— Эрэлли.
— Эллорн… Эннэт… — близнецы, оба черноволосые и держатся за руки так крепко, что костяшки пальцев побелели.
— Торн…
— Исилхэ… — большущие глаза, губы дрожат — вот-вот заплачет, но держится из последних сил.
— Тэнно…
— Алхо…
— Энноро…
— Хэллир…
— Аэлло…
— Тииэллинн… — снова девчушка, и голосок тоненький, чистый.
— Анта… — смешалась. — Анта-элли…
Последняя молчит. Тииэллинн отвечает за нее:
— Она — Элгэни. Она не… Она не будет говорить. Лайтэнн — ее сестра. Была.
— Остальных куда-то увели, — добавляет Линнэр. — Мы спрашивали, но нам не сказали — куда.
Он отвел их вглубь колдовского леса, надеясь втайне, что мерцающее волшебство этих мест хоть немного отвлечет их; но дети следовали за ним в сосредоточенном настороженном молчании. Несмотря на все его уверения, добра здесь они не ждали.
…Засыпали они быстро: и тела, и души их были слишком измучены, чтобы противостоять чарам Владыки Снов. Он ласково говорил с ними, каждого называл по имени, гладил встрепанные волосы, заглядывал в недетски-печальные глаза. Худенькие беспомощные тела едва прикрыты рваной одеждой — видно, с ними не церемонились.
Линнэр был последним.
— Ты не ответил мне, — он пристально смотрел в глаза Ирмо. — Впрочем, я и так знаю. У нас никого и ничего больше не осталось; и он… — мальчишка замолчал, на мгновение опустив ресницы и стиснув зубы. — А ты, — резко и отчетливо, — должен отнять у нас память. Последнее, что есть. Так, Ирмо?
Вала успел удивиться — откуда Линнэр знает его имя?..
— Конечно. Знали, кого просить об этом. Ты ведь милосерден. Ты не захочешь новой крови здесь, — его передернуло. — Соскоблить письмена с пергамента. Ведь пергамент плохо горит. Да и к чему? — ведь можно потом все переписать заново! Но следы других, стертых знаков — они ведь останутся, Ирмо. Их не вытравить ничем.
Он говорил с Валой не просто как взрослый — как старший; но это уже не удивляло.
— И не вся кровь прорастет травой; след останется. Останется и в ваших душах, и на руках ваших; и все воды Великого Моря не смоют ее… Почему я не родился раньше! я мог бы встать там, рядом с моими братьями и сестрами, с мечом в руках… Да что проку. Мы не умели убивать. Вы — умеете.
Владыка Снов пытался не отводить взгляд. Линнэр заговорил о другом:
— Этой осенью я должен был избрать Звездное Имя. Я уже знал его: Гэллэйн. Я ведь Видящий. Но нет Учителя, чтобы он сказал — «Ныне имя тебе Гэллэйн; Путь твой избран — да станет так». И Пути уже не будет. Не будет — здесь. И не достанет сил вернуться. Да и некуда.
Он приподнялся на локте и оглядел спящих.
— Сколько из них поднимут меч против него? — тихо и горько.
Ирмо не смог сказать ни слова.
— Я ведь уйду, Владыка Снов. Я знаю, ты не желаешь нам зла. Учитель рассказывал о тебе. Прости, что я так говорил с тобой; ни перед ним, ни перед нами ты не виновен.
— Нет, Линнэр. Я молчал, когда говорили о Великом Походе. Я запретил себе верить в то, что видел и знал. Я боялся. Боялся, что меня покарают, как Ауле. И — молчал.
— Я помню. Учитель рассказал и о нем. Мы только одного понять не смогли: как можно запретить творить. Зачем это нужно. И как убивать людей, он нам тоже не объяснял, — криво усмехнулся. — Ну, да ничего: это мы и сами увидели.
— …Так что я просто трус, Линнэр. Вот и мой Майя ушел от меня, как Артано от Ауле…
— Гортхауэр, — поправил мальчик.
— Как?..
— Гортхауэр. Учитель его иногда называл по-другому: Ортхэннэр. Но на нашем языке — так.
— Да-да, конечно, — поспешно согласился Ирмо.
Помолчали.
— Я хотел бы, чтобы ты остался со мной, — раздумчиво сказал Ирмо. — Только ты ведь не захочешь. Я бы, наверно, тоже не захотел…
Линнэр положил руку на руку Ирмо:
— Ты… нет, не трус. Ты просто не смеешь поверить себе.
Ирмо невольно вздрогнул; ему показалось, что эти слова произносит — другой, тот, кого сейчас в оковах вели в чертоги Мандос.
— На тебе нет вины перед нами, Владыка Снов, — повторил Линнэр.
— Я хотел бы… — почти моляще продолжил Ирмо, — чтобы ты остался. Мне ведь даже говорить почти не с кем… Но ты стал Человеком, и Эльфом мне тебя не сделать, а тем паче, в Майя не превратить. И жить здесь ты не сможешь… Мне кажется, что я — с ним говорю. Сам — не посмел, пока можно было. И после того, что я сделал, наверно, уже не смогу…
— Ты не желал зла. Да что я: никто здесь не желал зла! Только слепо вершили чужую волю. Как дети несмышленые.
И снова Ирмо почудился другой голос.
— Но ты, Владыка Снов… Мне тяжело видеть так далеко, но ты еще станешь Человеком. И, знаешь…
Мальчик улыбнулся печально и мудро — совсем не по-детски:
— Знаешь… пусть ты скажешь те слова, которые не успел сказать Учитель. Он не осудил бы меня.
Глубоко вздохнул:
— Я, Линнэр, избрал Путь Видящего, и знаком Пути, во имя Арты и Эа, беру имя Гэллэйн, Око Звезды.
