– Товарищ младший лейтенант, – тряс часовой Шинкарева, – вас майор ищет.
Взглянув на солнце, Слава прикинул, что сейчас около шести утра.
– Где?.. Майор…
– Вон возле домика, с полковым комиссаром разговаривает.
В избушке паромщика разместился оперативный штаб Соболева. Отсюда он управлял переправой и прочими работами. Здесь были еще строения и службы из хозяйства бакенщика, в них устроили перевязочный пункт, разместились радисты, в сарайчике, из которого выкинули весь хлам, складывали раненых. Крупный чекист, с большой, бритой наголо головой, что-то объяснял Соболеву.
По понтону еще двигались беженцы и остатки войск, но это уже не была вчерашняя нескончаемая лавина. Основная масса тех, кто не погиб от налетов, успела за ночь и утро переправиться на этот берег. Посмотрев на реку, Шинкарев увидел торчащие из воды части человеческих тел. Жертвы вчерашней катастрофы, гонимые по дну течением, застревали в камышах и прибрежных кустарниках. Вдоль обоих берегов Дона виднелись облепленные зеленой тиной человеческие руки со скрюченными пальцами, туши убитых лошадей и коров, обломки телеграфных столбов, досок и бревен. Прибрежный песок порозовел, а в камышах клубилась кровяная пена, взбитая донской волной.
У кромки воды бесформенным нагромождением лепились покореженные и обгоревшие армейские грузовики. В кузове одного из них, не тронутом пожарами, торчали головы убитых детей, вывозимых из пионерского лагеря. Там же, у берега, вода колыхала ряды железных бочек, их пустые металлические утробы вызванивали нехитрую похоронную музыку. Из реки торчали остовы потопленных паромов и плавучей пристани. Бензиновые и мазутные кляксы плыли вниз по течению, затягивая речную поверхность маслянистой пленкой.
Поблизости переговаривались солдаты:
– Эхма, раков бы здесь набрать, жирнючие с человечины-то станут.
– И сомы… те тоже падалью питаются…
Чуть в стороне от утонувшего парома, в маленькой лодочной бухточке, сидя по пояс в воде, купалась девушка. Искать укромное место бесполезно – весь берег усыпан беженцами. А здесь, в тихой заводи, хотя бы вода была без трупов и нефтяных пятен. Запыленная форма девушки и сумка с красным крестом лежали на берегу. Она старательно терла черную шею, мылила короткие каштановые волосы, вместе с грязью пытаясь смыть из памяти все, что случилось с ней в эти долгие дни. Шагавшим по мосту солдатам не было до нее дела, сонные взгляды их устало смотрели под ноги, а если и падали случайно на купальщицу, то оставались равнодушными. Лишь один или двое, из молодых и неутомимых, зацепились глазами за живое женское тело, белевшее на солнце среди моря людской и животной смерти.
Заметив, что комиссар закончил, Слава подбежал к Соболеву и отрапортовал.
– Отдохнул, лейтенант? После войны выспимся.
Соболев показал стопку красноармейских книжек:
– Видишь, сколько моих вчера успокоилось? Грамма, Овчинников, Ибрагимов, Сибагатулин, Сорока, Капустин, Мельник… Санитары мои молодцы: Мишка Породин человек десять вынес, Параска Галата – столько же, если не больше. Даром что девка, а крепкая.
Соболев помолчал, а Шинкарев вспомнил санитарку в тихой заводи. Майор похлопал книжками по ладони:
– Мой Пастухов их всех на этой стороне похоронил, а о тех, кто на том берегу – некому позаботиться. Собирай своих, шуруй вот к тому грузовику, получишь консервы с сухарями. Быстро перекуси и выдвигайся. По возможности мобилизуй местное население. Я еще несколько бригад сколочу. Разведданные у нас, сам понимаешь, ни к черту, но все-таки раньше послеобеденного времени немцев не ждем.
Глава 14
7 июля. Вчера мы бежали из Россоши. Немцы громили вокзал 16-тью «юнкерсами». Через Дон переправились ночью. В пятом часу утра шесть «юнкерсов» уже громили наши мосты. Стонала земля, и плакали люди. Люди и тут украинские. Хорошие, работящие.
Молодой оберштурмфюрер СС Гельмут Лернер прибыл на фронт накануне нового летнего наступления. Он рвался в бой, жаждал военной славы, наград и повышений. Дома ему не раз приходилось встречать на улицах безруких и безногих инвалидов, многим из которых не исполнилось и тридцати. Это не пугало Гельмута, наоборот, придавало ненависти, ожесточенности, желания скорейшей расплаты.
Лернер не сразу попал на фронт. С начала весны до июня он проработал в Киевском гестапо. На его счету было пять повешенных партизан, два расстрелянных подпольщика и одна замученная еврейка. Он гордился послужным списком и с немецкой скрупулезностью заносил все в дневник. Но настоящая охота должна была открыться здесь, не зря же он написал рапорт о переводе в действующую полевую армию.
Спустя час после того, как немецкий танковый корпус занял Россошь, Лернера вызвал к себе штандартенфюрер Блумберд. Подходя к «опелю», в котором восседал его начальник, Гельмут заметил стоявшего рядом престарелого русского.
– Знакомьтесь, Лернер, – указал Блумберд на горожанина.
– Ефрейтор Швейх! – к удивлению Гельмута, сказал по-немецки гражданский и вытянулся, как положено военному.
