— Угу, — Наран, зажмурившийся было перед первым глотком, открыл несколько прояснившиеся глаза.
— Ясно. Пейте. Вот так, прекрасно. А теперь я вам хочу сказать…
— Эрион, — просительно проговорил Сайта, — может, не сейчас?
— Именно сейчас, друг мой. Видите ли, молодой человек, — это уже Нарану, — не сомневаюсь, что вы действовали из лучших побуждений. Но Элвир… как бы вам это сказать… он не просто человек. Он — один из нас. И там, где вы, скажем, начинаете петь песни и выяснять, уважают ли вас ваши… хм… сотрапезники…
— Собутыльники, — не без некоторой мрачности поправил Сайта.
— Совершенно верно, друг мой, благодарю. Ну, так вот: любой из нас (кстати, и ты тоже, Сайта!) начинает вспоминать и видеть. Наши воспоминания и без того отчетливее и ярче воспоминаний… обычных людей, поскольку мы не забываем ничего, — он особо подчеркнул последние слова.
Наран попытался осознать смысл услышанного; далось ему это с трудом, на его лице отразилась мучительная работа мысли. Эрион с минуту помолчал, потом продолжил:
— Так вот. В таком состоянии воспоминания приобретают свойства реальности. То есть Элвир заново видел и переживал все. Видел и переживал так, словно это происходит с ним здесь и сейчас. Я понятно излагаю?
— Угм… и что же он… видел? — потерянно спросил Наран.
— Костер, — раздельно и холодно прозвучал новый голос.
Наступившая вслед за этим коротким словом тишина была оглушительной, до звона в ушах.
— Я, конечно, не могу приказывать вам, сударь, — после недолгого молчания произнес Король. — Я могу только… попросить. Уходите. Хотя бы на время. Вашей вины нет в том, что произошло, но сейчас — уходите. Некоторое время — не нужно, чтобы Элвир вас видел.
«Я и сам собирался…» — хотел было ответить Наран, но слова застряли в пересохшем горле. Просьба Короля звучала как приказ, а последствия возможного неповиновения Наран предпочитал даже и не представлять.
…Наран едва успел неуклюже вскарабкаться в седло, когда за его спиной раздался уже знакомый низкий глуховатый голос:
— Позволите ли сопроводить вас, сударь?
Наран с трудом сглотнул и поспешно кивнул головой, внезапно осознав, что — боится этого странного человека с ничего не выражающим красивым и холодным лицом, боится так, как никого и ничего еще не боялся в своей жизни.
Почти весь путь они проделали в молчании; только под конец мрачный его спутник спросил:
— Как там губернатор?
Трудно сказать, что больше удивило Нарана — то, что Король заговорил наконец, или его непонятный вопрос; однако в любом случае молодой человек предпочел не добиваться разъяснений.
— А чего ему сделается… Девицу вот новую завел — молоденькая совсем, жалко, спортит ведь девчонку, гад… На днях аж турнир в ее честь устраивает.
— Когда?
— А послезавтра в аккурат.
— Как его рука?
«С чего это ты так о здоровье губернатора нашего печешься, всех его предков до седьмого колена?»
— Да прошло уж давно все, — ответил осторожно.
— Хорошо.
Больше Король не проронил ни слова — а Наран и не стремился сызнова завязать разговор: скорее бы до места добраться — и то ладно, не до бесед тут…
— … Что ты задумал, брат?
— Хочу на турнире поразмяться.
— Зачем? — недоуменно поинтересовался Моро.
— Ты же Провидец.
— Но ты знаешь, я не читаю ваших мыслей.
— Объяснять дольше.
Воцарилось недолгое молчание.
— Вот значит как… — задумчиво протянул Провидец. — А Повелитель знает?
— Нет. Это только мое дело.
— Но… ты возьмешь кого-то с собой?
— Я же сказал. Это только мое дело. Потому что…
Король отложил в сторону черненый шлем и поднял глаза. Моро отвел взгляд первым.
— Потому что я сам был таким же, как он, — медленно и отчетливо проговорил Аргор. И, с неживым смешком: — Обещаю, это будет честный бой.
«Вот ведь — как в старинной повести… Смешно даже. За честь прекрасной дамы. Правда, дамы этой уже давно в живых нет, да и не видел я ее ни разу… своими глазами, по крайней мере. Зачем, спрашивается, мне это нужно?.. К демонам. Лучше не думать.»
Над ним посмеивались — кто за спиной, а кто и в открытую: тоже мне, рыцарь! Ни золоченых доспехов, ни оруженосца — даже шатер ставил сам, сам чистил коня… Небось, из этих нуменорских аристократов — промотал отцовы денежки и решил славы добыть да дела поправить на границах южных колоний.
— Благородный рыцарь Морион.
