— Если она звучит так, как ты рассказывал… — глаза Нариона сияли, — я берусь за это! Я сделаю ее, чего бы мне это ни стоило!
Стоило — долгих лет попыток. Выходило вроде похоже — но звук был то резким, крикливым, то каким-то неживым. И мастер в отчаяньи швырял работу в огонь. И тогда Гэлмор снова приходил к нему, и Нарион говорил, отводя глаза:
— Расскажи еще раз. Может, пойму.
Криво улыбался:
— У меня снова не вышло…
Просил:
— Может, для того, чтобы получилось, надо понять того, кто ее сделал. Почему ты не хочешь рассказать мне о нем?
Эльф отмалчивался.
— Слушай, а может, ты ее придумал? И я гонюсь за сказкой?
— Нет.
— А почему ты не пришел к Эльфам? Ведь ваши мастера искуснее…
— Нет, это может сделать только человек. Кроме того, Элдар не нужно новое — они живут прошлым. Послушай, я расскажу тебе снова…
— …Знаешь, Гэлмор, она мне снится. Я вижу ее, касаюсь ее — она теплая, живая… слышу музыку… просыпаюсь — и не могу вспомнить. Во сне я знаю, что и как надо сделать. И все забываю, как только открою глаза…
И вот однажды, зайдя в мастерскую, Гэлмор с порога увидел сияющее лицо Нариона:
— Вот, послушай… кажется, получилось, — он говорил так, словно сам боялся себе поверить.
Нарион провел смычком по струнам — звук был таким чистым и глубоким, что у Эльфа перехватило дыхание от восхищения.
— Я должен научиться играть на ней! Теперь у меня все получится, я знаю! Но скажи — это она? Ведь правда, я не ошибся на этот раз?
Он начал играть на удивление быстро; он весь был охвачен каким-то радостным вдохновением, и лаиэллинн чаще смеялась, чем плакала в его руках. Известие о новом странном инструменте быстро разнеслась по городу, и теперь к Нариону заходили часто — послушать.
А однажды на пороге его дома появилась молодая женщина с медными, отливающими огнем волосами. И Нарион играл, глядя ей в глаза — и застыл в изумлении Гэлмор…
— Как ты ее называешь? — после долгого молчания спросила рыжеволосая.
— Лаиэллинн.
Ее глаза на мгновение вспыхнули:
— Тебе кто-то сказал?
— Что? — не понял Нарион.
— Как ее зовут.
— Да… вот он, — Нарион кивнул на Гэлмора.
Рыжеволосая посмотрела недоуменно — потом ее взгляд стал пристальным и острым:
— Ты — Элда? Я тебя помню. Не видела никогда, но — помню… Как твое имя?
— Гэл…
— Не надо! Я знаю. Гэлмор — так?
Эльф внимательно пригляделся к ней, но ничего не сказал.
— Благодарю, мастер, — рыжеволосая снова обернулась к Нариону. — Благодарю за песню. За то, что помнишь — знаешь — ее имя. Как он называл… А еще называли — ийэнэллинн.
— Что это?
— Боль Звезды, ставшая песней, — она произнесла это медленно, раздельно и отчетливо, глядя теперь на Гэлмора, беззвучно произносившего те же слова.
— Благодарю и тебя, Гэлмор. За то, что ты помнишь его.
Она вышла — узкая черная фигурка, огненные волосы, тяжелые черные браслеты на запястьях.
— Постой… постой! Как зовут тебя? — запоздало крикнул Нарион и, оглянувшись на Эльфа, уже тише спросил, — И кто это — он?
Эльф не ответил. Потом сказал с задумчивым удивлением:
— Кажется, я знаю ее имя… имена; только, должно быть, теперь ее зовут по-другому…
Через две недели на главной площади Нарион услышал ее имя. И, когда догорел костер, вышел вперед и начал играть. И замерла толпа — слушая, а Гэлмор плакал, прижавшись виском к нагретой солнцем стене, вслушиваясь в слишком знакомую летящую пронзительно-печальную мелодию…
К Нариону пришли в тот же вечер. Его творение было признано колдовским, смущающим души людей. Ему самому, сказали пришедшие, ничего не грозит, если он принесет покаяние и сам предаст чародейскую вещь огню.
Он не согласился.
Через несколько дней сильно поседевший человек на главной площади бесцветным голосом говорил слова отречения. Только руки его дрожали, когда он положил лаиэллинн в огонь — словно тело возлюбленной на погребальный костер. И долго вглядывался в пламя. Слез в его глазах не было.
— Нарион…
— Ты уходишь, Гэлмор, — тускло, безжизненно; не вопрос — утверждение. — Я трус. Мне было страшно там, я не хотел умирать. Думал — ведь столько еще не сделано… И костер… Я же видел, как — она…
Уставился куда-то пустым взглядом.
— А теперь понял, что все было зря. Потому что…
— …потому что… — прошелестел голос Эльфа.
— …я уже больше ничего не смогу сделать. Я слышу только ее голос.
Непонятно было, о ком — или о чем — он говорит.
— …и огонь перед глазами. Только огонь. Ийэнэллинн — обе…
— Идем со мной, — попросил Эльф.
— Куда? Зачем? — Нарион криво усмехнулся. — Я не нужен уже даже сам себе. Гэлмор… прежде, чем уйдешь: кто все-таки создал — ту, первую?