Лернер в ответ представился и приложил два пальца к лакированному козырьку фуражки.
Блумберд продолжил:
– Господин Швейх – наш соотечественник. Двадцать шесть лет прожил вдали от родины.
– Именно так, господин полковник. С июня 1916 года. Под Дубной попал в плен.
– Господин Швейх утверждает, что недалеко отсюда, в районном центре… Belogorie, живет его товарищ, господин Клейст.
– Не совсем так, господин полковник, – поправил его Швейх, – он живет по соседству с Белогорьем, в хуторе Кирпичи.
– Это не имеет большого значения, – вновь заговорил Блумберд, – перед нами стоит задача – вовремя предостеречь Клейста от поспешной эвакуации. Господин Швейх проявил добровольное желание показать нам дорогу к этому селу. Надо торопиться, в худшем случае нужный нам человек уйдет на левый берег, и мы потеряем ценного сотрудника. Скоро нашим комендантам понадобятся хорошие переводчики, а разве может быть переводчик лучше, чем немец, четверть века проживший среди русских? Я думаю, господин Швейх не заманит вас, оберштурмфюрер, в засаду.
– Ни в коем случае, – поняв шутку Блумберда, заулыбался Швейх.
– Я распорядился выделить вам три мотоцикла, оберштурмфюрер. Наша авиационная разведка доложила, что на этом берегу практически не осталось советских солдат, а те, которые еще здесь, думают лишь об одном: как поскорее удрать. Отправляйтесь в этот хутор и найдите Клейста.
Невдалеке их ждал выделенный Блумбердом транспорт. Швейх указывал дорогу и потому сел за водителем на головном мотоцикле. Гельмут, пересадив пулеметчика на второй мотоцикл, расположился в коляске, ему не хотелось глотать пыль и бултыхаться позади.
– Все это время вы держали связь с Клейстом? – спросил Лернер, когда они выехали из Россоши.
– Да, навещал его в Кирпичах. И он ко мне ездил. Дружили семьями, – отозвался Швейх.
– А как давно вы знаете его?
– Мы познакомились в Киеве, на сборном пункте, куда сгоняли плененных из Галиции. Многоязыкая толпа: немцы, венгры, чехи, босняки. Оттуда мы попали сюда – в Россошь. Два года трудились на помещичьих полях. Затем наступила революция. Нам предоставили возможность идти домой, но Клейст в то время женился на местной девке, а затем и вовсе перешел в православную веру. Весной восемнадцатого наши кайзеровские войска на три дня заняли Россошь. Клейст к тому моменту уже переехал к жене, в Кирпичи, а я собирался перейти к нашим, но так и не удалось. Линия фронта скоро отодвинулась от Россоши, да и я тоже обзавелся семьей. Пугала неизвестность: что будет со мной, если вернусь к своим? Опять попаду в окопы? Война порядком осточертела, не хотелось покидать молодую жену и возвращаться к грязи, крови и вшам.
– Потому вы и проиграли ту войну, господин Швейх, – кричал ему из люльки Лернер. – Вашему поколению не хватило выдержки. Распустили нюни и бросились к бабьим юбкам, оставили фронт.
– Прежде чем его оставить, мы четыре года проливали кровь!
– Я уважаю ветеранов Великой войны, господин Швейх, но мне, как и всем немцам, до конца дней будет стыдно за Компьенское перемирие.
– Позвольте спросить, господин обер-лейтенант: сколько времени вы провели на фронте?
– Две недели, – немного смутившись, ответил Лернер, – но до этого я боролся с партизанскими бандами на Украине.
Швейх наклонился к уху водителя, показал дорогу на развилке, но Лернеру ничего не ответил.
Глава 15
Шинкарев вернулся в Белогорье и не узнал его. Горсад, Дом Советов, площадь и прилегающие к ней улицы загромоздили разбитые машины, повозки и трупы. На перекрестке раскорячился подбитый танк, из вентиляционной решетки валил черный смрад, а земля рядом была перепахана воронками. Похоронная команда застыла в оцепенении. Часто попадались клубки человеческих тел, измолоченные осколками, а порою жуткого вида кисельные пятна из мяса, крови и чернозема.
Раскинув руки по сторонам, лежал мальчик в светлой рубашке. Уголок пионерского галстука втоптан в пыль, на ноге багровым кровоподтеком отпечаталась дуга подковы. Возле телеги в объятьях застыли старик со старухой. Пройдя долгий путь вместе, они не расстались и после смерти. Рядом с ними – женщина лет тридцати, присыпанная землей от взрыва. У ее ног, вцепившись в край юбки, в позе эмбриона застыла девочка, не желавшая отпускать подол матери, уже понимая, что та мертва. Опрокинутый взрывом грузовик придавил ноги худой женщины. В ее окаменевшие запястья вцепился черными пальцами мужик, с клоками плохо растущей бороды, впалыми щеками и острым кадыком.
Курился дым от ночных пожаров, тлели дощатые борта грузовиков. Рядом с остовами сгоревших бензовозов высохшими деревьями застыли обугленные трупы. Истошно блеяла раненая овца. В воздухе тянуло гарью, паленым мясом, мертвечиной. Убитые лошади, закусив в агонии удила, лежали запряженными в разбитые повозки и телеги. Их вздувшиеся бока, тонкие ноги и маленькие головы пугали своим непривычным видом.