Спор о задачах школы продолжается поныне, и, резюмируя позиции его сторон, было бы опрометчиво с ходу противопоставлять энциклопедизму Рабле либерализм Монтеня. Во-первых, чрезмерная широта программы, которую Гаргантюа предлагал в письме к Пантагрюэлю, объясняется тем, что она предназначалась для великана. А во-вторых, в том же письме содержится совет, который Монтень едва ли осудил бы: «Знание без Совести ведет к погибели души». Совесть, то есть порядочность, нравственность, является истинной целью любого образования. Это то, что в нас остается, когда мы всё переварили и почти всё забыли.
23Нечаянный философ
Как мы видели, Монтень сомневался в ценности слишком формального образования. Согласно схеме, которая направляет все рассуждения Опытов, – противопоставлению природы и искусства, то есть благой естественности и дурной искусственности, – культура более склонна отдаляться от природы, чем побуждать ее к самопознанию. В то же время Монтень охотно напоминает, что его самого чтение вовсе не увело от собственной сути, а, напротив, к ней приблизило.
Мои правила жизни естественны, и для выработки их я никогда не прибегал к учению какой-либо школы. Но, так как они были очень просты, то, когда у меня явилось желание изложить их, я, стремясь выпустить их в свет в несколько более приличном виде, вменил себе в обязанность подкрепить их рассуждениями и примерами и сам был крайне удивлен, когда оказалось, что они случайно совпали со столькими философскими примерами и рассуждениями. Каков был строй моей жизни, я узнал только после того, как она была прожита и близка к завершению; вот новая фигура непредвиденного и случайного философа! (II. 12. 479)
Эта восхитительная формула из главы Апология Раймунда Сабундского содержит в себе весьма оригинальное, хотя и удивительно скромное определение личной этики. Монтень сообщает нам две очень важные вещи. Во-первых, он сделал себя сам: книги, которые он прочел, познания, которые он приобрел, не изменили его и тем более не испортили; его «правила жизни», то есть характер, поступки и моральные качества, остались его собственными, не подчинившись чужим образцам. А во-вторых, начиная писать, рассказывать о себе, приводить примеры и изречения, случаи из жизни и их толкования, мы постепенно узнаем себя в том, что пишем. По словам Монтеня, в процессе сочинения Опытов, описывая самого себя, он не только понял, кто он есть, но и почувствовал, к какому лагерю, к какой группе или школе тяготеет его мысль. Иначе говоря, Монтень не решал сознательно стать стоиком, скептиком или эпикурейцем – не выбирал те школы мысли, с которыми он часто себя ассоциирует, – но, уже отойдя от деятельной жизни, осознал, что его поступки соответствовали их учениям естественно, нечаянно, непреднамеренно, без всякого умысла или расчета.
Поэтому было бы неверно объяснять мысль Монтеня через его приверженность той или иной философской школе Античности. Он ненавидит авторитеты. Ссылаясь на какого-либо автора, он лишь указывает на свое случайное совпадение с ним, а, не упоминая имени того, чью цитату он приводит, дает читателю понять, что к любой ссылке на авторитет следует относиться с недоверием. Эта тема возникает в главе О книгах:
Я не веду счета моим заимствованиям, а отбираю и взвешиваю их. Если бы я хотел, чтобы о ценности этих цитат судили по их количеству, я мог бы вставить их в мои писания вдвое больше. Они все, за очень небольшими исключениями, принадлежат столь выдающимся и древним авторам, что сами говорят за себя. Я иногда намеренно не называю источник тех соображений и доводов, которые я переношу в мое изложение и смешиваю с моими мыслями. ‹…› Я хочу, чтобы они в моем лице поднимали на смех Плутарха или обрушивались на Сенеку (II. 10. 356).
Монтень никак не обозначает некоторые свои заимствования, чтобы читатель не трепетал перед авторитетом древних авторов и мог не соглашаться с ними так же, как и с ним самим.
24Трагический урок
Во время мятежа в Гиени, который повлекло за собой восстановление Генрихом II налога на соль, Тристан де Монен, генерал-губернатор короля Наваррского, отправленный в Бордо для поддержания порядка, был 21 августа 1548 года убит повстанцами. Пятнадцатилетний Монтень, отец которого, Пьер Экем, был тогда членом городского правления, присутствовал при этом событии.
В детстве мне пришлось видеть одного дворянина, управлявшего большим городом, в состоянии полной растерянности перед восставшим, разъяренным народом. Желая потушить восстание в самом зародыше, он решил покинуть вполне безопасное место, где находился, и выйти к мятежной толпе; это плохо кончилось для него: он был безжалостно убит (I. 24. 122).
Монена подвергли ужасной казни: ему перерезали горло, с тела содрали кожу, а то, что осталось, изрезали на куски и «засолили, как кусок говядины». Очевидец сообщает: «Соединив жестокость с глумлением, они сделали повсюду на теле Монена глубокие надрезы и заложили туда соль, показав тем самым, что именно соляной налог возбудил их мятеж». Для юного Монтеня это стало незабываемым шоком.
