Это была дерзость отчаянья — прийти сюда и сказать: я хочу говорить с Владыкой. Думал — тут и убьют, но его пропустили, даже не разоружив.
Нет, конечно, он не собирался говорить ни о чем. Государь его Инголдо-финве: он пришел мстить. Он не задумывался особенно о том, как осуществить это: если Врага можно ранить, быть может, можно и убить. А не удастся — в лицо ему выкрикнуть слова проклятия.
Он не сразу поверил, что это и есть Враг. Да и был ли хоть один, кто понял и поверил бы сразу? ни короны, ни несокрушимых доспехов, ни свиты… Но когда увидел лицо Врага, снова накатила жгуче-соленая волна ненависти.
— Приветствую, Моргот, Владыка Ангамандо, — глухо сказал он, подчеркнув это — Моргот.
— Приветствую, Элда, — Вала поднялся и подошел к Эльфу; спросил тихо и мягко. — О чем же ты хотел говорить со мной?
«Думаешь, можешь меня обмануть или разжалобить? — не выйдет, проклятый!..»
— Я хотел сказать…
Он ударил быстро — но все же недостаточно быстро: Вала успел перехватить его руку, сильно, до боли сжав запястье. Эльф зарычал от ярости и попытался вырваться — не вышло.
— Значит, ты пришел меня убить… — медленно проговорил Вала. — Но я ведь бессмертен, эллинни.
Эльф замер, уже не пытаясь освободиться:
— Как… ты меня назвал?
— Ты ведь понял. Я не стану тебе мешать. Я заслужил кару именно от тебя, Ахэир.
Рука Валы разжалась, но Эльф уже даже не пытался нанести удар.
— Какое… имя ты… назвал…
— Ведь ты из Эллери Ахэ, из Эльфов Тьмы, мальчик. Твои родные были… моими учениками. Я…
— Нет! Ты… нет, ты лжешь…
— Но это правда. Ты вспомнил свое имя — так вспомни же…
— Нет! Замолчи! Я не хочу слышать!.. — Эльф зажал уши ладонями, лицо его исказилось, как от боли.
— Ахэир, мальчик мой, выслушай. Ведь ты все-таки пришел…
— Я… я хотел… Я ненавижу тебя! Будь ты проклят! И будь проклят я — я не могу уже убить тебя, ну, так бей же, зови своих рабов, я не боюсь, — потому что я буду мстить тебе, пока я жив, слышишь, ты!..
— Успокойся, — Вала шагнул к Эльфу, заглянул в растерянные глаза — тот отшатнулся в ужасе.
Двери распахнулись, и двое стражей ворвались в зал — услышали крик.
— Учитель, что…
Эльф стремительно обернулся к ним; странно, но, кажется, он успокоился, только в глазах вспыхнул яростный огонь; он вырвал из ножен меч.
— Стойте! — властный окрик за спиной. — Оставьте его.
Воины одновременно и без колебаний вложили мечи в ножны; один все же сказал:
— У него оружие, Учитель.
— Да! — оскалился Эльф. — И я убью любого, кто попытается приблизиться ко мне!
— Тогда уходи сам. Я клянусь — никто не тронет тебя.
— Думаешь, я поверю клятве лжеца? Но я не доставлю тебе удовольствия видеть, как мне перережут глотку! Твои псы сдохнут первыми! — с хриплым отчаянным воплем Эльф бросился на воинов.
— Не убивать.
Несколькими минутами позже Эльф снова оказался перед Валой. Только теперь его держали за руки воины.
— Трус, подлец! Я не боюсь ни твоих палачей, ни пыток, ни твоих глаз! Тебе не удастся сломить мою душу!..
И — та же смесь растерянности и ненависти в глазах. Вала горько усмехнулся:
— Ты воистину стал — Нолдо… Ты скорее готов умереть, чем поверить мне. Что ж, я не стану неволить тебя. Калечить твою душу и отнимать волю, — с насмешкой прибавил он. И, обращаясь к воинам:
— Пусть уходит. Он свободен. Оружие ему верните.
…У подножия поросших редким сосняком гор воин рассек коротким кинжалом ремни, стягивавшие руки Эльфа, и бросил на землю рядом его меч:
— Иди. И, знаешь… я тебе скажу на прощание: если б не слово Учителя, я убил бы тебя, — человек говорил совершенно спокойно, без тени гнева или ненависти.
— Ну, так убей, — глухо откликнулся Эльф, не оборачиваясь.
— У нас, — человек подчеркнул эти слова, — у нас не принято бить в спину… Нолдо. Прощай.
— …Ахэир… Да, я помню его. И — где же он теперь?
— Думаю, в отряде Тени.
— Я уже слышал о Тени. Кто он, и что за странное прозвище?
— Не все сразу, мальчик, — в голосе Валы проскользнула тень улыбки. Смущенно улыбнулся и Гэлмор:
— Странно ты меня называешь… Нет, просто никто никогда не говорил… Учитель, можно я пока останусь здесь? Мне так много нужно еще вспомнить, узнать, понять… Можно?
— …Ты меня сразу назвал — Гэлмор. Почему?
— Я ведь помню вас всех. И еще — ты похож на своего отца. Только его глаза…
— …были синими, да? Да… Ты расскажешь о нем?
— Конечно. А как тебя называли в Дориате?
— Гилмир. Ты не знал разве?
— Откуда… — взгляд Валы стал задумчивым. — Конечно… Должно было звучать похоже на твое прежнее имя. Наверно, так было со всеми…
Он прожил в Твердыне Тьмы долго — покинул ее всего за два года до Великой Войны. Впрочем, о войне тогда почти никто не думал — его просто снова позвала дорога. Учитель сказал на прощанье: «Все вы — Странники, эллинни.»