И почти беззвучно откликнулся Ирмо:
— Перед звездами Эа… и… Артой… — впервые он произносил имя мира так, — ныне имя тебе… Гэллэйн. Путь твой избран… Да станет так.
Мальчик улыбнулся:
— Благодарю. Прощай.
И закрыл глаза.
…Один изо всех, он не очнулся от колдовского сна в урочный час.
— …Должно быть, он просто пожалел меня. Прости меня, если сможешь, что посмел сказать твои слова вместо тебя.
— Мне не в чем тебя винить. И потом, он сам так решил.
— Он не смог забыть. Я понял до конца, что он твой ученик, когда увидел, что его воля сильнее моей. И он был прав: память не исчезла, она спит в них — во всех, даже в Гэлли. А я… я хотел убить память. Этого нельзя простить, я знаю…
— Но ведь они — живы. Благодарю тебя.
— Они перестали быть твоими детьми…
— Это значит лишь, что от своего приемного отца они вернулись к родному.
— Но у приемного — не лучше ли было им?
— Что ж, тогда, может, у своих теперешних приемных родителей они будут счастливее, чем… Где они теперь? Тайли Мириэль — я знаю. А другие?
Ирмо опустил глаза:
— Йолли и Эйно — воспитанники Манве. Теперь их зовут Амариэ и Глорфиндел. Тайо — Лаурэ — воспитывался в доме короля Ванъяр Ингве. Даэл, Ойоли, Исилхэ и Тииэллинн — в Алквалондэ у Олве. Тииэллинн — его приемная дочь. Она…
— Я знаю. Остальные — у Нолдор?
— Да.
— Лучше нам не встречаться. Если вспомнят — не смогут жить здесь. И если… нет, этого не будет.
Усмехнулся коротко и зло:
— Итак, мой младший брат тоже решил обзавестись учениками. И хорошо защитил род своих избранников!..
И, неожиданно тихо и обреченно:
— Как же все оказалось просто…
СВЕТ В ЛАДОНЯХ
Светлые Ванъяр дорожат покоем; они довольны своей судьбой — на что им новые знания, смущающие их души? И Тэлери не стремятся возвратиться в Смертные Земли. Только Нолдор были так похожи на — тех… Правда, поначалу они сторонились его, опасливо косясь на тяжелые железные наручники, навечно оставшиеся на его запястьях — как клеймо, как знак, как напоминание: он нарушил волю Единого. Потом привыкли и к этому…
И однажды он увидел книги Нолдор.
Мелькор был потрясен. В письменах Эльфов Света была тяжеловесность, не свойственная легкому, летящему письму Тай-ан; но, несомненно, это была письменность Эллери Ахэ.
— Кто… дал вам эти знаки?
— Феанаро, — ответил Румил, один из мудрейших Нолдор.
Сердце Черного Валы забилось глухо и тяжело:
Постой; повтори. Эти письмена создал…
— Куруфинве Феанаро, старший сын Финве.
Мелькор замолчал.
— Он по праву считается мудрейшим из Нолдор, — Румил вздохнул. — Когда мы создавали письменность, у нас ушло на это несколько лет. Но мои письмена не так красивы, да и система более громоздка. Феанаро талантлив; работу, на которую у меня ушли годы, он сделал за месяц. Его знаки не слишком похожи на мои; правда, мои удобнее высекать на камне… Да, он превзошел меня; должно быть, обо мне и моих знаках скоро забудут…
— Нет, — глухо откликнулся Мелькор. — Камень простоит века. А книги… — он замолчал ненадолго и неожиданно резко закончил, — книги горят.
Румил изумленно взглянул на Мелькора, но Черный Вала поднялся и быстро вышел.
…Когда Мелькор вернулся в чертоги Намо, лицо его было застывшим. Мертвым. Он молча сел и уставился в одну точку, стиснув руки.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Намо.
— Тэнгвар, — ответил Мелькор. — Письмена Феанаро. Почему ты не сказал мне? Почему?
— Я… — Намо не мог подобрать слов. — Мелькор, я не мог… не хотел… я не посмел…
Как объяснить?.. Он не записал этого в Книге. Не знал, что будет с Мелькором, когда тот прочтет.
— Пожалел меня, — тем же ровным голосом сказал Мелькор, — решил, что это меня сломает. Или побоялся, что я стану мстить.
Намо вздрогнул: Мелькор словно прочитал его мысли. Черный Вала повернулся к нему; лицо его дернулось в кривой усмешке:
— Ничего. Хоть что-то осталось от них, — с неживым смешком проговорил он, но смех его перешел то ли в сухой кашель, то ли в рыдание; Черный Вала отвернулся.
— Ты знаешь… они так радовались тому, что могут записывать мысли… — Мелькор говорил, чуть задыхаясь, — они… все — сами… Я лишь немного… помогал им…
Он снова замолчал. Неожиданно тихо рассмеялся, и Намо с ужасом подумал, что Мелькор сошел с ума.
— Знаешь… знаешь, что один из них принес мне? Сказки. Ну да, сказки. Его так и прозвали потом — Сказитель. Понимаешь, он рассказывает… — Мелькор не сказал: «рассказывал», но не заметил оговорки, — …о цветах, деревьях, травах… о мире, о птицах и зверях, о звездах… У него каждый стебель, каждый камень, каждая звезда говорит своим голосом — и рассказывает свою историю, свою легенду, — Мелькор снова рассмеялся. — Он говорит: когда подрастут дети, они будут читать это. Знаешь, мне кажется — дети должны полюбить эти сказки. Мудрые сказки. Да он и сам — большой мудрый ребенок… Странно, правда? А еще он рассказывает о других мирах. И знаешь, я думаю — наверно, он действительно их видит…