— Понимаешь, — она искренне пыталась ему объяснить, — я так не могу. Я не могу принадлежать. Нет, дело не в том… Я могла бы стать твоей женой, но ты требуешь полного подчинения. А огонь не запрешь. И свет лишь тогда свет, когда его видят.
— Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?
— Нет. Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой, как на веревке. И разве другим я не нужна? Ты же не видишь меня равной. Ты никого не считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. А я так не могу…
На секунду он поверил, что сможет обмануть ее.
— Аллуа, я сделаю все, что ты захочешь! Я изменюсь. Это правда.
Она покачала головой.
— Нет. Глаза выдают тебя. Если бы Учитель мог тебя изменить…
Но он сам не хотел этого. Он любил себя таким, каким он был, и считал себя идеальным. Да и Учитель никогда не прикасался насильно к чужой душе — не считал себя вправе. Если только не просили. И он не стал просить. Объяснение он нашел себе простое и вполне его устраивающее — он слишком умен и красив, чтобы остальные любили его. Ему просто завидуют. А Учитель по-прежнему выделял его среди прочих, хотя и не допускал к сердцу своему. Впрочем, он этого и не хотел.
Когда Учитель призвал к себе девятерых для какого-то важного дела — впервые скрывая это от прочих — он неприятно удивился. Почему не его? Почему — уж этого он никак не мог понять — доверяли этим неразумным детям: Айони, Дэнэ, этой пустой дурочке Эленхел, но не ему? Тайна — даже от него? Он должен был знать. Поначалу он пытался прямо спросить у Мелькора.
— Учитель, ты не доверяешь мне?
— Почему ты так решил? Ведь другие так не считают.
— Но почему тогда ты не открыл всем той цели, для которой выбрал этих девятерых?
— Тебе я могу сказать, почему. Это опасная тайна. Для того, кто знает. Потому ее лучше не знать.
— Но почему нельзя мне? И почему ты не выбрал меня?
— Потому что ты равновелик. Все, кого я выбрал, первые в чем-то одном. Хотя в целом каждый гораздо слабее тебя. И, к тому же, ты мне будешь нужен здесь.
С одной стороны, это польстило ему, но и встревожило. Опасность. Здесь какая-то угроза. Он хотел знать. С пятью старшими бесполезно было иметь дело. Оннэле Кьолла не доверяла ему никогда. Оставались трое младших. Их можно было заставить. А что? Разве он хочет дурного? Он просто хотел знать…
Странно, Эленхел оказалась куда сильнее, чем он думал. Он никак не мог пробиться сквозь непроницаемый заслон к ее мыслям. С Айони повезло больше. Девочка даже не поняла ничего — будто заснула на минуту и, конечно, ничего не запомнила. Теперь он знал. Не понимая, правда, цели Учителя, но причастность к тайне как бы возвышала его надо всеми.
— Никогда не подумал бы, Мастер, что ты выберешься из дому в такое ненастье! Заходи и будь гостем!
Мастер сбросил промокший плащ и вошел вслед за хозяином. Дом был большой, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой. В большой комнате ярко горел камин, на столе лежала толстая книга, которую хозяин расписывал затейливыми инициалами и заставками. Рядом, на отдельных листах, были уже готовы разноцветные миниатюры.
— Красивая книга будет, — сказал Мастер, рассматривая искусную работу. — Хочешь, я сделаю к ней оклад и застежки?
— Кто же откажется от твоей работы, Мастер Гэлеон! Думаю, Книжник будет рад, что и ты поможешь ему. Да и Сказитель тоже. Впрочем, — Художник усмехнулся, — не за этим же ты пришел, Мастер.
Гэлеон отчаянно покраснел. Не зная, куда девать глаза, он вынул из-под руки небольшой ларец резного черного дерева и подал его Художнику.
— Вот. Это свадебный подарок. Для Иэрне.
Художник рассмеялся.
— Это для меня не новость. Разве я слеп и глух? Разве не знаю, что у вас уговор? Что ж, всякому лестно породниться с Мастером. И я рад, хотя и тяжко мне будет расстаться с дочерью — других детей у меня нет. А ведь она еще и танцовщица, каких мало. Сам Учитель любит смотреть на ее танец в день Нового Солнца и в праздник Начала Осени… Ну что ж, если дочь согласна — да будет так. В конце лета начнем готовить свадьбу, и в день Начала Осени будет у нас большой пир. Идем же, выпьем меду по случаю нашего сговора!
Не было цены дару Мастера — не потому, что дороги были металл и каменья, не это ценили Эллери. Бывало, что резную деревянную чашу ставили выше драгоценного ожерелья. А здесь — в сплетении тонких серебряных нитей сгустками тумана мерцал халцедон. Все уже видели подарок Мастера и говорили, что драгоценный убор будет очень красить Иэрне в свадебном танце. И говорили еще, что красивая будет пара — ведь хотя Мастер и из Старших, Изначальных, но вдохновение хранило его юность, и лишь в лучистых глазах таилась древняя мудрость. А Иэрне всегда слыла красавицей.
В середине лета пришлось ковать оружие, о свадьбе и думать забыли. Больше Мастер не плавил серебра, не шлифовал камней — из его рук выходили мечи и щиты, шлемы и кольчуги. Он не украшал их — не до того было. Только один меч — легкий и удобный — был с красивой витой рукоятью. Меч, что он подарил Иэрне.
