— Встань, я прошу тебя…
— Нет, Великий, я — прах у ног твоих, я недостоин… Простишь ли ты меня? — он хотел припасть к руке Мелькора, но тот почти в ужасе вырвал руку и, встав, поднял Курумо с колен:
— Ну, хорошо, хорошо, я прощаю тебя, прощаю, если тебе так нужно это…
— Благодарю тебя, о Великий… Снизойдешь ли ты до того, чтобы принять мой дар?
Чаша червонного золота, изукрашенная изумрудами и рубинами, оплетенная тонким алмазным узором. Витая ножка, обвитая лентой из четырехгранных бриллиантов. Искусная работа… но даже на вид — как тяжела… «Как же я подниму ее?..» — успел подумать Мелькор.
— Только ты — истинный Властелин Мира — достоин пить из такой чаши.
— Властелин Мира?..
— Конечно же, господин! Смешно слышать, как Манве величают Королем Арды. Власть его простирается не дальше пределов Валинора; воистину, лишь ты правишь миром, о господин мой…
— Почему ты называешь меня господином? — справившись с удивлением, спросил Мелькор.
— Как же иначе? Все в Арде послушно твоей воле; мы — лишь слуги твои, которым недоступны глубина и величие замыслов твоих.
— Прекрати, — решительно оборвал речь Курумо Черный Вала.
— Я разгневал тебя, о Великий? Умоляю, прости ничтожного слугу твоего.
Курумо распростерся перед троном.
— Встань! Если хочешь стать моим учеником — не смей унижаться! Как можешь ты называть меня господином? Здесь ты не слуга — ты свободен!..
— Я понял тебя, Великий, да будет так, как ты хочешь. Но скажи мне — ведь ты примешь мой дар? Ты не отвернешься от меня?
— Нет… нет. Только скажи, почему ты сделал эту чашу?
— Я рад объяснить тебе, Великий… Прости, если я что-то скажу неверно, ибо я еще мало постиг, и невелики знания, что мог дать мне Ауле. Золото — металл властителей, потому избрал я для творения моего этот материал. Три камня сочетаются в этой чаше: рубин — камень власти, изумруд, изгоняющий тоску и дарящий радость, и алмаз — знак победителей и могучих воинов, подобный всесильной воле твоей, ибо несокрушим он… Скажи, Великий, неужели я ошибся?
— Нет… Но все, что сказал ты — взгляд лишь с одной стороны. Поговори с Мастером — он объяснит тебе…
— Одно кажется мне непонятным, Мастер: я не видел здесь изделий из золота. Даже украшения у вас — из других металлов. Вот твое кольцо; оно красиво, но ведь это сталь? Подумай — разве не возросла бы красота кольца, будь оно золотым?
— Я понимаю тебя, Курумо. Но учитель говорит, что золото — тяжелый и надменный металл, немногим под силу подчинить его своей воле и изменить его суть. Маги и целители предпочитают серебро, металл Луны, не терпящий крови, дающий власть над сутью вещей и над собой. Серебро — это мудрость и спокойствие, и означает — равновесие.
— Это я понимаю; но — сталь? Разве она не значит — власть силы?
— Прости меня, но снова ты смотришь только с одной стороны. Все зависит от тех рук, что касаются стали. Сталь — это воля и верность; сталь — металл защитников и ничем не ниже серебра. Но выше всех металлов мы ценим — железо.
— Может ли это быть? Железо — металл грубый и косный…
— И снова — ты прав лишь отчасти. Железо — древний металл, хранящий множество великих тайн. Но откроются они только истинно мудрым. Высокой мудростью и величайшим искусством должен обладать мастер, чтобы работать с железом. У этого металла — своя воля. Мы только начинаем постигать его тайны, а Учитель, кажется, знает все… знаешь, в его руках железо поет…
— А что же Гортхауэр?
— О, ему открыто многое. Он — первый из учеников Мелькора.
Курумо поморщился. Упоминание об Артано было неприятно. «Золото — низший металл? Много они понимают в металлах!»
— А камни? — вслух спросил он. «Уж об этом-то я наверняка знаю все».
— Ты ответил Учителю верно, но… Взгляни на этот рубин: он похож на пламя и горячую кровь, но в то же время холоден, как лед. Та же двойственность — и в его свойствах, и в свойствах других камней. Рубин — знак не только власти, но и беды, алмаз — еще и камень целителей, а значение изумруда — красота природы и любовь Мироздания. Разве ты не знал?
— Конечно знал, но…
Курумо не окончил фразы, но, похоже, Гэлеон-Мастер и не ждал продолжения.
«Сам не пожелал объяснить. Не снизошел. Отослал к этому недоучке, Ну, да ничего. Он скоро поймет, что я достоин большего. Я докажу…»
— Гэлеон!
— Да, Учитель?
— Взгляни; нравится тебе эта чаша?
Мастер задумался, потом промолвил неуверенно:
— Не знаю, Учитель… Я не вижу изъянов… Никогда не видел я столь тонкой работы по золоту, и камни подобраны умело и искусно… все пропорции соблюдены, но…
— Но?
— Прости, Учитель, но почему-то мне даже не хочется касаться ее, — кажется Гэлеон сам был удивлен своими словами. — Кто сделал это?
— Мой… ученик, — Мелькор запнулся на этом слове. Медленно поднес чашу к губам…
Червонное ли золото сыграло злую шутку с его зрением, или было это отзвуком того, что — будет, но на мгновение почудилось — до краев наполнена чаша густой кровью. Наваждение? Но откуда на губах — солоноватый привкус?..
