– Жить захочешь, – смеется у меня из-за спины Глебушка, – еще не так раскорячишься. Причем, я-то сразу понял, что готов потапыч. Еще до того, как Валерьян со своей базукой из палатки вывалился…
Я закуриваю.
Пристально смотрю на повара.
Тот машет руками:
– Да понял. Понял! Бегу! Что есть-то будете? Могу семгу пожарить, могу лосятину, у меня осталось еще…
Я задумываюсь.
– А пожарь-ка просто картошки на шкварках, – говорю. – Но побольше. Мы сегодня долго сидеть тут будем, я чую: пока Санечка Славика довезет, пока врачи осмотрят, пока прооперируют. И подходи выпивать вместе с хорошими людьми. Сегодня можно. Не каждый день, гадом буду, такая фигня, слава Богу, случается…
Повар вздыхает:
– Да…
И – уходит, уволакивая за собой поваренка.
Правда, через минуту возвращается с трехлитровой банкой:
– Здесь соленья домашние, – говорит. – Сам делал. Огурцы, помидоры, патиссоны. На смородиновом листе, с чесноком. Закусывайте пока…
Я снова хмыкаю:
– А чё это она у тебя закрытая? – интересуюсь. – Ты давай, открывай да выкладывай. А я уж налью пока…
Глава 47
…Когда всех более-менее отпустило и «столовая» привычно загудела разными разговорами, я, улучив момент, выволок из нее Геннадия «на покурить».
– Вот, – возвращаю ему оставшиеся два грамма. – Больше было не надо, спасибо, там одного вместе с «коктейлем» вполне достаточно. Так что, – благодарю. Но, в принципе, мог бы, конечно, и угостить…
Он криво ухмыляется.
– Да я, – смеется, – по движению и дрожанию ноздрей сразу понял, что не возражаешь. Рыбак, извини, рыбака. Пойдем?
– Куда? – дергаюсь чуть испуганно.
– Да за палатку хотя бы, – ржет. – Зеркальце и трубка у меня, извини, с собой…
…Пока наблюдал, как он быстрыми и точными движениями растирает порошок и нарезает дорожки, – сердце все-таки не выдержало:
– Слушай, давно спросить хотел, – киваю в сторону «столовки», – ты-то тут каким боком оказался?
– Странно, да? – ухмыляется. – Сам чувствую даже тут некоторую, так сказать, чужеродность. Олег, так тот меня вообще, по-моему, гомосеком считает, потому, что я на его сестренку внимания не обращаю…
Я вздрагиваю.
Да и у меня, если честно, такие сомнения мелькали, думаю про себя.
– И?! – спрашиваю.
Он поднимает на меня недоумевающие глаза.
– А, в этом смысле, – снова хихикает, причем на этот раз довольно гнусно. – Так в этом смысле, я не пидорас. Я режиссер. Хотя эти два понятия часто и совпадают, но не в моем случае. А к его валькирии не клеюсь строго потому, что предпочитаю маленьких и хрупких брюнеток. Да и неправильно, я так думаю, со своей собственной актрисой спать. Потом хрен от нее чего на площадке добьешься толкового, жалко, что многие этого не понимают…
Протягивает мне зеркальце с двумя тоненькими дорожками.
Я хмыкаю, отбираю карточку, соединяю их в одну.
Он хмыкает в ответ.
Отбирает зеркальце обратно, досыпает еще одну порцию.
– Хорошо, – говорит, – иметь дело с понимающим человеком. Но смотри, стафф очень хороший, чистый. А так – мне не жалко, давай, фигачь…
Я морщусь.
Втягиваю порошок по очереди: сначала левой, потом правой ноздрей.
Отчаянно трясу головой: качество – реально хорошее.
Да…
– Да был у меня период в жизни, – морщусь, возвращая ему зеркальце с трубкой и закуривая, – очень активно юзал эту гадость. У нормальных людей чашечка кофе с утра была, а у меня две дорожки. Сейчас, к счастью, в прошлом все это, слава Богу. Сам собой управляю. А это – так, чисто стресс снять. Я же тоже не железный уже давно, да…
Он понимающе кивает.
– Бывает, – говорит. – У меня сейчас не так все безнадежно, конечно. Но юзаю чересчур активно, согласен. Надо бы подзавязывать, да. Тяжело, кстати, «выходил»?
Я жму плечами.
– Да нет, – затягиваюсь поглубже. – Это же не герыч, физиологической зависимости не вызывает. Хотя решимость бросить определенная все равно бывает нужна, конечно, это да. А в остальном без проблем.
Он удовлетворенно наклоняет голову.
– И это, – соглашается, – хорошо. Что, пойдем к мужикам? Я бы сейчас еще грамм от пятидесяти вискаря совершенно точно бы не отказался…
Я жму плечами.
– А что, – задумываюсь. – Пойдем-ка и действительно шлифанем…
…В «столовой» тем временем шел жаркий и бессмысленный спор о том, что надо сегодня пить.
Кто-то предлагал сразу перейти на водку или, еще радикальней, на «шило», мотивируя это тем, что ничего иначе «не забирает».
Девушка скромно пыталась настаивать на «пока что по вискарю», а мудрый Глеб вообще рекомендовал «притормозить на пиве», ибо время еще раннее, все собираются дожидаться известий от Сани, и любой обломавшийся будет создавать в публике диссонанс.
Так, кстати, и сказал – диссонанс.
Скотина…
…Пришлось напомнить народу, что это жесткий секс строго тоталитарен, а при онанизме и прочей мастурбации вполне допустима вариативность.
В смысле, – каждый дрочит, – как он хочет.
На чем, собственно говоря, и порешили.
Ага…
…Я, кстати, себе виски все-таки налил.
