— Очень много работы, — говорит он, — вы мне не поможете?
— Немного погодя, — говорит Эльза, — мы отдыхаем.
— Помнишь нашу большую прогулку в августе? Мы тогда спустились к морю. Хорошо было, только я очень устала.
Да, в тот день они проснулись на заре и столкнулись в коридоре. Жанна предложила пойти погулять. Пюк спал, они не стали его будить; если он встревожится, проснувшись, то постучит к Тома, он всегда так делал, не найдя никого из взрослых в спальнях. Они нередко подымались в деревню рано поутру, пока не началась толчея. Приносили оттуда подовый хлеб и посыпанные сахаром плюшки — для Пюка. Мальчик знал, где они, и спокойно ждал, а если терял терпение, шел в сторожку к Тома. В то утро они отправились на прогулку втроем. Было так хорошо, что они спустились к морю и выкупались. Пляж в этот час был еще безлюден.
— Как мы смеялись! Не помню уж почему, но мне прямо дурно стало от смеха!
— Из-за Медора. Мы сначала не заметили, что он увязался за нами, он догнал нас уже далеко от дома. Знал, что его больше не берут на прогулки, и ужасно гордился, что провел нас! Нам пришлось из-за него несколько раз останавливаться; он, тяжело дыша, растягивался на земле, а мы ели персики, выжидая, пока он отдохнет.
Пюк подходит, садится на землю, женщины вспоминают:
— В конце концов Франсуа пришлось взять его на плечи, он держал пса за лапы, и ты сказала, что он напоминает «Человека с теленком» из музея в Акрополе.
— Он и правда был на него похож! И Гийом в молодости тоже был похож, это семейное сходство — если у вас родится сын, может, он тоже будет похож.
Эльза вспоминает, как они осматривали Акрополь вместе со своим, другом-греком, теперь уже покойным, он долго стоял, опираясь на свою трость, перед статуей «Человек с теленком» и повторял: «Какая красота!» В том же зале, в глубине, была Кора, в которую он был влюблен. «Посмотри, — говорил он, — на эту улыбку сомкнутых губ, ироническую улыбку. Поистине мой народ создал чудеса!»
Эльза возвращается мыслью к «Человеку с теленком»; да, в Франсуа есть та же спокойная сила, и этот широко открытый, внимательный взгляд, ложащийся на вещи и живые существа, — он соединяет в себе вопрос и убежденность.
— Теленок тяжелее собаки, — говорит Пюк. — Франсуа не смог бы нести теленка, и Тома тоже.
— В те времена мужчины были очень сильные, иначе они бы погибли, — говорит Эльза.
— Мы тогда спорили о политике, — замечает Жанна, — и так ни до чего и не договорились.
— А зачем этот человек нес теленка, если он устал? — спрашивает Пюк.
— Нет, он не устал, он собирался принести жертву богине Афине, — объясняет Эльза.
— Что такое жертва?
— Это значит, он собирался заколоть его, чтобы понравиться богине.
— Чтобы съесть его?
— О политике никогда невозможно договориться, — продолжает Жанна, — ты сама знаешь, что у вашего поколения неизжитые старые травмы.
Эльза смотрит на нее, ища ответ, но не находит и ограничивается словами:
— Как им не быть?
В конце прогулки, когда с вершины последнего холма открылся дом, Франсуа спустил Медора на землю, и тот побрел через заросли; они подумали, что на будущее лето его, наверно, уже не будет с ними, и Жанна сказала:
— Ты возьмешь на руки ребенка. Через год он будет уже большим.
Пюк снова убежал. Вдруг живот Жанны дрогнул, она взяла руку Эльзы и прижала ее ладонь к своему телу.
— Он бьет меня, он бьет меня, — сказала она с восторгом, и Эльзе вспомнились эти удары головой, ножкой или кулаком, эти долгие подводные движения.
