м образом бесятся и только ждут, когда надо будет листья поджигать. Вот что значит, когда никто не воспитывает! Иногда тебе целый час могут внушать что-нибудь очень правильное, а ты все это спокойно, пропускаешь мимо ушей. А капитан Грант, как правило, ничего не говорит, но ребята каждый раз ждут: что он скажет, как среагирует, как оценит? Самое интересное, что Борька и себя на этом поймал. Он, оказывается, тоже ждет, ему это тоже важно.
И еще одно интересно: Борька попытался сравнить свои отношения с ребятами теперь уже из 8 «Б» и из этого второго отряда. На первый взгляд какие тут могут быть сравнения?! Там он со всеми по семь лет знаком, а здесь что? Без году неделя. Но Борька все-таки попытался, и вышло у него, что кое-кого из ребят второго отряда он успел узнать лучше, чем многих одноклассников. Например, с Борисом Нестеровым они хоть и далеко не друзья, но кажется, будто всю жизнь знакомы и, как говорится, пуд соли вместе съели. Может, это и вправду потому, что съели — ну пусть не соли, а каши и вермишели с тушенкой — какая разница!
Стоп! Капитан Грант остановился так резко, что шедшая вслед за ним Лена Новичкова чуть-чуть на него не налетела. А потом вдруг закричала что было сил:
— Ой, мамочка!
Ребята моментально сгрудились за спиной у капитана Гранта. Через проселок медленно переползала гадюка. Ее толстое, чуть не с руку, серое с черной полосой на спине тело матово поблескивало на солнце. Гадюка лениво, но уверенно перебрасывала его через глубокие рытвины разбитой колеи.
— Я сейчас! — Борька приглядел на обочине крепкую сучковатую палку и метнулся за ней.
— Это еще зачем? — Инструктор Коля перехватил его уже на обратном пути.
— Как зачем? — не понял Борька. — Гадюка же! Пусти, а то уйдет!
— Правильно, гадюка, — согласился Коля. — А она что, тебя чем-нибудь обидела? Может быть, родных или друзей покусала?
Как обычно, за Колиным добродушным, даже слегка наивным тоном проглядывала ирония. Конечно же не было у Борьки таких знакомых.
— У французского писателя Арманда, — продолжал Коля, — есть такие очень точные строки: «Ты пришел в гости к природе — не делай ничего, что ты счел бы неприличным делать в гостях». Ты же в гостях на хозяев с палкой не бросаешься, правда? А здесь, — Коля показал на гадюку, не обращавшую на ребят никакого внимания, — они хозяева. Никто из них никогда первым не нападает на человека. И все, абсолютно все, симпатичные и не очень, они нужны природе. А значит, и нам.
— Абсолютно все? — переспросил Витька, преданно глядя Коле в глаза. Пожалуй, даже слишком преданно.
— Все до единого, — торжественно подтвердил Коля.
— И комары? — так же преданно спросил Витька. Надо сказать, спросил очень вовремя — Коля как раз хлопнул себя ладонью по шее.
— Варвары и дикари! — Коля с притворным отчаянием махнул рукой. — Что с вами толковать!
— А ты неправильно толкуешь, — вмешался в разговор капитан Грант. — Что ты им все общие слова. Давай поконкретнее. Рассказал бы для примера историю про молодого человека, который полез разорять муравейник — ему, как сейчас помню, муравьиные яйца для насадки рыболовной понадобились. Его еще, кажется, из отряда исключили. А потом он настолько исправился, что даже поступил на биофак. Теперь вот сам лекции читает про охрану природы.
— Грант Александрович, — взмолился Коля, — не подрывайте высокий авторитет инструктора.
— Да что ты, Коленька, — пожал плечами капитан Грант, — я ведь тебе только посоветовать хотел.
А гадюка тем временем давно уползла в кусты. Путь был свободен.
Они, конечно, оба шутили — и Коля, и капитан Грант. Но в каждой шутке есть, как известно, только доля шутки. Ведь, действительно, что же это получается? Вот сам Борька животных несомненно любит: всю жизнь о собаке мечтал и вообще. Но почему же тогда, увидев косяк уток над водой, он неизменно говорит: «Эх, ружья нет», хотя никакого ружья в жизни в руках не держал. Шутка? Или доля шутки? Почему первая реакция на спустившуюся с дерева белку — как бы ее поймать? Вот появилась змея, и Борька, даже не успев подумать, схватился за дубину. Почему?
Мысли у Борьки в голове наскакивали одна на другую, менялись, путались, сбивались. И было их столько, что оставшейся дороги явно не хватало, чтобы все передумать. Тем более что после небольшого подъема она круто пошла вниз, а там уже блеснула впереди вода. Селигер!
11. «ДУНКАН»! «ДУНКАН»!
Когда едешь на поезде, то сколько бы ни ехал — всего ночь из Ленинграда или целую неделю из Владивостока, — все равно самыми тягостными и томительными кажутся последние километры. Вот уже пошли знакомые платформы пригородных станций, потом те, которые когда-то были пригородными, а сейчас — вон неоновая буква «М» горит над верхней ступенькой гранитной лестницы. А метро — это значит уже Москва. А поезд все едет и никак не доедет, и так и хочется дернуть в сердцах ручку стоп-крана и нырнуть поскорее в туннель с такой родной буквой у входа. И хотя на руке у тебя часы, а перед носом расписание, и легко можно определить, что поезд выдерживает его с точностью до минуты, все равно места себе не находишь.
