Они остановились около березы, перед которой только что стояла Ветка.
— Хорошая лесина, — сказал взрослый то ли сам себе, то ли мальчику. — Как раз нам в печку.
— Она же растет, — сказал мальчик.
— Пока растет, — уточнил взрослый. — Видишь крест? Значит, будут рубить. А мы с тобой к Васильичу зайдем, переговорим… — Он дружески похлопал березу по стволу: — Хорошая лесина! Пусть пока подрастает.
Ветка вылезла из своего укрытия, подошла к березе, провела взглядом по ее стволу. Высоко вверху береза медленно шевелила зелеными пальцами, словно играла на ветру. И было неизвестно, знает она о своей судьбе или нет. Кора у березы была белая с глубокими черными ручьями. Прямо около Веткиного лица на белом кусочке стоял небрежный оранжевый крест. Ветка попробовала его ногтем — масляная краска не поддавалась.
С неожиданной неприязнью она подумала о том взрослом, который стоял тут и охлопывал «лесину». Хотя что он сделал плохого? Всего лишь знал, что крест на стволе означает березину смерть.
Ветка пошла по тропинке уже не быстро, а задумчиво, размышляя о судьбе березы, о судьбе вообще берез, вообще деревьев: каждый может подойти и срубить их… Между прочим, береза эта была лет на десять-пятнадцать старше Веткиной бабушки, которая умерла в позапрошлом году… Я это говорю, собственно, не для оправдания оранжевых крестов, а просто, чтоб вы кое-что знали о жизни деревьев и о жизни людей.
Вдруг Ветка остановилась. Ее остановил безжалостно разоренный муравейник.
Хоть Ветка по гнезду и была приписана к биокружку, сама она муравейниками не занималась.
А в «Маяке» были большие любители этого дела. Огораживали муравьиные кучи заборчиками, развешивали объявления, какие муравьи полезные. Странно, однако эти смехотворные, с Веткиной точки зрения, меры приносили пользу. Или, может, это была случайность… по крайней мере, ни одного подшефного муравейника у них не разорили. Да и зачем они вообще-то нужны? Жанна Николаевна говорила, правда, что их разоряют из-за муравьиных яиц, которые идут на корм птицам и рыбам. Но сколько там этих яиц? Канарейка склюет за два дня.
Теперь Ветка стояла у разоренного муравейника.
И чувствовала себя как бы виноватой за эту беду. Словно бы она своими насмешками помогла браконьерам…
А муравейник был разорен просто зверски. Он был даже и не разорен, а просто-напросто срыт, стерт с лица земли, как человеческий город после фашистской оккупации. Срыт, подумала Ветка, срыт?..
И тут она вспомнила того взрослого с фанерной лопатой. И мальчишку с прозрачным мешком… Там была не земля! Там был муравейник!
Ветка побежала назад по тропе. Она сразу поняла, что должна все делать сама. Ни в лагерь, ни к гнезду за Леней Осиповым ей не успеть — уйдут браконьеры. И она побежала, теперь уж не думая о своей упитанности, лишь бы догнать… И еще она молила судьбу, чтоб ей попался кто-нибудь свой.
Браконьеры шли не спеша, а Ветка, наоборот, спешила, и скоро она догнала их. Вовремя! Тропинка как раз расплеталась на два хвоста. Здесь бы Ветка, наверное, и потеряла их след. Но не потеряла!
Браконьеры хоть и не быстро шли, но все-таки шли. Причем по удобной тропе. А Ветке приходилось красться. По разным там елкам, пням и корягам. Очень скоро она поняла, что вовсе не умеет красться. Она без конца наступала коленями на подол платья, когда ползла, не умела выбрать дорогу и то и дело запарывалась в дебри.
Но ведь конспирация — вовсе не то, что представляют себе некоторые. Это ведь не обязательно прятаться. Главное, делать так, чтоб противник ни о чем не догадался.
А о чем, собственно говоря, могли бы догадаться браконьеры, если б за ними на расстоянии шла Ветка? Да ни о чем.
Она выбралась на тропинку и смело пошла за взрослым браконьером и браконьером-мальчишкой. Она употребила все свои артистические способности и, однако, дрожала как осиновый лист. Если бы браконьеры хоть разок обернулись, они бы многое поняли.
«Узнаю, где они живут, — в душе своей говорила Ветка словно кого-то уговаривая, — узнаю — и сразу домой!»
Они друг за другом прошли по переплюйскому мостику, который когда-то чинил Михаил Сергеевич Зотов, прошли мимо сада «Зябрик», прошли еще немного. И оказались на окраине безымянного военного городка. То есть это так только называется — городок. На самом деле там мало чего было городского. Особенно на окраине. А браконьеры жили именно здесь. Они открыли калитку высокого дощатого забора, да и были таковы.
«Отлично, — подумала Ветка, — попались, голубчики!» Она подбежала к самому забору, чтобы прочитать название улицы и номер участка. Ведь одно дело, когда ты влетаешь и дурным голосом кричишь: «Идемте, я дом браконьерский заметила!..» Тебя спрашивают: «А какой адрес?» И в ответ ты лишь понуро хлопаешь ушами. Но совсем другое дело объявить: «Нарушители проживают — улица такая-то, дом номер такой-то!»
На браконьерском доме, как, собственно говоря, и положено, никаких опознавательных знаков не было. Только висела небольшая табличка в траурной рамке: «Осторожно! Во дворе злая собака!»
Едва Ветка прочитала это зловещее объявление, ей в голову пришла очень простая, но столь же и ужасная при ее положении мысль. Но вот пришла, что ты поделаешь! И надо было как-то реагировать. Совесть внимательно ждала.
