А Ветка и сама не знала, что ей делать с этим мальчишкой. Но пока еще в фунтике оставалась малина, можно было не заглядывать в будущее, а просто надеяться, что оно светло и прекрасно…
ОДНАЖДЫ
(Заключение)
Осенью в «Маяке» наступает удивительная тишина. Деревянные легкие домики не годятся для жилья. Не устроишь тут ни зимнего санатория, ни лыжной турбазы.
Лес словно бы еще приближается к «Маяку». Летят со звоном березовые желтые листья. Тишина, никого. Первыми это понимают осенние и зимние птицы — синички, снегири. Да они и не знают никакого «Маяка», кроме тишайшего, кроме уснувшего. За ними и вороны, и трусливые красавицы сороки.
А воробьи, наоборот, снимаются и пропадают разом, крылатые собачонки. Им без людей тут делать нечего — и неинтересно, и голодно. Разлетаются по окрестным поселкам, по железнодорожным станциям. Иные счастливцы ухитряются проникнуть под крышу «Птички».
Летят листья, качаются ветки, плывут темные облака, идет дождик. И никто не видит этой красоты.
Сейчас вторник. А может, среда. Для покинутого «Маяка» это все мертвые звуки. А для деревьев, для птиц, для облаков и тем более.
Или нет? Или они все же чего-то ждут?
Да, действительно ждут, это становится ясно, едва приходит воскресенье. Но неужели деревья и покинутый лагерь различают дни недели?
Нет, конечно.
И в то же время — да!
Просто удивительно, до чего бывшее пустынное место становится живым, когда сюда приходит человек… Это случается не каждое воскресенье. Но все же случается, и далеко не всякий лагерь может похвастаться таким.
Ранним утром из разных концов Москвы, разными маршрутами и разным транспортом, но все в одно место отправляются несколько человек. Обычно без всяких предварительных сговоров.
И вот часиков в двенадцать (на поезде все-таки дорога не близкая) здесь появляются некоторые хорошо известные дружине «Маяка» — а нам по этой книжке, — появляются некоторые личности. То вдруг Алька Лимонов и Маша Богоявленская. То Ветка и Жека Таран с Захаром. То Яна Алова и Савелов с Осиповым.
Такие вот сочетания для летнего «Маяка» вроде бы совсем не подходящие. Все же разные отряды, правда?
Сперва ребята еще как-то дичатся, друг друга стесняются. Например, Ветка и Вадим Купцов… А потом, когда время приближается к бутербродам и тонизирующему напитку «Байкал» — чего ж одному сидеть? Тут и кусок-то в горло не полезет…
И все они — одна компания: и Таран с Машей Богоявленской, и Ветка с Яной.
И еще. Летом редкому человеку, хоть раз в три месяца, не приходила в голову такая мысль: «Эх! Смотаться бы, рвануть сейчас отсюда куда-нибудь в лес, в дебри, по переплюйскому оврагу…» Наверное, даже самым опытным ветеранам она приходила.
И вот теперь ты здесь. Вольнее вольного. Ну, беги! А собственно, даже не беги — бреди куда душе угодно… Не бредется, не бежится. Охота побыть именно среди этих синих домиков. Они тебе зимой, когда уж никак сюда не выберешься, они тебе еще не раз привидятся или приснятся.
Часов около двух по шоссе за синим забором спешит знакомый «пожарный» «Запорожец». Он довольно-таки осторожно спешит, потому что Олег Семенович вовсе не такой уж классный водитель.
Он открывает ворота. Все лагерные ключи хранятся у него на службе в сейфе бряцающей килограммовой связкой с осени до весны… А ребята, которые приехали сегодня в «Маяк», стоят, улыбаясь, на конце асфальтовой дорожки у Замка покаяния.
Он вылезает из своего «пожарного», их начальник… Хотя сейчас никакой он им не начальник. И он это понимает в первую очередь. Спрашивает:
— Ну, как у вас тут дела?
Словно они-то и есть хозяева, а он просто приезжий.
Олег Семенович обходит территорию. Но не как мороз-воевода — тот важно «дозором обходит владенья свои». А начальник, вернее всего, обходит дозором свои воспоминания.
Идет и о чем-то вроде бы разговаривает с Захаром. А сам вспоминает. У него за десять здешних лет накопилось что вспомнить: десять июней, десять июлей, десять августов…
Они приходят в самый дальний угол «Маяка». Здесь стоит большой сарай. Единственный, кажется, в «Маяке» не синего цвета. Олег Семенович отмыкает висячий замок. В полумраке виднеются лопаты, метлы, грабли. Начальник берет метлу, за ним — и его малочисленный отряд. Они снова идут по лагерю, обметают лавочки, крылечки отрядных домов.
Есть в этой добровольной и приятной работе что-то от бассейна Михаила Сергеевича…
А лавочки и крылечки так заметно и красиво синеют под бледным осенним небом.
Потом они садятся где-нибудь на крыльце, обычно у Замка покаяния. Дни еще долги, еще длиннее ночи.
— Расскажите, Олег Семенович…
Он умеет рассказывать. Да и много всего было. Когда тебе под пятьдесят… Это только мальчишкам кажется, что ты стар. Нет, ты не стар, но, как говорится, жизнь уже сделана. Вот осталось только докторскую… начать да кончить.
Он знает: сегодня вечером ему хорошо будет работаться — в тишине, при лампе. Зажжет сигарету, откроет свои странички. Он смотрит на Янку, на Жеку Тарана, на сутуловатого и серьезного Грошева. Люди все непростые. А в «Маяке» и не бывает «простых людей». Тем более среди ветеранов.
