– Организуйте нам по стакану чая, – сказал Орехов и жестом пригласил Флерова к столу. – Есть ряд документов, с которыми вам необходимо ознакомиться.
– С чаем можно и не спешить, даже и вовсе не обязательно, у нас и своя кухня имеется, – сказал Флеров, усаживаясь на раскладной походный стул.
– Такого, какой у нас в отделе заваривают, товарищ капитан, нет нигде в мире, – пообещал лейтенант, не сводивший с Флерова восхищенных глаз.
Орехов раскрыл папку и протянул Флерову несколько документов. Капитан привык к важным бумагам с грифом «секретно», «совершенно секретно», но ему еще ни разу не приходилось держать в руках шифротелеграммы, на которых рядом с грифом секретности стояли обозначения «срочно», «весьма срочно» и «воздух», обозначавший особую важность, передачу и исполнение вне всякой очереди.
– Это по делу тех агентов, которых вы уже ликвидировали. Ознакомьтесь, с кем имели дело, – Орехов положил перед капитаном оперативные документы и шифротелеграммы.
Флеров пробежал глазами четкие строчки, невольно запоминая текст секретных бумаг:
«Предлагаем принять самые активные меры по розыску и задержанию агентов, действующих в полосе вашего участка фронта.
Судя по тексту радиоперехватов и сопоставляя эти сведения с полученными из надежного источника, сообщаем, что вы имеете дело с очень квалифицированной и мобильной группой, действующей с заданием оперативной разведки в тылах вашего фронта и, главным образом, по обнаружению отдельной батареи капитана Флерова.
Усильте слежение за эфиром и максимально строго проводите проверку документов у всех подозрительных лиц, перемещающихся в тылах, особенно на рокадных направлениях.
О ходе розыска и о всех проводимых мероприятиях докладывайте каждые сутки».
«В дополнение к №... от 20 июля 1941 г.
В тылу 16‑й армии западнее Смоленска, в районе Гусино была обнаружена и после перестрелки ликвидирована группа немецких диверсантов-парашютистов в количестве двадцать один человек. Девятнадцать было убито, двое скрылось, взять в плен никого не удалось.
Ликвидированная группа была одета в форму бойцов Красной Армии, имела на вооружении советское оружие: четыре ручных пулемета РДП с дисками, пятнадцать автоматов ППД, пять пистолетов ТТ и пятнадцать гранат типа «лимонки», а также коротковолновую приемо-передаточную рацию немецкого производства фирмы «Телефункен». Не вызывает сомнения, что группа имела цель разведки, обнаружение и проникновение на батарею Флерова с последующим захватом секретных боевых машин.
В связи с чрезвычайными обстоятельствами, возникающими в результате успешных действий отдельной батареи капитана Флерова, Управление контрразведки снова указывает и под вашу личную ответственность предлагает принять все необходимые меры по обеспечению безопасности указанной батареи».
Когда Флеров ознакомился с этими документами, Орехов положил перед ним новый. Это была служебная записка с грифом «Чрезвычайно секретно!» и «Особая важность». В ней капитан обратил внимание на описание словесного портрета одного из тех двух, убитых немецких агентов:
«Рост – средний; фигура – спортивная, широк в плечах; плечи – покатые; волосы – темно-русые; лицо – овальное, слегка вытянутое; лоб – широкий; глаза голубые; брови дугообразные, тонкие; нос – узкий, прямой, с горбинкой; подбородок – квадратный, выступающий. Особых примет не имеет. Хорошо владеет русским языком, говорит чисто. В совершенстве владеет многими видами стрелкового оружия, боевыми приемами защиты и нападения. Особо опасен при задержании».
– Узнаете? – спросил подполковник.
– Он самый, – ответил Флеров, сразу вспоминая по описанию того, который был с костылем, – а второй?
– Такая же птичка, – ответил Орехов и положил ладонь на папку. – И на него имеется словесный портрет.
– Да, ястребки, черт бы их побрал. А с виду никогда и не подумаешь, что они такие, как написано у вас, особо опасные.
– А мы, капитан, с неопасными дел не имеем. – Орехов придвинул стул, сел рядом, побарабанил пальцами по папке и начал без предисловия: – Положение на нашем участке фронта складывается пока не в нашу пользу. Твоя батарея – пока единственная наша палочка-выручалочка, сорвавшая уже не одну важную наступательную операцию врага. Так что можешь себе представить довольно отчетливо, с какой яростью во многих немецких штабах генералы топают ногами и в каких выражениях требуют от своих подчиненных захвата и ликвидации секретного оружия. А этого мы допустить никак не можем. Но, к сожалению, большими штатами мы не располагаем и поэтому прикомандировываем к батарее не роту и не взвод, а всего-навсего спецгруппу из десяти человек. Больше при всем желании наскрести не смогли. Зато половина группы – пограничники, которые вышли из окружения. Каждый стоит десяти!
– За группу спасибо, – сказал Флеров и, грустно покачав головой, произнес: – Думаю, что для нас, для батареи, хватило бы и семерых.