Она не отнимала ладони от живота Жанны: шелковистая, горячая, позолоченная солнцем кожа неожиданно приподнимается то тут, то там, точно простыня от движения ноги. Тайна недалеко, думает Эльза, вот здесь, под рукой, но иногда это не ребенок, а раковая опухоль, которая растет день и ночь в тиши, или тело, которое хотелось бы приласкать, или взгляд, ставший из прозрачного непроницаемым… Прошли миллионы лет, чтобы в итоге две клетки, слившись, породили человеческое существо, единственное и неповторимое. И вот оно уже живет, следовательно, движется к своей смерти.
Эльза ощущает под ладонью шевеление ребенка.
— Ну вот, затих, — говорит Жанна. — Никак не могу представить себе роды, я так их боялась, в шестнадцать лет даже говорила себе, что ни за что не стану рожать, а сейчас совершенно спокойна. Тело мое опустеет, оно станет одиноким.
— Когда приедет почтальон? — спрашивает Пюк. — Можно, я подожду его у дороги? Я знаю почтовую машину, она желтая.
— Как увидим, что она спускается, пойдем вместе, — обещает Эльза.
Мальчик усаживается у края виноградника и смотрит на проезжающие машины.
— Должно быть, ему не терпится получить письмо от матери или от отца, — говорит Жанна.
Эльза снова берется за свою книгу — толстый зеленый том, письма Рильке. Жанна подымается, обнаженная, прекрасная, делает несколько шагов. Пюк наблюдает за ней.
— Пойдем посмотрим на цветы, которые я для него посадил сегодня утром, прямо загляденье.
Жанна восхищается.
— Но они скоро завянут на солнце, — говорит она.
— Ну и пусть, я посажу другие, их тут полно. Хочешь, поищем ящериц?
— Что-то не очень хочется.
— Ну пойдем все-таки поглядим, нет ли их на стене.
— Лучше поймай мне бабочку.
— Медор бабочками совсем не интересовался. Давай подождем вместе почтальона. Я схожу за твоим платьем.
Он бежит, возвращается. Жанна натягивает платье.
— Мы пошли к почтовому ящику, — говорит она Эльзе.
— Может, есть письмо от моего отца, сегодня как раз его день — понедельник.
С каким видом он произносит эти слова: «мой отец», «моя мать», «мои родители»!
В ящике огромная почтовая открытка, цветная.
— Это настоящий портрет, — говорит Пюк, — я повешу его у себя в комнате.
Ему и в голову не приходит прочесть, что написано на обороте.
— Хочешь, я помогу тебе прочесть?
— Смотри, когда я нажимаю, он мяукает и двигает глазами.
На обратном пути Пюк и Жанна останавливаются возле окон Тома, который сначала не слышит, что они подошли, но, как только замечает их присутствие, перестает играть. Жанна никогда еще не видела его таким, он словно преобразился — лицо отрешенное, глаза горят.
— Ты хорошо играешь, — говорит она, — тебя слышно издалека.
— Я никогда не буду играть хорошо, слишком поздно начал, — отвечает Тома.
Он подымается, идет вместе с ними.
— Привет, мать моя!
— Привет, сын мой!
Тома рвет виноград, Пюк идет за ним следом, не переставая нажимать на зеленоглазого котенка тигровой масти, чтобы тот мяукал. Жанна садится на прежнее место, возле Эльзы.
— Знаешь, в судьбе Рильке странную роль играют розы: он рассказывал Бенвенуто, что в Венеции у него всегда были свежие розы, даже в разгар лета. Дузе любила их нюхать, когда приходила к нему, он писал стихи о розах, а потом срезал розу в своем саду, укололся шипом и через несколько дней умер. Ранка вызвала обострение лейкемии.
Внизу, под спускающимся тремя террасами холмом, позади узкого и глубокого ручья, который можно перескочить одним прыжком, начинаются густые заросли, кусты и деревья, но перед ними еще одна пологая терраса ведет в ложбину. На ней полвека назад пустили корни несколько высоких акаций, должно быть, это побеги самой прекрасной из них, столетней, которая растет чуть ниже, на самой опушке леса. Все лето по утрам здесь играют две белки. Они прыгают, планируя, с макушки хвойного зонтика на низкие ветви пробковых дубов, гоняются одна за другой по стволам или по бурой траве, точно два быстрых рыжих бурунчика, не разбивающихся о берег.
