Но черная сила слишком слаба.
— Черная сила, возьми на помощь белую силу и сменяй медь на серебро!
Но черная и белая силы слишком слабы.
И зеленая, и красная, и синяя силы недостаточно могущественны, чтобы сделать такое чудо.
Наконец кому-то приходит в голову мысль вызвать пряничную силу.
— Фокус, покус, возьми на помощь пряничную силу…
Два гроша исчезли, королева удивленно качает головой, а король от восторга засунул палец в нос.
Но тут Вольберг, который умеет вырезать лодки из коры и потому считает себя умнее всех, вдруг закричал:
— Я знаю, у господина Мечислава сорок грошей в рукаве спрятаны.
Господин Мечислав засучил рукава и по требованию короля показал фокус еще раз.
Как в настоящем театре, опустился занавес. Трон пришлось разобрать и опять превратить в суповые котлы. Они нужны к обеду.
А после обеда состоялся концерт.
Сначала был прочитан специальный выпуск газеты «Михалувка», потом Гешель играл на скрипке, потом пели, потом турчанка рассказывала сказки: одну страшную, а другую такую смешную, что сам король соизволил смеяться; и, наконец, Ойзер Плоцкий декламировал свои собственные стихи. Если в концерте и недоставало рояля, то только потому, что в колонии рояля нет, а если бы и был, все равно никто не умеет на нем играть. Но концерт и так получился блестящий. А лучше всего были сказки турчанки.
Турчанка — это Арон Наймайстер. На голове у него полумесяц и в ушах полумесяцы, сидит он на ковре по-турецки, а рядом на столике горит свеча и отражается в зеркале, — можно подумать, что горят две свечи.
После концерта ребята побежали в лес: отдохнуть и обсудить то, что уже видели и слышали, и то, что еще предстоит после ужина. Потому что после ужина будут «живые картины». Что такое «живые картины», никто не знает — значит, это что-нибудь очень интересное.
Уже совсем стемнело. Все сидят на скамьях, как в театре. На первых скамейках — малыши, дальше — старшие; все, кто не поместился, — на столах.
Занавес поднимается, но еще ничего нельзя разглядеть. Но вот сцену освещает красный бенгальский огонь.
Картина первая. Сидит босая девочка и продает спички. А над ней — Мороз с длинной седой бородой, с мешком за плечами. Мороз вынимает из мешка горсть снега и сыплет на девочку. Девочка засыпает, а Мороз покрывает ее всю белым, пушистым снегом. Бедная девочка уже никогда больше не будет продавать спички.
Вторая картина. На сцене, в полной темноте сидят люди разных ремесел: сапожник, кузнец, швея, садовник, столяр, торговка. Но вот на возвышении появляется День, весь в белом, с алыми крыльями и факелом в руках, — пора за работу! Столяр пилит, кузнец бьет молотком, швея шьет, садовник подрезает сухие ветви, а ребята поют
Бьет кузнец по наковальне
Во весь дух
Как он бороду не спалит?
Бух, бух, бух.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. Отметки по поведению. Собака прощает Гринбаума, а Бромберг получает пятерку
Раз в неделю воспитатель ставит отметки по поведению. В колонии это очень трудно. В школе учитель всегда знает, кто балуется, подсказывает или прогуливает уроки. А в колонии мальчик может набедокурить, а воспитатель об этом и не узнает. Поэтому лучше всего, когда каждый сам говорит, какую отметку заслужил, потому что ему-то уж хорошо известно все, что он успел натворить.
— Фурткевич, сколько тебе поставить по поведению?
— Четверку, господин воспитатель.
— Почему четверку, а не пятерку? — допытывается воспитатель.
— Потому что я пил воду из колодца и опоздал на обед.
— Ну, господин воспитатель, четверку за такую ерунду? — кричат все, кто тоже пил воду из колодца и опаздывал к обеду.
— Пятерку, господин воспитатель, пятерку!
А Тырман улыбается своей доброй улыбкой и, когда все затихают, добавляет серьезно:
— Он исправится, он теперь будет послушным!
Фурткевич был на этой неделе дежурным портным и пришил много пуговиц. Правда, он пил воду из колодца, но все же он заслуживает пятерку…
— Фридман Рубин, а тебе сколько поставить?
Стало так тихо, как в среду за ужином, когда ели яичницу.
Бедный Рубин, всю неделю он так хорошо себя вел, ни разу ни с кем не подрался, а это не так легко, и вдруг как раз сегодня кто-то крикнул ему: «Цыган». Рубин хотел дать обидчику по шее, но попал по носу, а ведь всем известно, что из носу сразу течет кровь. Бедный Рубин, как ему не повезло!
— Может быть, тебе ничего не ставить, и если будешь следующую неделю себя хорошо вести, то сразу две пятерки получишь?
— Не хочу! — говорит Рубин. Он считает, что лучше тут же четверку, чем когда-нибудь пятерку.
— А зачем он кричал «цыган»? — вставляет Фурткевич, который по себе знает, как трудно не дать по шее за «цыгана», — Фурткевич рыжий и по этому поводу имел уже не одно столкновение с ребятами.
В конце концов и Фридман получает пятерку, а Тырман опять заверяет:
— Господин воспитатель, он больше драться не будет, он исправится!
