о из-под ног вылетает белошейная зонотрихия, и я заглядываю в чашечку гнезда, заглубленного в сырой мох, восхищаясь четырьмя голубовато-зелеными яичками в красно-коричневых пятнышках. Кого не хватает? Где сосновый пиви? Обычно он сидит неподалеку на верхушке тэмрака (американской лиственницы) и кричит громко и чисто, и кажется, что на болоте этот крик звучит всегда. Где шмели? Только они из всех пчел могут собирать корм со многих болотных растений и заодно опылять их (как и коммерческие плантации ягод), когда погода слишком холодная или еще почему-то не подходит другим пчелам.
В дымке раннего утра на открытом пространстве болота ярко-зеленые пятна перемежаются с пастельными тонами. Перезимовавшие иголки корявой черной ели выцвели и из свежих зеленовато-голубых стали желтоватыми. На этом дереве листовые почки еще не раскрылись, а вот лиственница-тэмрак, которая осенью сбросила золотисто-желтую хвою, уже открывает их на инкрустированных лишайником черно-белых ветках и выпускает пучочки светлых голубовато-зеленых иголок. Поверх сфагнума легло замысловатое сплетение вечнозеленых многолетников – болотного мирта, кальмии («болотного лавра»), розмарина, багульника, канадского рододендрона и клюквы, и, когда мои ноги погружаются в мох, я вижу букетики ярко-розовых цветов кальмии и сияющие белые цветы розмарина. Вдоль кромки воды растут листопадные растения – высокие кусты голубики, черника, падуб, черноплодка, бирючина и подбел, – все они одеваются в новые цвета, от желтоватых до голубых. Листья, почки, ветки, цветки и ягоды – зеленые, коричневые, желтые, красные, серые, черные – дают совершенные, как на картине, сочетания красок. Я собрал несколько сокровищ, чтобы взять их домой и сделать набросок. Он будет лишь напоминать о красоте и совершенстве этого места, о шедевре Творения.
Шмелиные матки вышли из спячки две или три недели назад, а сейчас уже нашли места для гнезд и начинают основывать новые колонии. Такое скопление цветов, как здесь, должно их притягивать. Но сегодня, как и в прошлый раз, когда я тут был, почти никого не видно. Даже обойдя все болото, так что ноги онемели от холода, я не встретил ни одного вида, который ожидал найти. Мне попалась только одна особь Bombus vagans и одна B. ternarius, последняя – красивый черно-желто-рыжий мелкий шмель. Неужели что-то случилось со шмелями и пчелами?
Один вид, желто-полосатый шмель Bombus terricola, который был совершенно обычным и у меня на лесной поляне, и на вершинах окрестных гор, на болотах и в дремучих лесах Северного Мэна, похоже, полностью исчез. Я не встречал его много лет и с грустью отмечаю, что не увидел и сегодня. Впрочем, мне вообще попалось мало пчел разных видов, и пока что я не слишком беспокоюсь, потому что популяции шмелей, как и других общественных насекомых, например ос и шершней, растут в течение всего сезона. Каждая матка произведет за лето сотни рабочих. К июлю число этих насекомых резко увеличится, потому что матки, которые до того в основном прятались в гнездах и высиживали яйца и личинок, уже произведут на свет тучи рабочих особей и трутней. Так что лучше всего смотреть, какие виды обитают в данной области, в конце лета. Bombus terricola все еще здесь, хотя стал очень редким. За два года поисков мне удалось увидеть трех рабочих шмелей этого вида в Мэне и одного в Вермонте.
В тот майский день болото выглядело нетронутым, на нем как будто ничего не изменилось, вот только куда-то полностью пропал вид, который вряд ли мог бы привлечь чье-то внимание. Что же случилось?
Несколько лет назад я нашел с десяток кучек пенопластовой стружки, смешанной с торфом. Их утопили в болоте, чтобы растить что-то над поверхностью воды. Полагаю, это были остатки земли для марихуаны: кто-то растил ее в самом потаенном месте, которое смог найти. Чужеродные растения давно убрали, но я был потрясен, увидев в естественной экосистеме вещество, которое никак не должно там находиться. Я тогда полдня занимался тем, что выкапывал пенопласт, таскал его через лес на дорогу, вывозил и еще заплатил за то, чтобы разместить на помойке, причем на болоте я нарушал право собственности (поскольку понятия не имел, чье оно). На этот раз болото, кажется, не использовали, чтобы складывать на нем пенопласт с землей, но на прогулке я увидел на склоне холма настоящую свалку. Это меня возмутило, рассердило, а больше всего испугало. На свалке был пластик разных видов, остатки нефтепереработки, шины… Может быть, из этих продуктов нашей химико-синтетической цивилизации просочились какие-то яды и накапливаются в живых организмах, подорвав метаболизм экосистемы?
Любое постороннее химическое соединение, внесенное в экосистему, например в лес или болото, или попадающее в организм, по определению виновно, пока не доказана его невиновность. Доказать ее трудно, потому что вещество может действовать медленно, а эффект проявиться не сразу и в самом неожиданном месте. Я противопоставляю природные и неприродные соединения, но не имею в виду, что среди природных веществ нет ядовитых. Наоборот, некоторые из самых токсичных соединений, известных человеку, растения и животные производят естественным путем, обычно для защиты. Эти вещества действуют немедленно и могут вызывать болезненно очевидные последствия, но не накапливаются в окружающей среде, как пластик.
