— Что было потом?
— Ничего. Где-то бродил. Сознание словно распалось надвое — я знал, кто и что я, но это словно спало. Как во сне — знаешь, что сон, а проснуться не можешь. Так и я. Люди подобрали меня — нагого, полубезумного, полумертвого от голода. Я жил у них семь лет. Потом ушел — я же не старею… Приходилось скрывать свою суть. Я много видел племен. Привык к людям…
— Как ты нашел меня?
— Я хотел тебя видеть. Я чувствовал тут, внутри, все, что было с ними… Что было с тобой… Я почувствовал — и пришел…
— Зачем?
Он замолчал, затем, набрав воздуха в грудь, быстро заговорил:
— Вымаливать прощение. Знаю, что трусость и предательство не простить, не стереть, но я же понял все! Я пережил… Я казнил себя каждую секунду, я больше не могу! Прости меня, скажи, что я не окончательный подлец, помоги мне! Вели искупить, вели умереть!
— Зачем? Разве после этого ты сможешь забыть? Или все оживут? Время вспять не повернуть, и ты не сможешь чувствовать себя, как тогда.
— Мне нужно твое слово! Скажи, что прощаешь! Скажи, умоляю!
— Я прощаю. Да я и не вправе ни карать тебя, ни винить. Зачем тебе нужно было мое слово… Я ведь сам тогда сказал… Просто…
— Просто — никто не ушел больше. Я знаю, не договаривай! Я ведь видел… Я и не смел надеяться на то, что ты… Мне нужно было лишь твое прощение. А я — я себя не прощу.
Повисло молчание.
— И чего ты хочешь?
— Позволь… позволь быть с тобой, помогать… Не гони меня…
— Я не гоню. Но пойми — мне тяжело видеть тебя. Больно.
— Понимаю… Ты просто велишь мне уйти. Тебе уже нет до меня дела. Что же, поделом мне…
— Ты не понял. Ты будешь со мной, но пока не рядом. И… не зови меня Учителем. Нет-нет, это просто чтобы не вспоминать…
— Да… Властелин мой. Я на все согласен. Тому, что я сделал, ты действительно нас не учил…
Имя его было Гэлторн. Он был из младшего поколения Эллери Ахэ, милый добрый юноша, из «говорящих-с-травами». Можно было понять его ужас и бегство, но… кто он теперь? Человек? Эльф? Как быть теперь с этим несчастным одиноким существом?
Он давно — знал. Теперь он — видел. Гортхауэр опустился на колени:
— Я знаю все… что они сделали!..
Голос его сорвался, он беззвучно выдохнул:
— Не прощу.
«Что с тобой сделали, Ученик… Ты — и жестокость. Что я с тобой сделал…»
Майя не посмел взять руку Мелькора. Он лишь благоговейно коснулся губами края одежды Учителя; он знал, что прошел Мелькор, что пережил он и что свершил. И Мелькор поднял его с колен; и, глядя в глаза Учителю, сказал Майя:
— Больше никогда я не оставлю тебя. Прости меня; но не проси и не приказывай. Я клянусь, я не покину тебя.
Но Мелькор молчал.
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Зачем снова и снова возвращаться сюда? Здесь нет больше никого. Нет ничего. Зачем ты пришел?..
Пепел смешался с землей, в землю ушла кровь, Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Там, где были дома — полынь и чернобыльник: словно пепел осыпал черно-фиолетовые листья и стебли; и ветви деревьев — сведенные болью пальцы, искалеченные руки, протянутые к небу, Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Если долго вглядываться в чашу черного мака, начинает видеться лицо. Черным маком стала душа — лишь одного цветка, одного лица — нет.
…Кто здесь? Ты…
Никого здесь нет. Это ночной туман это ветер шепчет, птица кричит вдалеке. Не обманывай себя. К чему вечно растравлять раны души — и без того не забыть.
Глубока вода, как скорбь, высоки — по грудь — полынные стебли, горька роса — слезы Лаан Гэлломэ. Каменным крошевом обрушились кружевные мосты… Так тихо-тихо… Скорбь твоя, память твоя — Лаан Ниэн…
— Учитель…
Мелькор медленно обернулся и посмотрел на Ученика.
— Учитель, я сделал, что мог, но крепость не завершена…
Вала кивнул и поднял обожженные руки к небу, прикрыв глаза.
…Невозможно привыкнуть к Творению, когда видишь, как сердце рождает музыку, и музыка претворяется в образы — сначала зыбкие и неясные, потом обретающие суть и плоть. Когда видишь, как из скал, похожих на сгустки тьмы, растут призрачные башни, сотканные из звездного тумана, как становятся они сходными с кристаллами черного хрусталя — звенящие, полупрозрачные, мерцающие… Время останавливается — и нет ничего вокруг, и нет тебя — только музыка, рождающая новое, только музыка — скорбная и грозная, и слышишь, как бьется сердце Творца, и свет в ладонях его, и звезда на челе его…
Мелькор опустил руки, и Гортхауэр тихо и восхищенно вздохнул:
— Воистину, всесилен ты…
Бесшумно открылись черные врата; Учитель и Ученик вступили в крепость.
От Гэлторна изредка приходили известия. От него и о нем. И всегда это была горькая, мучительная радость — все-таки Мелькор любил его, как любят ребенка. Может, только за то, что это ребенок… Пятисотлетний ребенок. Он не старел — Эльфы не стареют. Наверное это невыносимо — вечно прятаться, покидать тех, к кому прирос душой, лишь бы не раскрыли, что он не Человек. Гортхауэр не скрывает, что он бессмертен, да и Мелькору незачем рядиться в чужое обличье. А Гэлторн теперь вечный скиталец, и дома нет у него. Всем чужой, даже близким.
