А Лиля сидела в коридоре, закинув ногу за ногу, и курила – молодая, красивая, хорошо одетая. И все думали: «Какая красивая, какая счастливая». А у нее обрывалось сердце в предчувствии унизительного разговора, который ей предстоит, оскорбительного отказа, который услышит. Всюду ее встречали любезной улыбкой – она сползала с лица, как только выяснялось, кто Лиля такая.
Ангелюк оформил Лилю. Но Миронову сказал:
– За кого хлопочешь, за сволочей?
– Сам ты сволочь! – ответил Миронов.
Ангелюк испуганно посмотрел на него и отошел.
В спецовке, с подобранными под косынку волосами, Лиля была совсем не такая, как вчера, простая, беленькая, растерянная девушка, впервые пришедшая на завод, на незнакомую и малопонятную работу.
– Не трудно тебе?
– Нисколько.
Он смотрел на нее.
– Я так тебе благодарна, – сказала Лиля, – надоело унижаться.
– Месяц проработаешь – перейдешь на аппарат.
– Спасибо.
– Я хотел зайти к вам завтра.
– Завтра? Я думала с утра поехать в Верхний, надо кое-что купить. К вечеру вернусь.
– Вот совпадение, – сказал Миронов, – я тоже еду. У меня назначена встреча. Поедем вместе?
– На машине? Это будет замечательно. Руль дашь?
– Ты ездишь?
– Езжу.
– Хорошо?
– Чего я буду сама себя хвалить? Посмотришь. Я езжу здорово.
Она ездила «здорово» в том смысле, что гнала машину, как человек, убежденный, что с ним ничего не может случиться. Но с такими все и случается.
Миронов любил быструю езду, сам ездил быстро, ему нравились ее смелость и бесстрашие, и только в опасных местах он предупреждал: поворот, развилка, переезд, деревня. Шоссе было пустынно, изредка попадались одинокие машины, укрытые брезентом и обвязанные веревками, ранние безропотные трудяги, несущие на усталых колесах пыль дальних рейсов.
– Один раз я проехала за рулем от Москвы до Харькова, – говорила Лиля, – слово! И сразу выучилась, никто не поверил, что я первый раз. А потом села Танька, моя подружка, машина завиляла – и в кювет. Обошлось! Мы смеемся, а Таньку трясет, больше за руль не садилась. А я ездила и на «опель-капитане» и на «Победе». Будь у меня московская прописка, я бы и права получила. Здесь можно права получить?
– Конечно.
– Надо будет получить. Это ничего выглядит – девушка-шофер?
– Неплохо.
– Не хуже, чем чихать в твоем корпусе?
– Не хуже.
Они подъехали к бензоколонке. В проезде стоял самосвал.
– Алло, шеф! – крикнула Лиля шоферу. – Ты здесь не один.
– Успеешь, – ответил шофер, садясь в кабину.
– Отчаливай! – смеясь, сказала Лиля.
В магазине продавщицы были ей знакомы. И всем хотелось посмотреть, кого наконец отхватила себе Лилька. Продавщицы улыбались и перешептывались, старались ей угодить, чтобы она угодила ему, – извечная солидарность одиноких женщин, живущих отблеском чужого счастья.
– Я ведь тряпичница, – весело говорила Лиля. Она приложила к груди кофточку, вопросительно посмотрела на Миронова. – Тебе нравится?
– Замечательно.
Она положила кофточку на прилавок.
– Тугриков не хватает.
– Я тебе дам.
– С какой стати?
– Мне хочется, чтобы у тебя была такая кофточка.
Она повернулась и посмотрела ему в глаза.
– И учти, – сказал Миронов, – у меня с собой есть еще деньги.
– Давай их лучше прокутим, – сказала Лиля.
Они шли в толпе по солнечной воскресной улице мимо магазинов, кафе, закусочных. Он держал ее руку в своей, и Лиля улыбалась ему дружески и доверчиво.
Наталья Кирилловна Елохова, доктор химических наук, профессор, ученая московская дама, возвращалась из командировки и остановилась в Верхнем, чтобы повидать Миронова. Командировка ее продолжалась три месяца, она торопилась домой, в Москву, и все же задержалась в Верхнем. От Миронова зависела судьба ее очередной работы, которая должна принести ей очередную порцию славы.
Это была сорокалетняя, грузная, коротконогая женщина, с квадратными плечами и смуглым лицом, миловидность которого портило выражение собственной значительности, какое бывает у ученых женщин, сознающих свою необходимость человечеству. Она умела показать свою работу, смело отстаивала правду и справедливость, под коими понимала прежде всего собственные интересы. Притом, однако, была талантлива, работяща, прогрессивна, поскольку прогрессивным было дело, которым занималась.
В поездке ее сопровождал научный сотрудник института Леня, молодой человек, у которого всегда был такой вид, будто он вчера прилетел из Сочи. Его знали все химики, хотя в химии он ровным счетом ничего не сделал. Наталья Кирилловна позволяла себе оказывать ему покровительство за счет науки, в которой она, как известно, была первой, а сама эта наука, как известно, была первой среди других наук.
Лиля заказала яичницу – была голодна. Миронов сосиски – тоже был голоден. Наталья Кирилловна ограничилась мороженым – уже позавтракала. Леня тоже уже позавтракал, но потребовал и яичницу, и сосиски, и мороженое.