Кто-то изрек однажды: «С каждым говорю на его языке». Начальник не любил этого мудрого совета и с каждым говорил на своем собственном языке. Так он поступил и сейчас.
Наверное, он говорил взрословато. Жека, например, понял далеко не все. Но его незаметно и глубоко трогал тон Олега Семеновича — спокойный, грустный. Хотя говорил он, то и дело улыбаясь.
Какой-то уважительный тон…
И хотелось самому быть таким…
На этом и кончается книга. На том, как Жека Таран слушает Олега Семеновича.
А в «Маяке» все заметнее вечереет…
Лето с капитаном Грантом
1.
ВСЕ НАЧАЛОСЬ ТАК…
— Это кошмар, — сказала мама, положив трубку. — В понедельник у них начинают капитальный ремонт.
— Предупреждение, — сказал Николай Озеров. — Судья показывает Хидиятуллину желтую карточку.
— Черт знает что! — сказал папа и стукнул кулаком по ручке кресла.
В принципе папино «черт знает что» могло с равным успехом относиться и к ремонту, и к судье, но мама иллюзий на этот счет не питала.
— Ты хоть слышишь, что я тебе говорю? — ядовито поинтересовалась она.
— Конечно, слышу, — с готовностью отозвался папа, не отрывая взгляда от экрана. — У твоих родителей начинается капитальный ремонт.
— Гол! — сказал Озеров.
— Ну вот, — сказал папа, — упустили Беланова. — И посмотрел на маму так, как будто это она упустила Беланова.
— А по-моему, не слышишь, — сказала мама и решительно выключила телевизор.
— Хорошо, — обреченно согласился папа, — давай поговорим. Только я не понимаю, почему ремонт — это кошмар, если они последние два года ни о чем так не мечтали, как об этом ремонте, и почему об этом нельзя поговорить через пятнадцать минут.
— А потому, — не очень логично объяснила мама, — что капитальный ремонт — это замена всей сантехники и отопления. И мама говорит, что отопление и Борьку одновременно она не выдержит. Его даже положить будет некуда.
Борькины бабушка с дедушкой живут в Одессе, на море. То есть на самом деле от их дома до пляжа надо целых восемь остановок на трамвае ехать, но это все равно считается, что на море. В каждые каникулы — и прошлые, и позапрошлые — Борька хотя бы на месяц летал в Одессу. Раньше он тоже летал, но только вместе с мамой, а последние два года — сам по себе. И сейчас тоже должен был, если бы не этот проклятый ремонт.
— Да-а, дела, — вздохнул папа. — Ну что ж, посидит в Москве.
— Исключено, — сказала мама. — Ребенок не должен проводить лето в городе.
Нельзя сказать, чтобы Борьке улыбалась перспектива торчать летом в Москве. Ребята все разъезжаются, даже мяч погонять не с кем. Только и остается, что в кино ходить, а одному и в кино скучно.
Но все-таки непонятно, почему это в конце мая ребенку в Москве нормально, а в июне уже — никак? Тем более что ребенок уже в восьмой класс перешел и в длину вымахал до метра семидесяти пяти. Папе это тоже не было понятно. Но мама сказала, что рост здесь ни при чем. Каменная душегубка, бешеное движение (как будто автомобилей летом становится в сто раз больше, а температура поднимается, как в Сахаре). И вообще это — аксиома. Прямо как две параллельные прямые, которые никогда не пересекаются.
— Ну, тогда бери отпуск и поезжай с ним куда-нибудь, — предложил папа.
— Ты же знаешь, что я сейчас не могу, — сказала мама.
— И я не могу, — сказал папа. — У меня эксперимент. Да и куда, собственно, ехать?
— Поговори завтра в профкоме, — сказала мама. — Может, еще можно приткнуть его в лагерь…
Так вот родители обсуждали Борькины каникулы — без Борьки. Как будто его тут и не было. Со взрослыми вообще такое случается. Только и слышишь: «ты уже взрослый парень», «да я в твои годы», «не маленький — сам должен решать», а доходит до серьезного дела, так и спросить забудут, словно ты не человек, а пустое место.
«Ну и пожалуйста», — обиделся Борька и сидел — рта не раскрывал. До тех пор, пока речь не зашла о лагере. Но тут уже не выдержал и твердо сказал:
— Не поеду.
Что он там, спрашивается, забыл, в лагере этом? В прошлом году он туда уже ездил — на третью смену, сразу после Одессы. У бабушки с дедушкой раздолье: сел на трамвай, уехал на море — и делай целый день что хочешь. Хочешь — купайся. Надоело (оказывается, когда полная свобода, то даже плавать в море может надоесть) — там можно тут же вылезти на здоровенный камень и ловить с него бычков. Или пойти и съесть мороженое. Или кино посмотреть, а потом опять вернуться на море. А в лагере бесконечные линейки, построения, в столовую — шагом марш, после обеда — тихий час, отбой. Нет, все это не для него. За территорию — ни-ни. Раз вылезли с ребятами через дырку в заборе, так потом на линейке объявляли, вожатый Игорь два дня лекции читал. А когда они с Сережкой Анчутиным в тихий час спустились по веревке из окна, то начальник лагеря позвонил папе в институт и вызвал его. «В такой ситуации я не могу брать на себя ответственность за вашего ребенка!» То есть спустился-то один Борька, Сережка собирался, но не успел, потому что