Они встретились опять — на маковом поле, когда само вечернее, алое с черным небо казалось гигантским маком. Дул ветер, и Мелькор снова ясно услышал поющие голоса цветов, и вместе с ними — плач. Вала почти сразу понял — кто это. Гэлторн не думал, что здесь будет кто-то еще. Как безумный людской пророк он шел среди цветов и называл каждый по имени, что-то говорил им, просил о чем-то. Медленно Вала подошел сзади и обнял его за плечи. Гэлторн вздрогнул и весь напрягся.
— Идем, — просто сказал Мелькор. — Идем домой.
ПОСЛАННИК
…В одеждах цвета запекшейся крови, в темно-лиловом плаще стоял он у врат Аст Ахэ, не решаясь войти. Его охватило сомнение: он-то был уверен, что верно сделал выбор, но слушать беседы Черного Валы с Владыкой Судеб — одно, а здесь — другое. Здесь нужно вершить, создавать, сражаться — а что он умеет?.. Ничего; только слушать и постигать, видеть и мыслить.
— Кто ты и зачем здесь?
Он поднял глаза:
— Артано?
Черный Майя жестко прищурился:
— Мое имя Гортхауэр.
— Да-да, конечно, — он радовался, что узнал. — Я помню, он рассказывал о тебе…
Взгляд Гортхауэра смягчился:
— О тебе — тоже… Войди, он будет рад видеть тебя, ученик Намо.
Он изумленно оглядывался по сторонам, поражаясь суровой красоте замка. Гортхауэр нес в руке светильник — чашу черного железа, в которой мерцало голубовато-белое пламя.
— Что это? Смотри — как звезда…
Ученик Мелькора немного смутился:
— Не знаю… Может, и правда звезда, может, нет — не успел спросить.
— Это он сделал? А как? — допытывался ученик Намо.
— Просто — положил ладонь на чашу и что-то сказал…
«Просто… Просто — зажег вот такую маленькую звезду на земле… Просто — решил изменить замысел Илуватара — один — и сделал это. Просто захотел — и мир стал иным…» Ученик Намо внимательно смотрел в лицо Гортхауэра — и видел в нем неуловимое сходство с Крылатым Валой. «И как же не понял сразу! Тот, кого в Валиноре называли Аулендилом, просто не был — да и не мог быть — созданием мысли Кузнеца. И не смог быть его слугой. Просто!»
Они вошли в тронный зал, и ученик Намо замер, пораженный. Он видел Мелькора, на коленях молившего о пощаде. Видел Мелькора в оковах с лицом, исполненным тоски и боли. По чести сказать, впервые он пришел к дверям каземата Черного Валы, пытаясь понять: почему его Учитель вообще снизошел до разговора с Врагом?.. Он видел Мелькора в холодной ярости, когда, сжимая в руке меч, тот покинул чертоги Владыки Судеб. Теперь же он видел Мелькора — Властелина.
…Эти камни в высокой железной короне — Сильмариллы? Но свет их был иным в Валиноре… Что за неведомое существо обвилось вокруг трона, положив голову ему на колени? Крылатая змея в чешуе из стали и черненого серебра, и глаза мерцают таинственным зеленоватым пламенем…
Мелькор поднялся, приветствуя гостя, и только тут ученик Намо увидел его руки.
«Что это?»
Мгновением позже понял: Сильмариллы.
«Не коснется их ни тот, чьи руки нечисты, ни тот, чье сердце таит злобу, ни смертный человек; но будут они жечь смертную плоть, что коснется их…»
«Но кровь и на тех, кто воевал против Мелькора, кто убивал его учеников; и разве чисты руки Ауле, ковавшего цепи, и Финве, короля-палача? Что сердце его таит злобу… Но я слышал речи его, и он не лгал; и я видел деяния его, и понял его: разве это — зло? И он Вала, бессмертный Айну…»
Почему-то вспоминался тихий глухой голос Мелькора, в котором звучала непонятная тоска: «Даже здесь я вижу звезды…»
«Спрошу потом. Не у него: наверно, ему тяжело говорить об этом. У Гортхауэра — его ученик должен знать…»
— Приветствую тебя, великий Вала, — ученик Намо почтительно поклонился.
— Приветствую тебя. Я рад, что ты пришел.
Крылатая змея легко и плавно — как течет вода — скользнула за трон, и, положив голову на подлокотник, объявила:
— А меня зовут Ломион, Дитя Сумрака.
Голос звучал немного не по-человечески, но не резал слух.
— Это дракон, — пояснил Мелькор, слегка улыбнувшись растерянности Майя. Дракон зевнул, продемонстрировав белые острые зубы:
— Они говорят — я еще маленький, — сообщил он, искоса поглядывая на Властелина.
За спиной ученика Намо Гортхауэр тихо рассмеялся.
…Он ходил, смотрел, расспрашивал. Ему было интересно все: как, зачем, почему. Он с детским удивлением смотрел на этот новый огромный мир. Одному он не торопился учиться: владеть оружием.
— Властелин, неужели войны неизбежны? Ты ведь Творец, Учитель, — скажи, зачем тебе меч?
— А ты не думал, что будет, если я сложу оружие? Творец… Все мои деяния объявлены злом изначально, и ничем иным быть не могут.