Кажется, даже в голосе герольда — издевка. Черный рыцарь — черненая кольчуга, черная одежда, вороной конь. Шлем нуменорский, но лицо до глаз закрыто кольчужной сеткой, а крылья шлема — скорее крылья ворона, чем чайки. Черный щит — без герба: то ли полукровка безродный, то ли и вправду аристократ, стыдящийся нищеты… Конь, впрочем, добрый — видать, военная добыча…
Но шуточки поутихли к концу первого же дня: черный рыцарь неведомого роду-племени одержал три удивительно красивых и легких победы — ни один из его противников не мог бы похвастаться, что хоть раз задел его. Уже дамы начали взволнованно перешептываться, поглядывая в его сторону, а новая пассия губернатора даже в ладошки захлопала и засмеялась, приветствуя очередную его победу. Губернатор недовольно сдвинул брови, но промолчал, а безвестный рыцарь отвесил глубокий церемонный поклон в сторону губернаторской ложи…
Она и вправду была очень юна — совсем девочка, тонувшая в пене дорогих кружев и в драгоценной золотой парче. В ней было очарование юности — золотисто-рыжее облако пушистых волос, охваченных ажурной сеткой золотых нитей, по-детски ясные и удивленные глаза, чистая кожа, легко вспыхивающая румянцем… Она с веселым удовольствием играла роль придворной дамы; загадочный рыцарь, высокий и статный, просто очаровал ее. Сама того не замечая, она уже молила Валар за него.
К концу третьего дня ни у кого уже не оставалось сомнений в том, кто выйдет победителем в турнире.
А он по-прежнему не заговаривал ни с кем, по-прежнему не появлялся на людях с открытым лицом — и все это создавало вокруг него романтический ореол; не было дамы, которой он не казался бы теперь героем, словно бы сошедшим со страниц старинной повести — и мало кто удивился, когда ему, победителю, юная королева турнира бросила цветок…
Губернатор поднялся с места, багровея лицом, и быстро покинул ложу. Ждать пришлось недолго: он появился уже на ристалище, великолепный в своем тяжелом доспехе с золотой насечкой и пурпурном плаще. Герольды возвестили, что сам благородный господин Дамрод, наместник государя, и прочая, и прочая, желает померяться силами с победителем турнира. Черный рыцарь принял это известие спокойно — только глаза его недобро блеснули, но увидеть это было некому.
…Поединок был странен: завораживающая игра, страшный и красивый танец смерти. Черный рыцарь не нанес еще ни одного удара, он кружил вокруг противника с пугающей мягкостью дикого зверя — и, казалось, это будет тянуться бесконечно…
Потом все произошло так стремительно, что никто не успел понять, как это случилось. Широкоплечий рыцарь в золоченом доспехе распростерся на земле, а его противник низко склонился над ним — всего на миг — и тут же выпрямился, и напряженная тишина взорвалась криками восхищения. Черный рыцарь легко поклонился и неторопливо пошел к своему шатру — должно быть, переодеться перед тем, как королева турнира вручит ему награду. Его противник лежал навзничь, не поднимаясь — долго — слишком долго — и восторженные крики как-то разом стихли, и только юная девушка в золотом парчовом платье вскрикнула вдруг за миг до того, как оруженосцы склонились над телом Дамрода.
В глазах губернатора застыл безумный ужас, а между ключиц глубоко вошел трехгранный стальной кинжал-игла.
…Работа была окончена — оставалось только натянуть струны на узкий гриф. И, впервые увидев творение Нариона, Повелитель страшно побледнел, порывисто выдохнув:
— Я…
Элвир заговорил одновременно с ним:
— Я сделаю струны, мастер.
Саурон вдруг ссутулился, устало уронив руки, и молча кивнул.
…лучи Звезды и нити тумана, белизна цветов Лаан Эрн, песни Ночи и песни ветра, серебро ковылей и звездный металл, закаленный в лунной крови, память голоса твоего — струны песни чужой…
Нарион был в дорожной одежде — только черный плащ еще висел на спинке кресла.
— Ты уходишь, тарно?
— Да, тарни. Хочу посмотреть, как живут люди — там, на востоке, на юге… Расскажу им о том, что видел здесь. А ее, — он коснулся лаиэллинн, — оставляю тебе. Нет-нет, — заметив протестующий жест юноши, — знаю: ты сумеешь сказать то, что не сумел я.
Мастер прошелся по комнате.
— Сегодня великий день. День радости и день печали. Я передал вам все, что знал и умел сам, я вижу — вы пойдете дальше, превзойдете меня — и мне радостно за вас, и светло на сердце. И грустно мне уходить, расставаться с теми, кого я успел полюбить. Сегодня я буду играть вам и Повелителю. Так я играл только один раз…
По его лицу скользнула тень; показалось — он стал старше на много лет.
— У нее… есть имя.
— Знаю, тарно, — Элвир заглянул мастеру в глаза.
— Я буду играть, — повторил Нарион.
В черной одежде странников Тай-арн Орэ он стоял в поющем зале пред Сауроном и говорил:
— Повелитель, настал час мне собираться в дорогу. И на прощание я хочу играть вам. Слушайте…
…За мгновение до того, как крылья Песни обняли его, Элвир успел увидеть, как Саурон — Гортхауэр — Ортхэннэр с потрясенным, отчаянным, безумно-счастливым лицом поднимается и делает шаг вперед. Потом он не помнил ничего, кроме Песни…
…и она оборвалась на высокой звенящей ноте, и Саурон закрыл лицо руками, а человек в черной странничьей одежде медленно, как бывает только во сне, начал оседать на каменные плиты пола, и Элвир успел на мгновение раньше Эриона, успел — чтобы увидеть не глаза — провалы в звездную бездну — прежде, чем они снова стали глазами человека, пустыми и мертвыми.