Как и Геннадию.
Чокнулись.
– Кстати, – интересуюсь негромко, благо все друг с другом разговаривают, – режиссер – понятие обширное. А режиссер, прости, Ген, чего?!
Он делает глоток виски.
Уминает в трубке большим пальцем табак.
Тоже жмет плечами.
Ровно как я, когда предлагал бухнуть.
Долго-долго раскуривает трубку.
Сначала у него что-то не получается, но потом, наконец, он выпускает клуб ароматного дыма.
Один.
Другой.
Третий…
– Каждый из нас, – ухмыляется одной стороной рта, – мечтает в итоге снять великий фильм, разумеется. Но пока мы все работаем над сериалом…
Я вздыхаю в ответ.
Поднимаю вверх пластиковый стаканчик с вискарем, салютуя:
– Ну, – фыркаю, – тогда «за философию»…
Он салютует в ответ:
– Чин-чин!
Я катаю во рту теплый, почти мохнатый, шарик ирландского виски.
Вдыхаю дым дорогого табака из трубки человека, который хочет снять великий фильм, но пока что снимает говенные, судя по всему, сериалы.
И сюрреализм происходящего всего лишь слабыми штрихами дополняют серый полярный день за сеточными стенками «столовой», грозно шумящий метрах в трехстах бурный студеный Индель да бурая дохлая туша медведя прямо посередине лагеря.
Нда, думаю.
Дела…
Глава 48
…Часа приблизительно через два все напились и потяжелели.
Ничего, собственно говоря, удивительного: такой стресс.
Да еще и после бани.
Но из «столовой» так никто и не уходил: Глеб о чем-то негромко и неторопливо спорил с Олегом, повар постоянно бегал смотреть что-то, готовившееся на кухне, и возвращался опрокинуть рюмку-другую, Алёна пила чай и просто читала книгу.
Мы с Геной еще пару раз сходили попудрить носики, и теперь мучились жаждой событий и неизменимой тревожностью ожидания.
Это было непросто.
Наконец, я не выдержал.
– Давайте хотя бы «в города», что ли, поиграем, – фыркаю.
– Ага, – вскидывает голову Глеб. – «Воркута. Потому что я там сидел». Валерьяныч, прекрати раскисать, тряпка. Лучше налей.
…Вот в этот самый момент спутник у него как раз-то и зазвонил.
Словно «помповик» выстрелил.
А так-то – лежал-лежал…
– Да! – хватает трубку.
И тут же скисает лицом.
– Да, дорогая…
Я тоже в сердцах сплевываю.
Глебушка, с телефоном наперевес, мрачно линяет из палатки разговаривать.
Через пять минут возвращается.
– У всех все в порядке, – смотрит в брезентовый верх. – Твоя Инга вернулась из какого-то очередного Турина, привезла какой-то твоей любимой колбасы. И какого-то моего любимого сыра, ни х. я не расслышал какого, а переспрашивать, сам понимаешь, не стал. И девушка еще очень обрадовалась, что ей очень захотелось со мной об этом поговорить и так легко удалось дозвониться. Про Славку, естественно, ничего пока говорить не стал…
Молчим.
Лично я даже и не знаю, что тут, в этой ситуации, говорить.
Как-то все – очень далеко.
И не только с точки зрения расстояний.
– И это правильно, – вздыхаю. – Наверное. Давай-ка лучше, действительно, еще по одной звезданем…
– А давай…
…Алёна неожиданно зло и обидно смеется.
– Вот так вот, – щурится через стаканчик с виски. – С одной стороны – мы крутые. С другой – мы народ и класть хотели на все ваши интеллигенции и прочие «образованные сословия». А с третьей – жена из Италии колбасу тащит. С сыром. И чем вы тогда, ребята, не этот самый, всеми ругаемый, «креативный класс»?!
Мы с Глебом со вздохом переглядываемся.
Нда уж.
Вот.
Не было у бабы заботы – купила себе порося…
– Милая девушка! – смотрит на нее почти что с восторгом Ларин, он это умеет. – А когда это мы называли себя крутыми?!
– Да, и кстати, – удивляюсь вдогонку, – а чего ты, Алён, собственно, имеешь против хорошей итальянской колбасы?
Славян бы сейчас точно бы вскинулся.
И стойку бы сделал немедленно.
На хорошие, душевные «срачи», – у него подлинное чутье.
Любит поругаться парень, короче.
Любил…
Тьфу…
…Алёна тоже, видимо, почувствовала что-то неправильное, выставила ладони вперед:
– Все-все-все. Напали на бедную девушку…
Я вздыхаю.
Машу рукой.
– Да ладно. Тебе виски налить?!
– А-а-а… – машет рукой. – Наливайте!
Забираю у нее стакан, Глебушка заботливо наклоняет монструозного вида бутылищу.
– Погоди тут, – хмыкаю, – сейчас свою емкость тоже сюда подтяну…
– И я, – тянет руку Олег «Недмитриевич».
– И я…
…На некоторое время гнетущая атмосфера становится вдруг оживленней.
И будто серый свет на улице – не свет.
Не сумерки.
И туман не туман…
– Ну, да ладно, – выдыхаю, хлебнув виски. – А на самом деле, если серьезно, то нет ничего более глупого, чем определять «современную интеллигенцию» или там, если хотите, «креативный класс» по каким-либо внешним признакам. В том числе по наличию/отсутствию денег там, или образования, или еще там чего. Вплоть до уважения к некоторым видам колбас, которые так умеют коптить только, извините, в Италии. Тут дело не в этом, – и среди «интеллигентов» вполне довольно людей по-настоящему, реально дремучих, и ровно наоборот. Это просто несостоявшееся «сословие», да и все дела…