Эльф пожал плечами и непривычно глухим голосом проговорил:
— Теперь уже все равно.
И назвал имя.
Нарион не удивился.
…Он стоял в высоком зале перед тем, кого и сам — там, в другой, прежней жизни — называл Врагом. Было странное чувство — будто все это снится ему. Наверное, из-за той музыки, что звучала в зале.
Он стоял, опустив глаза, и говорил глухо и ровно:
— Я пришел. Мне было все равно, куда идти — только не оставаться с теми, кто ее сжег. Может, ты убьешь меня. Все равно. Я уже ничего больше не могу. Я не нужен. Выгорело все. Сначала ее сожгли. Я стоял и смотрел. Жутко и красиво: огненные волосы, огненные крылья. Кто-то завопил: «Ведьма!» — и она закричала. Она так страшно кричала… Недолго, а показалось — вечность. Потом… не помню. Кажется, я вышел и начал играть. Все — как в бреду. Потом… Они сказали — это чародейство. Нужно сжечь. И покаяться. Валар простят. Говорили — ведьмино наваждение, и я не виноват. Ласково так говорили… Я испугался. Больно… заживо. Очень. Я хотел жить. А — зачем… Я ее сжег. Свою музыку. Я отрекся от нее. Предал. Теперь — убей. Я должен был это сказать. Может, именно тебе. Не знаю. Делай со мной, что хочешь. Убей или гони прочь. Мне все равно. Я уже мертв.
Светловолосый юноша, стоявший в углу зала, слабо потянул ворот рубахи, словно ему не хватало воздуха.
Больше слов не было, и он стоял молча, ни о чем не думая, ничего не ожидая.
Враг шагнул к нему и положил руки ему на плечи. Нарион еле заметно вздрогнул.
— Куда же тебе идти… — тихо и горько сказал Враг.
И вдруг резко притянул Нариона к себе.
— Оставайся. Теперь твой дом здесь, мастер.
— Где он?
Эрион чуть замешкался с ответом:
— Спит.
— Брат не сказал, — вмешался Маг. — Повелитель, он не хочет жить. Нет-нет, — заметив легкое движение Саурона, — он ничего не делал. За нож не хватался, не вешался… — усмехнулся криво, — яду не просил. Лежит и смотрит в потолок. Когда глаза закрывает — не спит. И молчит все время.
— Я дал ему сонного зелья, — тихо добавил Целитель. — Больше ничего сделать не могу. Не могу разбудить душу: как в раковине замкнулась. Я еще не умею, — виновато. — Может, ты…
— Элвир, — вдруг глуховато проговорил Король.
— Что?..
— Пусть Элвир идет к нему.
— Сейчас?
Аргор объяснять не стал. Молчание нарушил новый, юный и горький голос:
— Так нужно, Учитель.
Саурон взглянул на юношу, потом перевел взгляд на Аргора; тот опустил веки, словно говоря — да.
— Нарион.
Мастер открыл глаза.
— А-а… мальчик… — через силу, словно по обязанности выговаривая слова. — Ты…
— Встань. Идем.
— Куда, — устало и медленно, по слогам.
— Идем, — повторил Элвир. Нарион молча поднялся и принялся натягивать одежду.
Больше он не спрашивал ничего.
…Он ничему не удивлялся — ни стремительному полету на крыльях летней ночи, ни бесснежным горам в призрачных мантиях лунного света, ни низким звенящим звездам, готовым упасть в ладони — но он не протянул рук… Без слов, без удивления поднимался вслед за Элвиром по тропе, поросшей терном, в вечную ночь Долины Одиночества. И только когда юноша подвел его к высокой лестнице — остановился.
— Ну что же ты? — почему-то шепотом спросил Назгул. — Иди.
Человек покачал головой.
— Иди, — с мягкой настойчивостью повторил Элвир.
Нарион медленно, тяжело ступая, пошел вперед — обернулся, в первый раз — с растерянностью, и даже, кажется, хотел что-то спросить, но Элвир угадал вопрос.
— Здесь ты должен быть один. Только один.
…Сам он остался на берегу реки — сидел, бесцельно вертя в руках цветок, стараясь не думать о том, что может происходить сейчас в Храме.
А что было с ним самим?
…Ночь
переполнила чаши глаз моих —
я один в пути…
Он не услышал — почувствовал что-то и резко обернулся.
Нарион стоял на ступенях — пошатываясь, закрыв глаза. Потом неверными шагами словно слепой начал спускаться по ступеням. Элвир хотел окликнуть его — но передумал.
Изломанный цветок полетел в воду, юноша порывисто поднялся.
…Нарион ничего не говорил, не открывал глаз — шел как во сне: Элвиру пришлось поддерживать его за руку. Ему вдруг мучительно захотелось узнать, что же услышал, что увидел, что пережил в Храме мастер лютни. Он не спросил. Об этом не спрашивают. Разве он сам — смог бы рассказать, что было с ним в те бесконечные три дня? А когда вернулся — никто не смотрел ему в глаза. Только Король; посмотрел — и отвел взгляд. Почему…
У горной тропы они остановились, и только здесь Нарион поднял веки — медленно-медленно, словно это стоило ему невыносимого усилия.
Провалы в звездную тьму.
Элвир отвел глаза.
Только у замка Нарион наконец заговорил.