Лютня за спиной, меч на поясе: менестрель Гэлмор…
БРАТЬЯ И СЕСТРА
— Властелин…
Тревожные зелено-карие глаза, напряженно-звонкий голос, режущий, как туго натянутая тетива. Меч — слишком знакомый меч… как звали того славного юношу? Лонньоль, кажется. Да, так, Лонньоль — Певучий. Был одним из лучших, и ученичество его не должно было быть долгим. Он, кажется, всего неделю был женат… Да, как только его выбрали, отец невесты сразу дал согласие. Породниться с воином Твердыни — великая честь. Неделя — и уехал, чтобы через полгода так нелепо и страшно погибнуть в дружеском поединке. Меч отослали на родину — и вот он снова здесь уже в других руках. А родство несомненно — те же волосы цвета кожуры спелого лесного ореха, те же глаза. Только лет меньше и лицо нежнее. Хочет мести за брата? Может и так. Только кому мстить… да и за что? Ульв тогда ворвался в библиотеку с рассеченным лицом, руки, одежда, меч — все в крови, в глазах отчаяние и ужас. Голос не слушался его, и он едва сумел выговорить: «Я убил…» Иногда рука действует сама, не слушаясь разума, особенно, если это рука бойца, годами приученная наносить и отражать удары. Когда по несчастной случайности Ульв пропустил удар — противник-то не рассчитывал на эту ошибку — и меч наискось прошел по его лицу, ослепленный болью, он не сумел сдержать руку. Лонньоль так и не успел ничего понять. Хорошо, что не успел. Страшно сознавать, что умираешь от руки друга…
— Властелин…
— Приветствую тебя. В чем твоя просьба? Говори, не бойся.
— Я хочу стать твоим воином. Прими мою службу и мой меч.
Молчание, полное ожидания, надежды и страха. И мягкий голос:
— Зачем тебе это нужно, девочка?
— Властелин, — дрожащие губы, совсем детская мольба в глазах, — ничего от тебя не утаить…
— Для этого и не нужно особых чудес, поверь мне.
— Не прогоняй меня, пожалуйста!
— Я и не гоню тебя. Только зачем тебе быть воином?
— Мой брат погиб. Должен кто-то заменить его.
— Но почему ты? Неужели не нашлось мужчины?
— Властелин, но разве только мужчины могут сражаться? Разве только им дано совершать великие дела?
— Вот ты о чем… Думаешь, у нас утром подвиги и битвы, а вечером — пиры? Ты хоть что-нибудь знаешь о воинах Аст Ахэ, о Служении?
— Они… Они сражаются… Убивают врагов… Твоих врагов…
— Так значит, главное — убивать? Так?
— Не знаю, — почти шепотом.
— Я тебе расскажу, чтобы ты хоть немного поняла. Чтобы знала, о чем просишь. Чтобы поняла, что это не для тебя. Пойми, быть воином — не значит служить только мечом. Здесь все воины: и те, кто лечит раны, и те, кто изучает книжную мудрость; ибо все посвятили себя Служению. А те, у кого меч в руках — лишь защитники Твердыни. Сюда приходят многие, но воинами становятся отнюдь не все. Хорошо, если один из десяти. А оружие я доверяю лишь одному из ста. Многие вообще долго здесь не задерживаются, ибо не так просто понять и принять Служение, и еще труднее изучить все, что для Служения необходимо. Ученичество — не год, не два, иногда — десятки лет. Сюда приходят юными как ты… Сколько тебе лет?
— Девятнадцать. Почти.
— Даже мне тяжелы годы Арды, а людям и подавно. Тем более, женщине.
— Властелин, ну почему ты думаешь, что я не смогу понять?
— Сможешь, не сомневаюсь. Но это не значит, что ты возьмешь в руки меч.
— Почему? Потому что я женщина, да?
— Да, поэтому. Я не хочу сказать, что ты чем-то хуже мужчины, вовсе нет. Но сейчас мужское время. Подумай — ведь ты слабее любого из них.
— Зато гибче и ловчее!
— Пусть так. Но, девочка, ты еще не знаешь своей силы. Из-за тебя начнутся раздоры, соперничество. Даже, если Клятва сдержит их внешне, то внутри, в душе своей воины все равно останутся мужчинами. Ты слишком большое искушение для них. Я не хочу их мучить. Даже, если Клятва сдержит их внешне, то внутри, в душе своей воины все равно останутся мужчинами. Ты слишком большое искушение для них. Я не хочу их мучить. Даже, если Клятва сдержит их внешне, то внутри, в душе своей воины все равно останутся мужчинами. Ты слишком большое искушение для них. Я не хочу их мучить. Даже, если Клятва сдержит их внешне, то внутри, в душе своей воины все равно останутся мужчинами. Ты слишком большое искушение для них. Я не хочу их мучить. Даже, если Клятва сдержит их внешне, то внутри, в душе своей воины все равно останутся мужчинами. Ты слишком большое искушение для них. Я не хочу их мучить. Да и ты сама будешь страдать. Ты молода, сердце у тебя горячее, вдруг ты кого-нибудь полюбишь? И что тогда? Останешься верна Клятве и погубишь свою жизнь? Знаю, сейчас ты скажешь, что готова всем пожертвовать; но это сейчас. Пройдут годы, уйдет молодость, и что останется? Пустота. Женщина должна оставаться женщиной, иначе мир потеряет одну из своих опор. Станет хромым.
— Ты не примешь мой меч?
— Ну почему именно меч! Разве мудрецы, лекари и сказители нужны меньше? Разве проповедники — не те же воины? Разве, наконец, не нужны те, кто печет воинам хлеб, лечит их раны, шьет им одежду? Ну вот, только что хотела стать воином, а плачешь.