Пюк не отходит от Тома, наблюдая, как тот ест виноград прямо с грозди, точно зерна с кукурузного початка. Он терпеливо, но упрямо ждет.
— Я приготовлю карабин, и ты пойдешь стрелять, — говорит он.
Он начинает уже забывать Медора, думает Эльза.
— Собираетесь охотиться на белок?
— Они прячутся, но потом снова возвращаются, они отлично знают, что их никто не собирается убивать, — отвечает мальчик.
Он показывает Тома открытку.
— Это написал мой отец, я узнаю его почерк, но он очень плохо пишет. Я могу прочесть подпись. — Он называет заглавные буквы, которыми написано имя: — А, ЭН, ТЕ, У, А, ЭН-АНТУАН. Это трудное слово, — говорит он. Он умолкает и задумывается. — Мой отец вернулся в Париж.
Тома разглядывает штамп:
— Действительно, он опустил письмо пятнадцатого.
Жанна смотрит на мальчиков.
— Жанна!
Это Эльза ее окликает. Она читала, но внезапно ощутила, что Жанна чем-то взволнована.
— Жанна, — повторяет она.
— Хотела бы я знать, о чем он думает? — говорит Жанна. — Не могу себе представить, что когда-нибудь настанет день и я не буду знать, о чем думает мой ребенок.
— Если бы развод был нормой… Вообрази общество, где считается нормальным, что, когда ребенку шесть или семь лет, родители уже не живут вместе. Может, тогда дети не страдали бы от этого, во всяком случае, воспринимали бы это как-то по-иному, чем сейчас.
— А где Антуан?
— Он провел лето в Греции.
Тома услышал.
— Все бабы — стервы, — кричит он, — все до одной, так и норовят поймать тебя на крючок, а только позволь подцепить себя — и хана. На баб нужна палка, иначе с ними нельзя.
Женщины с улыбкой переглядываются.
— А где Катрин?
— В Мексике. Часто письма от них приходят в один и тот же день… Пюк ничего не говорит, но он все уже понял. А может, он просто не хочет знать. Не помню, чтобы я чувствовала себя несчастной оттого, что не вижу больше отца… в общем, не знаю…
— А для меня это было ужасно, — говорит Жанна, — всякий раз ужасно. Он приходил за мной по воскресеньям с утра, он никогда не говорил со мной о моей матери, а мне так хотелось, чтобы он заговорил о ней, сказал бы мне что-нибудь, хорошее или дурное, мне так хотелось знать, любил ли он ее, и я все ждала, что он станет расспрашивать меня, как мы живем. Но он ничего не спрашивал, а я не осмеливалась ничего рассказать. В воскресенье я была готова задолго до его прихода и, не выходя из своей комнаты, высматривала его из-за занавески. Мать об этом знала, она сновала туда-сюда, застилала мою постель, прибирала. В это день она с утра уже была взвинчена, я ее ненавидела за это. «Вечно он опаздывает», — говорила она. Или: «Сразу видно, что сегодня ты умылась как следует! И до чего же ты старательно причесываешься по воскресеньям!» Если я хотела открыть окно — якобы для того, чтобы вытрясти коврик, — она заявляла, что ей холодно, что она простудится, схватит насморк. Я никогда не знала, приедет ли он на машине или придет пешком. Он жил с женщиной по имени Флоранс и иногда оставлял машину ей, а возможно, она довозила его до угла нашей улицы. Я ревновала его до смерти и в то же время мечтала с ней познакомиться. По правде говоря, мне хотелось увидеть их вместе, бывать у них и чтобы оба они меня любили. Позднее я подумала, что он умышленно не посвящал меня в свою жизнь из уважения к моей матери.