В главе При одних и тех же намерениях воспоследовать может разное Монтень высказывает мнение, что Монен был убит из-за своей нерешительности перед бушевавшей толпой:
Я считаю, однако, что ошибка его заключалась не столько в том, что он вышел к толпе, в чем обыкновенно и упрекают его, сколько в том, что он предстал перед нею с покорным и заискивающим лицом, что он хотел усыпить ее гнев, скорее идя у нее на поводу, чем подчиняя ее себе, скорее как упрашивающий, чем как призывающий к порядку (I. 24. 122).
Согласно Монтеню, Монен был сам виноват в том, что случилось. За расправой над ним последовали ужасные репрессии: город был лишен привилегий; деятельность городского совета, а значит, и отца Монтеня, оказалась приостановлена; Жофруа де Ла Шассеня, деда будущей жены Монтеня, отстранили от службы. Это событие навсегда врезалось в память автора Опытов, и впоследствии он извлек из него урок, когда, в свою очередь став мэром Бордо, тоже столкнулся с разъяренной толпой. Это произошло в мае 1585 года, под конец его второго мандата, на который пришелся конфликт между членами Католической лиги и городским правлением. Несмотря на опасность восстания, Монтень решил устроить ежегодный смотр вооруженных отрядов горожан:
Однажды обсуждался вопрос об устройстве общего смотра различных отрядов, а это, как известно, самый удобный случай для сведéния личных счетов: тут это можно проделать с большею безопасностью, чем где бы то ни было. ‹…› Тут можно было услышать множество самых разнообразных советов, как это бывает всегда в любом трудном деле, имеющем большое значение и чреватом последствиями. Я предложил не подавать вида, что на этот счет существуют какие-либо опасения: пусть эти военачальники находятся в самой гуще солдатских рядов, с поднятой головой и открытым лицом ‹…›. Это вызвало признательность находившихся на подозрении войсковых частей и обеспечило на будущее столь благотворное для обеих сторон доверие (I. 24. 123).
Если Монен поплатился за свои колебания, то успех Монтеня связан, по его мнению, с твердостью, доверием, прямотой и открытостью, которые он проявил в минуту опасности. Он рассказывает о том, как принял трудное решение, но не выставляет себя в качестве героя и не говорит, что вспоминал о трагическом событии, случившемся на его глазах сорок лет назад. Но это понятно и так, поскольку истории следуют одна за другой. В Опытах немного столь волнующих, напряженных и в то же время простых свидетельств пережитого опыта.
25Книги
В главе О трех видах общения Монтень сравнивает между собой привязанности, между которыми оказалась поделена лучшая часть его жизни: это общение с «красивыми благонравными женщинами», «на редкость возвышенная и чистая дружба» и книги, встречи с которыми он считает особенно полезными и благотворными:
…[любовь и дружба] зависят от случая и от воли других. Общение первого вида до того редко, что не может спасти от скуки; что же касается общения с женщинами, то оно с годами сходит на нет; таким образом, ни то, ни другое не смогло полностью удовлетворить потребности моей жизни. Общение с книгами – третье по счету – гораздо устойчивее и вполне в нашей власти. Оно уступает двум первым видам общения в ряде других преимуществ, но за него говорит его постоянство и легкость, с которой можно его поддерживать (III. 3. 40).
После смерти Ла Боэси Монтеня уже ни с кем не связывала подлинная дружба, и его любовный пыл тоже с течением времени ослабел, о чем он печалится в главе О стихах Вергилия. Конечно, эти два вида общения рождают более горячие порывы и более проникновенные чувства, так как сближают нас с другими людьми, но в то же время они более эфемерны и непредсказуемы, не столь постоянны. Чтение же обладает преимуществами устойчивости и надежности.
Эта параллель между любовью, дружбой и чтением, составляющими своего рода иерархию общения, может озадачить. Чтение, требующее одиночества, возвышается в ней над отношениями между двумя людьми, которые оказываются лишь развлечениями, отдаляющими нас от самих себя. Книги – вот лучшие друзья и любовники. Прежде чем приписывать Монтеню подобное мнение, вспомним, что он всегда рассматривает жизнь как диалектику «я» и другого. Поскольку дружба – редкий дар, а любовь мимолетна, мы предпочитаем искать убежища в чтении, но и оно неизбежно возвращает нас к другим. И всё же из «трех видов общения» его следует признать наилучшим:
Книги сопровождают меня на протяжении всего моего жизненного пути, и я общаюсь с ними всегда и везде. Они утешают меня в мои старые годы и в моем уединенном существовании. Они снимают с меня бремя докучной праздности и в любой час дают мне возможность избавляться от неприятного общества. Они смягчают приступы физической боли, если она не достигает крайних пределов и не подчиняет себе всё остальное. Чтобы стряхнуть с себя назойливые и несносные мысли, мне достаточно