– Не понимаю, – Орехов повернулся к Флерову всем корпусом. – Не понимаю, капитан.
– А тут и понимать нечего. У нас снарядов осталось лишь на один залп. Подвозка новых боеприпасов почему-то задерживается. Как выпалим те последние, батарею можно ставить на прикол. У нас всего семь боевых машин, значит, на каждую по одному сторожу от вашего ведомства вполне хватит.
– Почему мыслите так мрачно, капитан?
Флеров обернулся. В палатке, около входа, стоял военный средних лет. Рука забинтована, покоится на повязке. Лицо лобастое, выразительное, пронзительный взгляд. В петлицах – генеральские ромбы. Капитан вскочил, приложил руку к фуражке.
– Комбриг товарищ Курлакин, заместитель командующего пограничными войсками Западного особого военного округа. – Орехов назвал раненого всеми титулами специально для Флерова и пояснил: – Товарищ комбриг вместе с командиром дивизии вывел из окружения полки, бойцов которых мы с вами, капитан, только что видели возле штаба.
– Наслышан, наслышан о вас много, – Курлакин протянул здоровую левую руку и, к удивлению Флерова, крепко пожал его пятерню. – Так почему же так мрачно мыслит знаменитый командир легендарной батареи?
– Обстоятельства вынуждают, товарищ комбриг. Сами слышали, снарядов лишь на один залп, – признался Флеров. – А дальше что?
– Я не скажу, капитан, что нахожусь в курсе всех дел, но то, что вы уже сделали, высоко ценится, – комбриг сделал упор на слова «уже сделали». – Вы в боевых условиях действующей армии провели государственные испытания нового оружия, разве этого мало? Уж не забыли ли вы, мой дорогой, что именно благодаря вашим усилиям, благодаря личному составу экспериментальной батареи утвердилось и получило путевку в жизнь новое реактивное оружие, которого никогда еще не было ни в одной армии мира? Теперь боевые машины запустят в серийное производство. Ваша батарея – это первая ласточка, за которой в скором времени последуют другие.
– В народе говорят, что одна ласточка весны еще не делает, – сказал Флеров, как бы в свое оправдание.
– Говорят и другое... Первая ласточка возвещает о начале, о наступлении весны! – комбриг сделал упор на слово «наступление», вкладывая в него тот самый смысл, которого все так давно ждали. – Вы представляете себе, как все может измениться, когда у нас появятся не экспериментальные батареи, а целые дивизионы и полки?
– Товарищ комбриг, капитан еще не в курсе событий, я только намеревался проинформировать его, – вставил слово Орехов. – Разрешите продолжить? Я коротко.
– Продолжайте.
– На нашем Западном фронте уже действует первый дивизион ракетных минометов. Да, да, ракетных. После ваших успешных испытаний, отныне, в нашей армии появился новый род войск – ракетные войска. Для управления новыми частями создано специальное командование, которое подчиняется непосредственно Ставке, лично товарищу Сталину, – Орехов говорил тихо, мягко, но за каждым его словом вставала сила, которая рождалась мужеством и стойкостью народа. – Дивизион, который уже действует, укомплектован первыми боевыми машинами заводского производства.
– Кто командир дивизиона, если не секрет? – не выдержал Флеров.
– Для вас не секрет. Им командует капитан Смирнов.
Флеров улыбнулся. Он вспомнил, как их со Смирновым приглашали в Главное артиллерийское управление, как утвердили его, Флерова, командиром первой экспериментальной батареи и тогда же пообещали Смирнову, что он долго в тылу не засидится. И еще Флеров по-хорошему позавидовал Смирнову, который командовал целым дивизионом, при том у него в батареях машины заводского производства, а значит, сделаны добротнее.
– Вы знаете его? – спросил Орехов.
– Конечно! – подтвердил Флеров.
И неожиданно вспомнив обещание, которое дал Константину Сергеевичу, решил обратиться с вопросом к Курлакину. Надежды, конечно, мало – под его началом были тысячи командиров, об отдельном лейтенанте он мог, естественно, и не знать, но, как говорят, в жизни всякое бывает.
– Товарищ комбриг, разрешите обратиться с личной просьбой?
– Слушаю, – Курлакин, который собирался уже выходить из палатки, задержался и посмотрел на капитана.
– Прошу прощения, может быть, я что не так... Вы меня извините. Но меня интересует судьба одного лейтенанта вашего пограничного округа.
– Как его фамилия? На какой заставе или в каком отряде он служил?
– Закомолдин, – сказал Флеров, с надеждой глядя на комбрига.
– Закомолдин? – переспросил Курлакин.
Флеров уловил в его голосе нескрываемое удивление. Заметил еще и то, как переглянулись при упоминании фамилии капитан с Ореховым. Неужели они что-нибудь знают? И капитан повторил:
– Да, лейтенант пограничных войск Сергей Закомолдин.
– А вы что, капитан, его лично знаете? – спросил Орехов.
Флеров ответил искренне и доверительно:
– Меня интересует его судьба.
– А может, вы не против с ним встретиться лично? – спросил Курлакин, тепло улыбаясь.