– И по рюмке чего-нибудь, – объявил Леня бодрым голосом командировочного человека, дорвавшегося наконец до компании, где ему не запретят выпить.
– Я за рулем, – сказал Миронов.
– Пока поедем, все выветрится, – беззаботно сказала Лиля, – выпей, Володя, я поведу. Ты выпей, а я не буду.
Она казалась ему изумительной за этим столиком, в этом павильоне, на этой улице – стройная, с длинными льняными волосами, падающими на светло-синюю куртку на золотых пуговицах.
– Армянский коньяк три звездочки – мимо, армянский коньяк четыре звездочки – мимо, «Двин» – о! – сказал Леня, читая карточку вин.
Наталья Кирилловна не повернулась к нему, только звякнули лауреатские значки на ее груди.
– Леня, вы не рано принимаетесь за коньяк?
– Раньше сядешь – раньше выйдешь, – ответил Леня и посмотрел на девиц, сидевших за соседним столиком.
– У вас красивая куртка, – сказала Наталья Кирилловна Лиле.
– Вам нравится? А вот…
Она начала развязывать пакет, в котором лежала купленная кофточка. Но Наталья Кирилловна уже заговорила с Мироновым. Похвалив Лилину куртку, она отметила присутствие Лили за столом, чтобы больше к ней не возвращаться и приступить к делу, ради которого приехала.
Лиля растерянно посмотрела на нее и медленно завязала шпагат на пакете.
– Надо форсировать, Володя, – сказала Наталья Кирилловна, – фактор времени – решающий. Успеем до ноября – попадем на соискание. Не понимаете, как это важно?
– Успеем, сделаем, – ответил Миронов, глядя на Лилю и улыбкой призывая ее к снисходительности. Сейчас они поговорят и разойдутся, и не будет никакой Натальи Кирилловны, и не стоит обращать на нее внимания.
Слушая себя, Наталья Кирилловна продолжала:
– В случае необходимости я напишу в правительство. Через голову Селезнева. Пусть он получит мое письмо не от меня, а из правительства. Этих людей больше ничем не пробьешь.
– Селезнев шатается, не удержится Селезнев – в ближайшем времени сковырнется, – объявил Леня.
– От вашего завода на соискание войдете вы, – продолжала Наталья Кирилловна, – от института – я, Леонид и Шебодаев. Шебодаев бездарность, но он еще не получал Сталинской, ему хотят дать, его надо вставить обязательно.
Наталья Кирилловна говорит так откровенно не потому, что Сталинская премия ей нужна, у нее их было две, а потому, что получение Сталинской премии означало признание ее работы, признание ее личности, а неполучение означало непризнание.
– Работу закончим в срок, – сказал Миронов сухо, – что касается выдвижения на премию, то ни один работник завода не может быть включен в список института.
– Что за чепуха! – возразила Наталья Кирилловна.
– Таково решение партийной организации, – сказал Миронов, хотя такого решения не было. – Как вы съездили?
В обращении с собой Наталья Кирилловна не допускала такого тона. Но уж очень нужен был ей Миронов.
– Ужасные гостиницы, – сказала она. – И во всем подражание Москве. Поезжайте в Прибалтику – там все самобытно, а у нас под одну гребенку. Построили в Москве такие павильоны, – она обвела рукой павильон, в котором они сидели, – пожалуйста, и здесь тенты, мороженое и девицы. – Она кивнула в сторону девиц, на которых поглядывал Леня.
– А чем вам не нравятся эти девушки? – спросила вдруг Лиля.
– Вам они нравятся?
– Очень. Молодые. Очень нравятся.
Медали на груди Натальи Кирилловны звякнули.
– Лепя, попросите счет!
– Вы же их не знаете, – кривя губы, продолжала Лиля, – может быть, они совсем не то, что вы думаете! Пьют вино – разве это запрещено? Ведь мы тоже пьем.
– Я предпочитаю девушку с книгой, а не с бутылкой вина, – сказала Наталья Кирилловна.
– А они предпочитают бутылку вина. Кому до этого дело?
Миронов взял у официантки счет.
– Володя, Володя! – Наталья Кирилловна протянула одну руку к счету, другой раскрыла сумочку.
– Вы у меня в гостях, – ответил Миронов, расплачиваясь.
Наталья Кирилловна встала.
Я жду от вас подробного письма, Володя. А еще лучше жду вас в Москве.
Лиля сидела, опустив голову на руки.
– Ты на меня сердишься?
– Что ты, Лиля.
– Я плохо вела себя, извини. Только, знаешь, сидит здесь. А что она видела, что знает? Она в автоматных будках не ночевала, ее, как мышь, не гоняли из угла в угол. Еще смеет осуждать! Любовника содержит, корова! Она порядочная, другие непорядочные!
– Не расстраивайся, – сказал Миронов, – она маленько идиотка.
– Думаешь, я не могла в Москве остаться? Сколько угодно! За меня большие люди хлопотали. Сама не захотела.
– Слушай, она категорична, бестактна. Но она не делает людям подлостей – уже это хорошо. У нас с ней общая работа.
– А я тебе помешала, – печально проговорила Лиля.
– Нисколько. Не она мне нужна, я ей нужен.
– Тебе еще попадет за меня.
– За что это?
– Устроил, встречаешься… Ведь здесь не Москва, всё знают.