Монтень хочет установить со своим читателем доверительные отношения; к тому же он стремился и в своей активной, профессиональной жизни. А основой доверительных отношений является отсутствие личной заинтересованности, бескорыстие. Монтень не намерен ни просвещать читателя, ни воздвигать памятник себе; его книга не должна выйти за пределы узкого круга близких автору людей: «Назначение этой книги – доставить своеобразное удовольствие моей родне и друзьям» (8), чтобы те могли вспомнить о Монтене после его смерти и найти его в книге, которую он написал. Поэтому он и представляется без прикрас:
Если бы я писал эту книгу, чтобы снискать благоволение света, я бы принарядился и показал себя в полном параде. Но я хочу, чтобы меня видели в моем простом, естественном и обыденном виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо иного, а себя самого (8).
Хотя, если бы приличия позволяли, то он, подобно бразильским туземцам, «с величайшей охотой нарисовал бы себя во весь рост, и притом нагишом».
Книга преподносится нам как автопортрет Монтеня, хотя изначально, когда он удалился в свои владения, это не входило в его планы. В первых главах он не рисует себя, но постепенно приходит к самопознанию как условию мудрости, а затем и к изображению себя как условию самопознания. Автопортрета требует от него принятое на свой счет наставление Сократа: «Познай самого себя».
Но если эта книга была духовным упражнением, своего рода исповедью, если автор не гонится за славой и не стремится просвещать читателя, то зачем же ее обнародовать, выносить на суд читателя? Да автор и не спорит: «Таким образом, читатель, содержание моей книги – я сам, а это отнюдь не причина, чтобы ты отдавал свой досуг предмету столь легковесному и ничтожному» (8). Притворяясь безучастным к читателю – иди, мол, своей дорогой, не теряй времени на чтение моей писанины, – Монтень лишь разжигает в нем интерес. Для него не секрет, что лучшего способа вселить искушение не найти.
12В седле
Нужно представить себе Монтеня верхом – прежде всего потому, что именно так он передвигался по своим владениям, ездил в Бордо, по Франции – в Париж, Руан, Блуа, а в 1580 году и дальше – в Швейцарию, Германию и Рим. Но еще и потому, что он нигде не чувствовал себя так хорошо, как на лошади, обретая в седле равновесие, удобную посадку:
Путешествия, как мне кажется, – дело очень полезное. Душа непрерывно упражняется в наблюдении вещей для нее новых и доселе неведомых, и я не знаю, – о чем уже не раз говорил, – ничего более поучительного для человеческой жизни, как непрестанно показывать ей во всей их многоликости столько других человеческих жизней и наглядно знакомить ее с бесконечным разнообразием форм нашей природы. При этом тело не остается праздным, но вместе с тем и не напрягается через силу, и это легкое возбуждение оказывает на него бодрящее действие. Несмотря на мои колики, я не схожу с лошади по восемь-десять часов сряду и всё же не ощущаю чрезмерной усталости (III. 9. 179).
Итак, путешествия позволяют обозреть мир в его многообразии, и Монтень видит в них лучшее средство приобретения знаний: они открывают нам богатства природы, они выявляют относительность любых обычаев и верований, они вселяют сомнение в том, что кажется нам достоверным; словом, они учат скептицизму, который составляет стержень убеждений Монтеня.
К тому же он находит в прогулках верхом особое физическое удовольствие: движение не мешает устойчивости, тело пребывает в равновесии, ритм благоприятствует размышлениям. Лошадь освобождает всадника от усилий, но не дает ему предаться праздности и открывает душу грезам. Верховая езда вселяет «легкое возбуждение»: эти удачно найденные слова служат прекрасным выражением сбалансированного идеала. Аристотель размышлял на ходу и учил в процессе прогулки. Монтень предается раздумьям на скаку, покачиваясь в седле, и даже забывает при этом о больных почках и мочевом пузыре.
Правда, по своему обыкновению он допускает, что его любовь к поездкам, в частности верхом, может быть истолкована и как знак нерешительности и слабости:
Я очень хорошо знаю, что если подойти к делу с формальной меркой, то страсть к путешествиям говорит о внутреннем беспокойстве и нерешительности. Ничего не скажешь, таковы наши важнейшие качества и к тому же главенствующие. Да, признаюсь, я не вижу вокруг себя ничего такого, – разве что во сне и в мечтах, – к чему бы я мог прилепиться душой; меня занимает только разнообразие и постижение его бесчисленных форм, если вообще меня что-нибудь может занять. В путешествиях меня именно то и влечет, что я могу останавливаться повсюду, где мне вздумается, не руководясь никакими заранее определенными целями, и так же свободно отступать от только что принятого решения (III. 9. 193–194).
Пристрастие к путешествиям свидетельствует о неспособности остановиться, принять решение, сделать выбор: ему не хватает воли, он предпочитает твердости непостоянство. В этом смысле путешествие для Монтеня – метафора жизни. Он живет, словно путешествует, – бесцельно; он открыт побуждениям со стороны мира: «Кто бегает за доходным местом или за зайцем, тот, можно сказать, не бегает ‹…›. Да и мое путешествие через жизнь происходит точно так же (III. 9. 183).