Жизни присуща невероятная прочность, но в то же время и хрупкость на грани абсурда. Мы добавляем в молоко необходимый для здоровья витамин D, но этот же витамин используется как крысиный яд. В печени белого медведя очень много витамина А, достаточно, чтобы убить человека, который съест ее целиком. Думаю, я особенно остро воспринимаю это сочетание прочности и хрупкости, потому что пытался держать дома диких животных и одомашнивать дикие растения – не говоря уж о том, чтобы их размножать. Почти для любого вида найдется длинный список того, что нам может показаться глупыми капризами, – требований, связанных с его естественной средой, которые зачастую практически невозможно искусственно воспроизвести.
Есть вещество, которое выглядело совершенно безопасным, так что его предлагалось принимать внутрь, а впоследствии оно оказалось смертоносным. Это дихлордифенилтрихлорэтан, чаще называемый ДДТ, инсектицид, который разлагается до дихлордифенилдихлорэтилена (ДДЭ) и в этом виде поражает птиц. Прошли годы, пока действие токсиканта было установлено. Сначала губительный химикат передавался от одного организма к другому; некоторым из этих организмов он не наносил заметного ущерба, но в конце концов добирался до тех, которым вредил. Действие ДДТ было замедленным, и он не влиял на смертность птиц напрямую. Он изменял их поведение и толщину скорлупы яиц – главным образом у пеликанов, которые ели рыбу, питавшуюся водными беспозвоночными, и у хищных птиц, особенно соколов, которые ели птиц, питавшихся насекомыми. Благодаря предупреждениям натуралистов и долгому расследованию, потребовавшему много терпения и денег, ДДТ наконец идентифицировали как источник ущерба. Разрушительный процесс, последствия которого жутко даже представить, удалось остановить только благодаря невероятным усилиям. Самое страшное, что про ДДТ торжественно клялись, будто это безопасное вещество – перед выпуском его тщательно протестировали. А сейчас, спустя много десятилетий, продолжают поступать новые сведения: например, оказывается, что у девочек, которые до пубертата подвергались действию ДДТ, сильно повышается риск заболеть раком груди во взрослом возрасте. Человечество продолжает выпускать в оборот около 50 новых веществ каждую неделю. Они проверены на лабораторных крысах – животных, которые никогда не видели ни лета, ни зимы, которые отлично живут и на свалке и при тестировании не имеют отношения ни к какой экосистеме, кроме стерильной кубической пластиковой коробки. Химикаты не проверяют на нетронутом болоте, где поет сосновый пиви, а шмели ранним летом собирают нектар и пыльцу с розовых цветов канадского рододендрона и где синие цветы понтедерии выглядывают из воды неторопливого ручья.
Летом 2008 года я наконец снова увидел Bombus terricola. Я нашел одного мертвого шмеля в Хайнсбурге, штат Вермонт, а в Мэне регулярно видел живых в трех местах, куда заглядывал (на острове Хог-Айленд в заливе Масконгус, в Западном Мэне у себя на холме и около Орланда). Вероятно, вид постепенно вернется. Теперь я подозреваю, что его резкое сокращение в прошлые 20 лет мог вызвать эффект «лесного пожара»: прежняя популяция была очень многочисленной, достаточно плотной, чтобы какой-то новый патогенный организм мог легко распространяться от одной особи к другой. Из-за высокой численности популяции этот патогенный организм мог позволить себе убивать шмелей. Если это так, у выживших насекомых к нему теперь повышенная устойчивость, а у выживших патогенных организмов должна была снизиться вирулентность. Впрочем, если бы дело было в химикатах, скорее всего, исчезло бы сразу множество видов.
22. Конец лета
Химические соединения бывают очень мощными. Одно из них – молекула хлорофилла – весной окрашивает растения в зеленый цвет, закладывая основу летнего мира. Без хлорофилла жизнь на Земле была бы другой. Можно сказать, что другое вещество растительного происхождения завершает лето, потому что после того, как оно сделает свое дело, гусеницы пропадают и большинство птиц должно улететь. Это абсцизовая кислота, которая ослабляет крепление листьев к веткам, так что в конце лета начинается листопад.
Конечно, также важны сигналы, которые заставляют растения производить эти ключевые вещества. Деревья оживают, когда весной теплеет. Но, чтобы дерево прекратило активность и сбросило листья в конце лета, одного только похолодания недостаточно. Определенное значение имеет конкретное время, когда происходит листопад, и эволюция «рассчитала» этот срок так, чтобы поддерживать равновесие между затратами и выгодой. Главным стимулом здесь выступает фотопериод, а точнее, продолжительность ночи.
Когда ночи становятся достаточно долгими, деревья постепенно переходят в режим покоя до следующего лета. Для этого между листом и веткой образуется пробковый слой клеток. Этот отделяющий слой перекрывает транспортировку веществ по ветвям дерева. Хлорофилл перестает обновляться по мере использования; при его распаде проявляются желтые и оранжевые пигменты. После этого делает свое дело абсцизовая кислота, растворяя пробковый слой, который удерживает листья на деревьях, и, когда связь между листом и веткой ослабевает, остальное довершает ветер: лист опадает.