Бои у Аст Ахэ были жестокими. Здесь впервые столкнулись Бессмертные с Ахэрэ — Пламенем Тьмы, демонами Темного Огня — Валараукар. Майяр отступили было, но предводители Светлого Воинства были непреклонны.
И пала крепость.
Гортхауэр гнал коня на север, к деревянному городу Эльфов Тьмы. И, опережая его, огненным ветром летели к Хэлгор Духи Огня, а позади, чудилось ему, слышалась тяжкая поступь воинства Валинора.
— …Нет, Гортхауэр. Я понимаю твою тревогу; но Учитель ведь говорил, что по велению своей любви к Миру и ради Эльфов и Людей пришли Валар в Арту. Так он сказал, и я верю ему. Валар не тронут нас; а мы объясним им все, и они поймут. Мы ведь никому не делаем зла, за что же нас убивать? Да и как это можно — убить? — Художник пожал плечами и улыбнулся. — Не тревожься, все обойдется…
— …Куда же я пойду, Гортхауэр? Посмотри — колосья налились, время жатвы близко: земля говорит — еще день-два, и можно будет убирать рожь… И яблоки уже спелые — вот, попробуй! Какие-то особенные они в этом году, верно? Тоже мне, придумали: воевать в самый сбор урожая! Глупости это все. Никуда я не пойду: хлеб пропадет, жалко ведь…
Все-таки многие ушли. И многие — остались; а принудить их силой покинуть свои дома, свою землю Гортхауэр не мог. Да и в его душе еще жила надежда, что их и вправду не тронут. Может и сам погорячился. Балрогов на них выпустил, как будто забыл — самому-то куда как страшно было идти на чужой, неведомый Север — к Врагу. Немудрено, что они вооружились: и сам Гортхауэр тогда, случись что, не преминул бы пустить в ход кинжал…
Но Балроги, хоть и живые — и жаль, что многие погибли — все же не Люди… Действительно, Великие не должны причинить им зла: это ведь как ребенка ранить, поймут же!.. Разум говорил — ты прав. Сердце билось птицей с перебитым крылом… «Может, я все испортил? Почему же Учитель не остановил меня? А почему — должен был остановить… Он просто не считал меня глупым неловким ребенком. Только я, видно, именно таков и есть. После гибели стольких воинов — станут ли те слушать Учителя? Захотят ли понять? Поверят ли?..»
— Послушай, Гортхауэр, — золотоглазый Странник Гэллаир говорил, чуть растягивая слова, — я видел многие земли и много племен… Ты говоришь — война; но ни от кого больше я не слышал этого слова. Ты говоришь — жестокость; но нигде я не видел жестокости. Нет, я верю тебе; но думаю, если поговорить с ними, они поймут. Поверь, я говорил со многими.
— Ты говорил с Эльфами. Они — не Эльфы и не Люди.
Странник с улыбкой пожал плечами:
— Но Учитель — тоже Вала, а ты — Майя… Разве вы непохожи на нас? Разве не понимаете нас? Разве хотите войны?
— Но мы хотели стать такими же, как и вы!
— А прочие Валар? Разве они приняли облик, сходный с обликом Эльфов и Людей не для того, чтобы лучше понять их? Ведь Учитель говорил так; ты не веришь ему? — Странник снова улыбнулся: есть ли хоть один, кто не верит Учителю? Подумать смешно!
Положил руку на плечо Гортхауэру, сказал мягко и успокаивающе:
— Ничего не случится. Они поймут, Гортхауэр…
…Когда вспыхнул первый дом, и пламя веселыми язычками взбежало по резной стене, он застыл на мгновение, а потом бросился к ним, вскрикнув с болью и непониманием:
— Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь, выслушайте… Разве мы делали вам зло?
Некоторое время Майяр не обращали на него внимания; потом кто-то, поморщившись, — что этот тут мелет… — потянул из ножен меч. Странник словно оцепенел.
— Нет… — его голос упал до шепота. — Да нет же… не может быть…
Больше он не успел сказать ничего.
Деревянный резной город, не имевший стен, сгорел. Сгорел и дом Художника. Сам он был убит на пороге, и погребальным костром был ему пожар его жилища. Какой-то Майя с любопытством рассматривал чудные значки в толстом томе и забавные рисунки, но Тулкас вырвал книгу и швырнул в огонь, а Майя получил здоровенного тумака, чтобы не отвлекался от великого дела.
…Маг с трудом спешился и рухнул на руки подбежавших к нему товарищей. Открыл подернутые дымкой страдания глаза:
— Они… не щадят… никого… Ты был прав, Гортхауэр… Прости, что не поверили тебе… Учитель… Там больше… никого… живых… я один… чтобы успеть… сказать… Гэллаин, Гэллаин, снежная звезда моя… — он обхватил руками голову. — Что же я наделал, почему не сказал тебе уйти… Ведь ты бы защитил ее, Учитель, да?..
Страшно это чувство полной беспомощности. Тебя почитают всесильным — а ты можешь положиться лишь на крепость рук и остроту меча… И можно оградить, можно защитить — можно, если вырвать из тела Арды кусок кровоточащей плоти… а ты не в силах сделать это — ведь она живая, ей будет больно…
Он пробовал говорить мыслями со своими братьями. Плохо помнил, что было потом: такая жгучая волна ненависти обрушилась внезапно в его мозг, ненависти к нему самому и к его ученикам… Сквозь эту стену он не смог пробиться. И бесконечные дни и ночи осады были лишь отсрочкой неизбежной развязки, обращавшей ожидание в пытку…