Не сразу решилась и судьба Эдельбаума, потому что он надоеда, во все вмешивается и любит распускать всякие страшные слухи:
— Господин воспитатель, ребята Фрому ногу оторвали!
— Неси сюда ногу, как-нибудь приклеим, — говорит опечаленный воспитатель.
А потом оказывается, что никто Фрому ноги не отрывал, просто он упал и плачет.
В другой раз Эдельбаум прибежал и сказал, что цыганка украла двух мальчиков, а на самом деле эта женщина была совсем не цыганка, а полька и ребята были деревенские, а вовсе не колонисты. Они шли все втроем по лугу, никто никого и не думал красть.
К счастью, Эдельбаум всегда подбирает битые стекла на дорожке и перед верандой, и только благодаря ему ребята не калечат босые ноги, а то не видать бы ему пятерки по поведению!
У каждого свои заслуги.
Флегер хорошо придумывает игры, Клейман сидит за обедом между двумя сорванцами, и поэтому за столом нет драк. Эйно, когда было холодно, отдал некрасивому Аншелю свою накидку. Правда, за каждым числится и что-нибудь плохое, но ведь на свете нет людей без недостатков! И число пятерок по поведению все растет.
Как было бы хорошо, если бы вся группа могла получить пятерки! Но едва ли это возможно.
Гольдштерн сказал Эльвингу:
— Чтоб ты ослеп!
Пятерка Гольдштерна висела уже на волоске, хорошо, что Эльвинг простил его, и тем более охотно, что сам был виноват — подсказывал противнику Гольдштерна, когда тот играл в шашки.
Зисбренеру нужно исправить отметку за прошлую неделю. Он получил четверку, потому что подставил одному мальчику ножку, мальчик упал и разбил колено. Но теперь все уже знают, что Зисбренер очень славный и тихий, что в Варшаве он вместе с матерью делает цветы для магазина, а по вечерам читает младшим братьям и сестренке книжки из бесплатной библиотеки, и не какие-нибудь сказки, а правдивые истории о Христофоре Колумбе, который открыл Америку, и Гутенберге, который изобрел печатную машину. Такой мальчик не мог подставить ножку.
И в самом деле выясняется, что тот, кто разбил коленку, упал сам, потому что бежал и хотел разминуться с Зисбренером.
— Почему же ты нам ничего не сказал? — удивляются ребята. — Ты мог бы получить пятерку, как и другие.
— Вы еще меня тогда не знали и могли подумать, что я лгу, — так пусть уж лучше четверка.
Вы видите теперь, как трудно в колонии справедливо поставить отметки.
Остались только двое: Бромберг и брат Боруха Гринбаума, Мордка. Если и эти двое получат по пятерке, то у всей группы будет «отлично».
Снова наступает глубокая тишина.
— Гринбаум Мордка. Пусть брат за него скажет. Сколько ему поставить?
— Господин воспитатель, — говорит брат Мордки, — пожалуйста, мне очень хотелось бы, чтобы у него была пятерка. У меня сердце разрывается, когда я вижу, какой он хулиган.
Как поступить с Мордкой? Все его простили, даже воспитатель простил; но он бросал камнями в собаку… Как узнать, прощает ли его собака?
Собака сидит в конуре на цепи. Если Мордка не побоится, подойдет к ней и даст ей мяса, а собака это мясо возьмет — значит, она не сердится.
Идем. Видно, сегодня счастливый день — все нам удается!
Собака в прекрасном настроении. Уже издали она виляет хвостом. Мясо съела, дважды облизнулась и, по глазам видно, настолько искренне простила нанесенную ей Мордкой обиду, что охотно съела бы не одну, а целых три таких порции.
Итак, Мордка получил право на пятерку. Остается один Бромберг.
— Скажи, Бромберг, что ты сделал плохого?
— Цеплялся за телегу и садился верхом на лошадь.
— Еще что?
— Ходил по крыше веранды.
— Еще?
— Когда я нашел у себя в супе круглую перчинку, я ее облизал и бросил Рашеру в тарелку.
— Еще?
— Отнял накидку у Беды и налил на стол молока, чтобы и стол напился.
— Что еще?
Бромберг думает:
— Отвернул в умывальной кран и обозвал Вайнштейна «сарделькой».
— Еще?
— Царапал по столу вилкой и не хотел хорошо стелить постель. И стегнул Шарачка помочами. И потерял носовой платок.
— Еще что?
— Не хотел есть хлеб, а только горбушку. И столкнул Фишбина в яму для картофеля.
— А дрался сколько раз?
— Не помню.
— О сосне еще ничего не сказал.
— Да, сосну сломал.
Ребята печально слушают, а Бромбергу все нипочем, только улыбается.
— Тырман, как тебе кажется: сколько же ему поставить?
— Он будет послушным, — говорит Тырман.
— Так сколько же ему поставить?
— Не знаю, — говорит Тырман, хотя видно, что и ему и всей группе очень хочется поставить Бромбергу пятерку. Только никто не смеет об этом сказать.
— Плохо дело, плохо… Чарнецкий, скажи ты, сколько Бромбергу поставишь по поведению?
Чарнецкий — друг Хаима Бромберга, поэтому все взгляды обращаются к нему.
— Ну скажи — сколько?
— Пятерку, — говорит Чарнецкий, и две слезинки катятся у него по щекам.