Поэтому, если бы Монтень мог выбрать свою смерть, он бы «предпочел умереть скорее в седле, чем в постели» (III. 9. 183). Умереть верхом на лошади, в путешествии, вдали от дома и от своих близких – вот мечта автора Опытов. Жизнь и смерть в седле – идеальное выражение его философии.
13Библиотека
Башня Монтеня – одна из самых волнующих литературных достопримечательностей, которые можно посетить во Франции. Она находится в местечке под названием Сен-Мишель-де-Монтень, в департаменте Дордонь, недалеко от Бержерака. Эта массивная круглая в плане башня XVI века – всё, что осталось от замка, построенного Пьером де Монтенем, отцом писателя. Замок сгорел в конце XIX века. Монтень проводил в этой башне бóльшую часть своего времени, удалялся в нее для чтения, размышлений, письма. Библиотека служила ему убежищем от домашней и публичной жизни, от суетности мира и жестокости века.
Когда я дома, я немного чаще обращаюсь к моей библиотеке, в которой, к тому же, я отдаю распоряжения по хозяйству. Здесь я у самого въезда в мой замок и вижу внизу под собой сад, птичник, двор и бóльшую часть моего дома. Тут я листаю когда одну книгу, когда другую, без всякой последовательности и определенных намерений, вразброд, как придется; то я предаюсь размышлениям, то заношу на бумагу или диктую, прохаживаясь взад и вперед, мои фантазии вроде этих. Моя библиотека на третьем этаже башни. В первом – часовня, во втором – комната с примыкающей к ней каморкой, в которую я часто уединяюсь прилечь среди дня. Наверху – просторная гардеробная. Помещение, в котором я держу книги, было в прошлом самым бесполезным во всем моем доме. Теперь я провожу в нем бóльшую часть дней в году и бóльшую часть часов на протяжении дня. Ночью, однако, я тут никогда не бываю (III. 3. 41).
Из этой угловой башни Монтень мог обозревать свои владения, наблюдать с высоты за деятельностью домочадцев, и всё же в основном он удалялся туда для того, чтобы побыть в непринужденной обстановке, «у себя», «в кругу» своих книг, по его собственному выражению. Библиотека Монтеня знаменита множеством греческих и латинских надписей, вырезанных на балках по распоряжению хозяина после того, как он постоянно поселился в замке. Эти надписи свидетельствуют о широте его литературных интересов – священных и мирских – и о его свободной от всяких иллюзий философии. Есть здесь и слова Екклесиаста «Per omnia vanitas» – «Всё суетно»; объединяя в себе библейскую и греческую мудрость, они суммируют мировоззрение автора Опытов.
Есть нечто трогательное в том, как Монтень представляет свои занятия, будто бы начисто лишенные важности: он не читает, а всего-навсего «листает книгу», не пишет, а только «диктует свои фантазии» – без всякой цели и последовательности. Говорят, что продолжительное, линейное и непрерывное чтение, которому нас учили, с наступлением цифровой эпохи уходит в прошлое. А Монтень уже в свое время – или еще в свое время? – отстаивал права чтения непринужденного, беспечного, рассеянного – чтения урывками, по диагонали, без всякого метода перескакивающего с книги на книгу, удовлетворяясь тем, что попадется, и не вдаваясь глубоко в суть трудов, цитатами из которых насыщены Опыты. Ведь его книга, как он то и дело подчеркивает, является продуктом фантазии, а не расчета.
Моменты ученой праздности Монтеня в библиотеке пронизаны ощущением неподдельного счастья. Его блаженство могло бы усилить только одно усовершенствование – терраса, которая позволила бы размышлять, гуляя на свежем воздухе. Но он не решается на траты:
И если бы я не страшился хлопот еще больше, чем трат, я мог бы легко добавить с обеих сторон на одном уровне с библиотекой по галерее длиной в сто и шириной в двенадцать шагов, ибо стены для них, возведенные до меня в других целях, поднимаются до потребной мне высоты. Всякому пребывающему в уединении нужно располагать местом, где бы он мог прохаживаться. Если я даю моим мыслям роздых, они сразу же погружаются в сон. Мой ум цепенеет, если мои ноги его не взбадривают. Кто познаёт не только по книгам, те всегда таковы (III. 3. 41–42).
Сквозная идея опытов: условие плодотворной мысли – движение.
14Читательницы
Монтень решил писать Опыты по-французски. В 1570 году это не было само собой разумеющимся. Он объяснит свой выбор лишь много лет спустя, в 1588 году, в главе О суетности:
Я пишу свою книгу для немногих и на немногие годы. Будь ее содержание долговечнее, его нужно было бы изложить более твердым и четким языком. Принимая во внимание непрерывные изменения, которым наш язык подвергался до самого последнего времени, может ли кто рассчитывать, что и через полсотни лет его будут употреблять в том же виде, в каком употребляют сейчас? Он безостановочно течет через наши руки и уже при моей жизни стал наполовину другим. Мы говорим, что ныне он достиг совершенства. Но ведь каждый век говорил о своем языке то же самое (III. 9. 188).