В ужасе и отвращении Мелькор отшвырнул тяжелую чашу. Она зазвенела, покатившись по каменным плитам. Мелькор прикрыл глаза дрогнувшей рукой.
— Что с тобой, Учитель?!
— Ничего… ничего… Мне показалось…
«Что же за дар ты поднес мне, Курумо? Чья кровь в этой чаше — чьей крови дал ты испить мне? Это — знак; это проклятый дар — видеть, не зная, не понимая, что видишь…»
Разлитое вино больше не напоминало кровь, и он понимал, что это было лишь видением… но — слишком ярким и отчетливым.
ПОЛЫНЬ
…Выбор Звездного Имени — кэннэн Гэлиэ — праздник для всех. И даже среди зимы, она знала, будут цветы. Тем более сегодня — в День Звезды: двойной праздник. Она выбрала именно этот день, а с нею — еще двое, оба двумя годами старше. На одну ночь они трое — увенчанные звездами, словно равны Учителю: таков обычай. Но это все еще будет…
А сейчас — трое посреди зала, и Учитель стоит перед ними.
— Я, Артаис из рода Слушающих-землю, избрала свой Путь, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллаан, Звездная Долина.
— Перед звездами Эа и этой землей ныне имя тебе Гэллаан. Путь твой избран — да станет так.
Рука Учителя касается склоненной темноволосой головы, и со звездой, вспыхнувшей на челе, девушка выпрямляется, сияя улыбкой.
— Я, Тайр, избираю Путь Наблюдающего Звезды, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллир, Звездочет.
— Перед звездами Эа и этой землей…
Последняя — она. И замирает сердце — только ли потому, что она — младшая, рано нашедшая свою дорогу?
Как трудно сделать шаг вперед…
— Я, Эленхел…
Она опускает голову, почему-то пряча глаза.
— …принимаю Путь Видящей и Помнящей… и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру…
Резко вскидывает голову, голос звенит.
— …то имя, которым назвал меня ты, Учитель, ибо оно — знак моей дороги на тысячелетия…
Знакомый холодок в груди: она не просто говорит, она — видит.
— …имя Элхэ, Полынь.
Маленькая ледяная молния иголочкой впивается в сердце. Какое у тебя странное лицо, Учитель… что с тобой? Словно забыл слова, которые произносил десятки раз… или — я что-то не так сделала? Или — ты тоже — видишь?
Ее охватывает страх.
— Перед звездами Эа и… Артой… отныне… — он смотрит ей в глаза, и взгляд у него горький, тревожный, — и навеки, ибо нет конца Дороге… имя твое — Элхэ. Да будет так.
Он берет ее за руку — и это тоже непривычно — и приводит пальцами по узкой, доверчиво открытой ладони. Пламя вспыхивает в руке — прохладное и легкое, как лепесток цветка.
«Сердце Мира — звездой в ладонях твоих…»
Несколько мгновений она смотрит на ясный голубовато-белый огонек, потом прижимает ладонь к груди слева.
Учитель отворачивается и с тем же отчаянно-светлым лицом вдруг выбрасывает вверх руки — дождь звездных искр осыпает всех, изумленный радостный вздох пролетает по залу, где-то вспыхивает смех…
— Воистину — Дети Звезд…
Он говорит очень тихо, пожалуй, только она и слышит эти слова.
— А ты снова забыл о себе.
Он переводит на Элхэ удивленный взгляд. Та, прикрыв глаза, сосредоточенно сцепляет пальцы, потом раскрывает ладони — и взлетает вокруг высокой фигуры в черном словно снежный вихрь: мантия — ночное небо, и звезды в волосах…
— Где ты этому научилась? — он почти по-детски радостно удивлен.
— Не знаю… везде… Мне… ну, просто очень захотелось, — она окончательно смущена. Он смеется тихо и с полушутливой торжественностью подает ей руку. Артаис-Гэллаан и Тайр-Гэллир составляют вторую пару.
…А праздник шел своим чередом: искрилось в кубках сладко-пряное золотое вино, медленно текло в чаши терпкое рубиновое; взлетал под деревянные своды стайкой птиц — смех, звенели струны и пели флейты…
— Учитель, — шепотом.
— Да, Элхэ?
— Учитель, — она коснулась его руки, — а ты — ты разве не будешь играть?
— Ну, отчего же… — Вала задумался, потом сказал решительно. — Только петь будешь — ты.
— Ой-и… — совсем по-детски.
— И никаких «ой-и»! — передразнил он на удивление похоже и, уже поднимаясь, окликнул:
— Гэлрэн! Позволь — лютню.
Все умолкли разом: менестреля и так никто никогда не прервет, а если Учитель сам будет играть… Странный выдался вечер нынче, что и говорить!
Только что — смех и безудержное веселье, но взлетела мелодия — прозрачная, пронзительно-печальная, и звону струн вторил голос — Вала пел, не разжимая губ, просто вел мелодию, и тихо-тихо перезвоном серебра в нее начали вплетаться слова — вступил второй голос, юный и чистый:
Андэле-тэи кор эме
Эс-сэй о анти-эме
Ар илмари-эллар
Ар Эннор Саэрэй-алло…
О ллаис а лэтти ах-энниэ
Андэле-тэи кори’м…
Два голоса плели кружево колдовской мелодии, и мерцали звезды, и даже когда отзвучала песня, никто не нарушил молчания — эхо ее все еще отдавалось под сводами и в сердце…