивы и нелогичны. «Третий отряд, Таран Женя», — написал Андрей Владимирович в своей больничной книге. И призадумался, какой же поставить диагноз. Никаких явных признаков не было. Может, просто перегрелся? Дай-то бог!
И остаток дня доктор ходил мрачный, потому что ведь жаль мальчишку: приехал отдыхать, и на тебе — отдых!..
«Чего-то я недоглядел», — думал он, мрачнея и мрачнея.
Несколько раз он заглядывал к Жеке:
— Ну… как дела, пострадавший?
— Лучше, — отвечал Жека слабым, но очень мужественным голосом.
Внутри же он едва сдерживал свою радость.
Утром Андрей Владимирович сам измерил ему температуру, сказав:
— Нет, брат, не жулить!
Он предполагал, что Жека специально недомеривает, чтобы умчаться в отряд. А Жека, наоборот, боялся, что, глянув на градусник, доктор выгонит его из лазарета. И потому изо всех сил напрягал свою подмышку — от этого якобы температура повышается.
Но то ли подмышка была у Жеки слабовата, то ли он делал что-то не так, но градусник показал ровно 36,6. Даже не 36,4, когда можно подумать с грехом пополам, что у человека, мол, упадок сил после острого приступа.
Однако Андрей Владимирович, в душе возрадовавшийся несказанно, строгим голосом сказал:
— До вечера вставать даже не думай. Понял меня? Вот приеду, температурку смеряем…
Ему обязательно сегодня надо было ехать в Москву — прямо- таки жуткое везение!
После этого Жека еще вытерпел «посещение отряда посредством глядения в окно». «Вот какую я здесь формулировку придумал!»
На самом деле все было очень обычно. Отряд столпился перед раскрытым окном изолятора:
— Ну чего? Лежишь, Жек?
Физиономии у них были озабоченные, и особенно, конечно, у Люси Кабановой, которая возвышалась над своим отрядом.
Им всем казалось, что лицо Жекино побледнело и как-то заострилось.
— Больно, Таранчик?
Потом они ушли… Андрей Владимирович, кстати, запретил здесь появляться, потому что вдруг что-нибудь заразное. И они приходили, можно сказать, контрабандой — с молчаливого согласия доброй Люси, которая думала, что лучше уж рискнуть, чем бросить человека в беде.
Здесь надо заметить, что Жека вовсе не думал о том очевидном факте, какая на самом деле он свинья. Он думал лишь о том, что осуществляет свой план.
А у Захара хоть кошки и скреблись на сердце, да он помалкивал, трусишка. Начальства боялся!
Жека задумал пробраться в Замок покаяния, спрятаться там и…
Да ведь это же низко!
Жеке, однако, его план казался вершиной разведческой мысли…
Лет тридцать-сорок назад, когда строился этот лагерь, Замок покаяния был просто «помещением без определенных целей». И там был, между прочим, чуланчик — такая как бы мышеловочка квадратных метра два.
Испокон веку в чулане этом лежали разные бумаги, отрядные дневники, отчеты за год, как говорится, тысяча девятьсот лохматый. И еще оставалось местечко для не очень крупногабаритного шпиона. Это все Жека разведал заранее.
Теперь, полный охотничьего азарта, он приступил к выполнению своего плана. Во-первых, из куска марли (через нее девочки третьего отряда гладили себе галстуки) Жека и Захар соорудили нечто похожее на бандитскую маску, которая закрывает всю нижнюю часть лица, оставляя только лоб и глаза.
— А зачем нам это? — спросил Захар, сам уже обуянный волнением и страстью.
Жека надел маску, подвел Захара к висевшему на стене изолятора зеркальцу, потом снял маску — приложил к захаровскому лицу…