А мысль была такая: пока Ветка пробегает до «Маяка» и обратно, время уйдет, браконьеры выберут из мешка муравьиные яички, а труху с несчастными муравьями выкинут… «Что-что? — скажут. — Какие муравьи? Просто у вашей пионерки слишком хорошее воображение».
Значит… Значит, надо идти туда и ловить их с поличным.
Отчаяние снедало Ветку. Она стояла перед вооруженной крепостью своих врагов, перед забором, который в два раза был ее выше. Она мечтала уйти домой… что уж там — мечтала! Но ужас ее положения был в том, что она не могла уйти. Она просто не представляла себе такой возможности — уйти. Но и ступить на собачью территорию она не могла, согласитесь! Это было выше человеческих сил.
А время шло. Браконьеры уже, наверное… Ветка подняла сжатый кулак, замахнулась на калитку, но не стукнула. А вдруг калитка не заперта, откроется от удара и оттуда выскочит огромная серая овчарка?!
Она ударила кулаком в забор. Стук получился тихий, мертвый, словно бы она била в огромный камень-валун или в подножие какого-нибудь памятника.
Тогда Ветка стала бить каблуком. Получалось, конечно, громче. И все равно это было не то. Кстати, уж на что собаки чутки, но даже собака не откликнулась.
Ветка снова посмотрела на траурное объявление, мысленно попрощалась со всем миром… И заплакала: она не могла туда войти!
Проклятый забор! Даже кричать не имело смысла через такую высоту.
И вот когда она посмотрела вверх, намереваясь… уж не знаю — взлететь на этот совершенно гладкий забор, что ли… она увидела кнопку звонка. И, еще ревя, она рассмеялась от злости и радости.
Поднялась на мысочки. До звонка не хватало нескольких сантиметров… Подпрыгнула и вонзила палец в кнопку — словно хотела продавить эту кнопку насквозь. Оба сигнала ее должны были получиться хоть и недлинные, но такие… в общем, надо идти открывать.
Однако опять ни звука. Ветка вновь пришла в отчаяние: звонок, видимо, не работал. Эх!.. Со злости она ударила каблуком по калитке — брякнула щеколда.
Потом щеколда брякнула еще раз!
Калитка отворилась, и Ветка увидела браконьера-мальчишку. Некоторое время они смотрели друг на друга. Мальчишка — удивленно, а Ветка — затаившись.
— Мне нужно к твоему отцу, — сказала она наконец. Мальчишка был или одногодок, или немного старше ее.
Юный браконьер молча пропустил Ветку вперед. Он не испугался, не почувствовал никакой опасности. А какая может быть опасность от симпатичной девчонки — так он рассуждал несколько на старомодный лад. Может быть, еще и познакомимся… Жилось ему за этим забором довольно одиноко.
— А ты собаку?.. — спросила Ветка, оборачиваясь. Мальчишка улыбнулся, не отводя взгляда от Веткиного лица:
— Нету никакой собаки. Издохла. А это… оставили, чтобы лишнего народу не ходило.
«Лишнего народу… Надо же, какие замминистры!»
Они шли по дорожке к дому, и Ветка даже сквозь свою злость, даже если б очень хотела, не могла не оглядываться. Такой участок, наверно, и самому Мичурину не стыдно было бы показать. Все здесь росло, зеленело, тянулось по струнке, словно на параде. Среди этой образцовой жизни стоял дом. Весь крепкий, до последнего бревна. Такой еще лет сто простоит, не охнет. Стены матово отливали темно-коричневой масляной краской, а наличники были голубые. В этом диковатом сочетании тоже была какая-то своя особая добротность. Сверху шиферная крыша и кирпично-красная труба, из которой должна была выйти дымом стоящая в лесу береза с крестом…
В принципе здесь ничего плохого нет, что люди живут хорошо, — так объяснила себе Ветка. А сама не могла остановить злость. И мальчишке этому, браконьеру, нечего на нее смотреть столь выразительными глазами.
Между тем юный браконьер подвел ее к лавочке и довольно приветливо, хоть и не очень уклюже, предложил сесть. Лавочка, надо признать, было чудо как хороша. Ее обнимал огромный куст сирени. На таких лавочках особенно спокойно сидеть по вечерам, при закате солнца. А сейчас именно то самое время и наступало.
Из дому вышел браконьер-мужчина. Он внимательно посмотрел на Ветку… Он стоял. Что же оставалось сделать Ветке? Тоже пришлось встать. И, по-видимому, еще поздороваться.
Она молчала.
И браконьер не здоровался. Еле заметной быстрой гримасой изобразил на лице, что он, взрослый, недоволен девочкой Веткой. Потом спросил вполне нейтрально:
— Ты от Николая Васильича?
Ветка молчала, примериваясь, как бы начать разговор. Надо ли объяснять, что сердце ее скакало, мечтая прыгнуть в пятки.
— Ты из библиотеки?
— Я из леса!
— А?!
— Я видела, как вы разорили муравейник. И поэтому я пришла сюда!
Взрослый браконьер поднял брови и отступил на полшага. Как бы покачнулся. В первую минуту он… ну не то чтоб сильно струхнул, а все же был, так сказать, обеспокоен. Прикидывал: может, ему лучше сказать, что он ничего в своем поступке дурного не видит, и вообще он готов… Но быстро взял себя в руки. Подумаешь, преступление — принес из лесу три кило трухи, по которой ползают какие-то насекомые… Да пойдите-ка вон!