– Хвалю, лейтенант! Ты последним вернулся, остальные похоронные команды уже здесь… – Соболев хотел что-то добавить, но его прервал знакомый гул в небе. – Тьфу ты! Опять начинается, – скрипнул зубами майор.
Самолет миновал Белогорье, снизился за переправой. Молотящие воздух винты пригнули людей к земле. Пилот дал круг над узким полуостровом, выеденным донской петлей, ударил по зарослям из пулеметов. Шинкарев видел, как через распластавшегося под деревом солдата прошла очередь, парень дернулся и зажал руками ногу. Слава подскочил к нему, у солдата из ляжки била кровь. Самолет развернулся к Белогорью.
– Погоди, сейчас мы к санитарам, – сказал Шинкарев, взваливая бойца на спину и торопясь к машине с красным крестом.
Самолет резко свернул с прежнего курса, лег при крутом повороте на крыло и с ревом понесся к земле. Слава, согнувшись под ношей, видел мелькавшие под ногами камни шоссе, слышал нараставший рокот пропеллера, вжимавший в землю. Ему казалось, что на плечах его не раненый боец, а сам самолет.
Выпустив очередь, самолет вышел из пике. Шинкарев увидел сноп пыли, выросший под ногами, и только потом рухнул от страшного толчка. Лежа на животе, он чувствовал, как внутри него клокочет, рот наполнился кровью, а раненый на спине затих. Гул самолета пропал, Слава его больше не слышал, голоса солдат доносились как сквозь вату:
– …проклятый, сквозь обоих пулю пустил…
– Верхний готов. Зачем лейтенант сунулся?
– За смертью.
Его отнесли к «санитарке», и она покатила к Павловску. Оттуда машину завернули к Елизаветовке – город эвакуировался. Начальство, военное и гражданское, было встревожено, никто не брался предугадать, остановится враг на правом берегу или махнет дальше через Дон.
Когда «санитарка» замерла у госпиталя в Елизаветовке, Слава был уже мертв. Его похоронили в скверике, недалеко от сельского клуба.
Глава 19
Сумерки сгустились над Доном, наступала первая оккупационная ночь. В прибрежных селах и крупных деревнях заглохла суетливая переправа, клокотавшая все эти дни. Только в маленьких рыбацких хуторках и на безлюдных береговых кромках еще шла тихая людская возня. Кто умел плавать, бросая оружие, каски и тяжелое снаряжение, безмолвно лез в воду. Искали хоть какую-то опору – бревно, доску, потому как лодок и плотов вовсе не осталось.
Лишь у Колодежного трое суток шумели страсти. Генерал Плиев, сколотивший из разбитых частей сносное войско, руководил обороной. От берегов Тихой Сосны и Потудани он с боями прорывался к Дону через вражеское кольцо. Выстроив боевые порядки в форме правильного ромба, где на острых углах шли боевые соединения, а в середине – тыловые службы, гражданские, раненые и колхозные гурты скота, Плиев дерзко рванул на прорыв.
Прибыв к Колодежному, генерал перестроил порядки подковой, вытянул в дугу, концы которой уперлись в реку, и принялся за переправу. Заново был сколочен паром грузоподъемностью в 32 тонны. На левый берег ушли десятки тракторов и тысячи голов скота, беженцы. Замыкающими, в ночь с 9-го на 10 июля, переправились полки и соединения, они заняли оборону на левом берегу, в голой пока еще полосе обороны.
От Колодежного вниз по Дону, в деревне Семейки, поздней ночью 7 июля в окошко крайней хаты тихо постучали. Прошла минута, но к окошку никто не подошел. Стукнули еще раз, так же тихо и осторожно. За стеклом показалось лицо женщины, в тревоге, что мелькнула на этом лице, стучавший понял: узнала.
Безлунной была ночь, мешала сонная пелена, но женщина в стоявшем у окна силуэте не ошиблась. Скинув крючок, она отворила окно, сдерживая рыдания, зашептала:
– Откуда ты, родненький?..
– Некогда, не разводи слез! – шикнул он. – Немцы в Семейках есть?
– Перед вечером проехали было на мотоциклах и пропали… не знаем, тут ли, нет… Захар, сидим-то весь день в подвале, как с первых дней пошло… бомбардировка эта… думали, и не выживем… только к вечеру в хату заходим, – сбивчиво говорила жена.
Захар оставил семью меньше недели назад, мотался по окрестным хуторам, разбирая трактора, консервируя детали – вымачивал их в солярке и, завернув в ветошь, закапывал в условленных председателем местах. Сами трактора топил в Дону или, если был степной хутор, загонял в ставок.
– Я попрощаться забег… на Павловск ухожу…
– А я? – всплеснула жена руками и тут же прикрыла ладонью рот. – Куда ж ты меня с четырьмя-то оставляешь?
– Ты мне прикажешь на загривок их всех усадить, чтоб потопли, как котята?
Жена уткнулась мокрым лицом в плечо Захара.
– С председателем идем. Домой он, как и я… на секунду… у Дона договорились, – едва сдерживая слезы, выдавливал из себя Захар.
Оторвав жену, он поправил на плече винтовочный ремень и быстро зашагал прочь. Потом остановился и, не оборачиваясь, сказал громче положенного:
– Ненадолго это… скоро вернусь.