А когда идешь пешком — все наоборот. Как только почувствовал, что вот она, совсем уже рядышком, цель твоего долгого маршрута, — и усталость исчезает, и ноги, кажется, начинают шагать веселее. Во всяком случае, именно так — легко и весело — шагалось Борьке по дороге, пролегшей по берегу Селигера. Да и идти куда интереснее: как-никак, а перед тобой одно из самых крупных озер европейской части СССР — это Борька даже по географии проходил. Вот только противоположный берег оказался на удивление близко. Конечно, относительно близко: пожалуй, вплавь на ту сторону Борька бы не рискнул перебираться. Но лес был виден отчетливо, можно даже разобрать, что сосновый. А Борьке представлялось, что Селигер должен быть шире.
— А он и есть шире, — сказал капитан Грант. — То, что вы видите, — это не противоположный берег озера, а остров, который находится посреди Селигера. Называется он Хачин.
— Живет кто-нибудь на этом Хачине? — поинтересовался Борька.
— Могу поручиться, что будет жить, — загадочно ответил капитан Грант.
— Отряд, подтянуться! — скомандовал Коля. — Не ударим перед коллегами лицом в грязь!
На придорожном щите было написано: «Турбаза «Чайка» желает вам приятного отдыха».
Туризм принято называть активным видом отдыха. Если это так, то на турбазе «Чайка» отдых был очень активный.
— Внимание! Внимание! — надрывался громкоговоритель за забором. — Сегодня в семнадцать ноль-ноль в нашем кинозале состоится лекция о международном положении. Затем — демонстрация художественного фильма. Приглашаем всех желающих.
«Но по-прежнему кружатся диски!» — сообщил откуда-то со стороны озера Валерий Леонтьев.
Борька оглянулся. Песня диск-жокея доносилась с водного велосипеда, на котором лениво крутил педали толстый дядя в смешной пижаме. Велосипед, подобно дискам, тоже кружился на месте. С берега Леонтьева пытались перекричать еще один не менее толстый дядя и две дамы в одинаковых розовых брюках.
— Толя! Анатолий Палыч! — наперебой выкрикивали они. — Пойдешь с нами картошку печь?
Велосипедист беспомощно разводил руками — дескать, не слышу, но звук у магнитофона почему-то не убавлял. Толстяк на берегу принял этот жест за отказ.
— Зря! — закричал он еще громче. — У нас, между прочим, еще есть! — И он убедительно пощелкал себя по горлу.
— Тоже — туристы! — Коля презрительно сплюнул под ноги. — Прибавить шаг!
Прибавили. «Чайка» давно уже осталась позади, а отряд все шел и шел по пыльной дороге. Может, это только показалось, что они уже у цели. Капитан Грант ведь не говорил, куда именно они направляются на Селигере. В Москве такой вопрос ни у кого не возникал. Озеро и озеро, пусть даже и одно из самых больших. А оно, между прочим, в длину почти на тридцать километров тянется!
— Куда мы сейчас? — не вытерпел Борька.
— Пока что в магазин за хлебом, — лаконично ответил Коля.
Отряд остался на берегу, а с Колей отправились два Бориса и два Саши — «рабсила», как выразился инструктор.
Магазин оказался обычной деревенской избой, приютившейся на
краю деревни у самой кромки воды, вплотную к пристани.
В нем были: тусклая лампочка под потолком, болотные сапоги 47-го размера, кильки в томате, скумбрия в собственном соку, глыбы спрессованной соли в бумажных мешках, сахар и рожки. Хлеба не было.
— А будет? — озабоченно поинтересовался Коля.
— Видишь, ждут. — Продавщица хмуро ткнула пальцем в сторону двери.
Только сейчас Борька обратил внимание, что кроме них в магазине никого не было. А вот рядом с магазином, на ступеньках и просто на траве, расположилось человек десять.
— Скоро будет? — продолжал допытываться Коля.
— А вон. — На сей раз палец неразговорчивой продавщицы указывал на озеро.
Примерно в полукилометре от берега медленно-медленно плыла самоходная баржа.
Борька в первый момент даже не был уверен, туда ли он смотрит, куда надо. Какое отношение баржа имеет к хлебу? Оказалось, самое непосредственное. Она заменяла здесь все привычные с детства фургоны — «Хлеб», «Молоко», «Овощи-фрукты» и даже «Мебель».
Минут через десять баржа уткнулась в бревенчатую пристань.
— Если хотите, чтобы быстрее, помогайте, — сказала продавщица.
Будущие покупатели выстроились в цепочку от баржи к магазину, и из рук в руки полетели мешки с буханками. Потом пошли ящики с огурцами и с крупой, два бидона (один с краской, а другой с подсолнечным маслом) и под конец даже телевизор в огромной коробке.
— А теперь что? — спросила Маринка Мыльникова, когда серые буханки в мешке были доставлены на берег.
— Будем ждать, — коротко ответил капитан Грант.
— Чего ждать? — не отступала Маринка.
— Как чего? — мастерски разыграл удивление Коля. — Что могут ждать дети капитана Гранта? Корабль, разумеется. Кстати, кто вспомнит, как называется тот корабль, на котором они плавали?