Перебежав дорогу, он рухнул на скошенную короткую стерню. Медленно и тихо полз Захар к обрывистому берегу. Ни темная ночь, ни малый круг обзора не могли сбить его с намеченной дороги. Каждый клочок земли известен ему тут сызмальства. Вон в стороне тропка, по которой с пяти лет бегал купаться и удить рыбу, вон верба в два обхвата, под которой первый раз поцеловался в теплых летних сумерках, вон позеленевшая от мха меловая каменюка, на которую, постелив пиджак, он усаживал зазнобу, будущую жену свою, и долго потом, обнявшись, они смотрели на моргающие из поднебесья звезды, слушали шептавший под берегом Дон. Вот он снова что-то шепчет, но уже не беззаботно, как тогда, а с упреком и тревогой.
В условленном месте ждал его напарник, а раньше начальник и сосед – Демченко Иван. Теперь нет среди них ни подчиненных, ни начальников. Обоим надо туда, где осталась власть, где один снова станет председателем пусть пока временно развалившегося колхоза, а другой – бригадиром. Если повезет им переплыть реку, оба вновь станут и друзьями, и соседями, и земляками, а попросту сказать – солдатами.
Винтовки повесили через плечо, затянули ремни, плотно подогнали снаряжение. Демченко, не вставая с колен, коротко и, кажется, таясь от Захара, перекрестился на далекую светлеющую полоску неба, что виднелась за Доном, там, над заветным левым берегом. Через камыши они на карачках полезли в воду. Сильнее прежнего загалдели потревоженные лягушки, за камышами ударил хвостом по воде подлещик.
Захар не чуял прохладной воды, лишь полоска левого берега все четче рисовалась в таявшем мраке. На середине реки он повел головой из стороны в сторону. Донская гладь мерно качалась, отдыхая от вчерашних страстей. Босая нога Захара коснулась глинистого дна. Мужики выкарабкались на берег и скрылись в прибрежных кустах. Демченко повернулся к Захару и улыбнулся. Тот махнул головой – пошли, мол. Демченко поднял руку, прося обождать. Он вернулся к береговой кромке, сквозь кусты долго смотрел на ту сторону реки. Захар подполз к нему и тоже глянул на Семейки.
Небо посветлело сильней, Захар без труда отыскал родной дом, попрощался с ним, с детьми, с женой и матерью. Опустив взгляд к реке, Захар увидел чуть выше того места, откуда они начали плыть, стоящего в полный рост немца. Вздернутая тулья фуражки, к глазам приставлены окуляры бинокля.
– Не увидел нас, что ли? – шепотом спросил Захар.
– Да он только вышел… Высматриваешь погибель себе, сука?
Демченко ослабил винтовочный ремень, стянул трехлинейку через голову.
– Откажет… отсырела поди, – предположил Захар.
– Сработает, – уверил его напарник. – Целься тоже, разом вдарим.
Захар, поймав на мушку мышиный мундир, терпеливо ждал, когда рядом громыхнет, готовый в ту же секунду подхватить. В мертвенной предрассветной тишине, когда и сверчки с жабами замолкают, над Доном раздался двойной выстрел. Захар видел, как немец отлетел назад. Несколько секунд еще висела та же утренняя тишь, потом на правом берегу, на крайней к Дону улице, заголосило несколько иностранных глоток. Над рекой вслепую понеслись пули. Напарники откатились за увал берега.
– С прощальным приветом!.. – сдернул с головы кепку Демченко и помахал ею в сторону родного крова, тут же изменился в лице и, шмыгнув носом, процедил:
– До встречи, родимые.
Глава 20
Едва успев перекусить, семья Журавлевых услышала нарастающий свист. Снова неподалеку рвалось, но на вчерашнюю бомбежку это не походило. Погрузив на пойманного Виктором коня нехитрый скарб, семья через огороды покинула родное подворье. Ольга прихватила и повесила на шею массивный ключ от входной двери. Во всем селе дома закрывались на внутреннюю задвижку, открыть их можно было однотипным ключом с гуляющим железным язычком. Но чаще задвижкой и ключом не пользовались, а прислоняли к двери веник, и пришедшему было ясно, что хозяев дома нет. Ольга и сама не смогла бы себе объяснить, за каким лешим она взяла этот ключ.
Похоже, на этот раз им приходилось убегать от русских снарядов. Взрывы вырастали в центре села. Над Доном висел отчетливо видимый советский самолет-разведчик. Пролетев от Дуванки до Кирпичей, он развернулся и пошел на новый круг, корректируя минометный обстрел.
Пробегая через Рижок, Тамара видела, что во дворе у Косяновых полно различной техники. Бронетранспортеры и легковые автомобили стояли на скотном выгоне, а Виктор разглядел жгуты разноцветной проволоки, вьющейся по траве. Двор окружили немцы в летней форме: шорты и безрукавки. До войны в Белогорье короткие штанишки носили только дети, а немецкие шорты оставляли открытыми даже заросшие волосом коленки. Девушки стыдливо отворачивали глаза. На груди у солдат висели железные таблички на цепочках.
Немцы дружно захохотали, когда увидели русскую семью. Свист летевшей в воздухе мины заставлял женщину и ее детей каждый раз на ходу пригибаться к земле. Солдаты по звуку определяли, что это дальние мины, упадут они не близко, и стояли в полный рост.
Добравшись к дому дальнего родственника, жившего в начале Сагуновского края, Ольга попросилась к нему на постой. Хозяин дома по кличке Чекан недолго сомневался, потом махнул рукой. Семья расположилась в пустом сарае. Виктор собрал по углам остатки соломы и трухлявых объедьев, устроил место для ночлега.