Через несколько дней Хэлкар снова исчез. Но те, что отправились следом, уже знали, где его искать.
Он сидел на берегу у кромки прибоя, застыв в безжизненной неподвижности, и все смотрел в море, вглядываясь до рези в глазах, смотрел, смотрел…
Его увели.
Он вернулся снова.
И снова.
И снова.
Словно надеялся, что хоть что-то вернет ему море — прощальным даром Нуменорэ.
Никто не пытался отговаривать его — даже и просто заговорить с ним никто не решался. Больше не было ничего — ни чувств, ни мыслей, ни даже боли. Пустота. И пустыми глазами мертвеца он смотрел и смотрел на лениво колышущиеся волны: только эта единственная навязчивая мысль гнала его на берег — может быть, хоть что-то…
И он возвращался.
Снова и снова.
И снова…
Пусть кто угодно говорит, что я ненавидел Нуменорэ, что я предатель, что воевал против своего народа, что мстил за позор и забвение — мне все равно. Уже все равно. Пусть говорят.
Это неправда.
Неправда.
Послушай… пожалуйста, послушай…
Я любил Нуменорэ.
Ирисная низина
Нинглор — золотые слезы. Нинглор — золотые цветы ирисов. Яркие, как солнце летнего полдня — но радости нет в долине Сир Нинглор, в Ирисных Низинах по берегам реки Золотых Слез.
Дети не приходят собирать золотые цветы — бывает так, что отсюда не возвращаются, и не узнать, что стало с пропавшими — молчат холодные воды Сир Нинглор, болотистые берега не хранят следов. Затянула ли топь, выпила ли жизнь ледяная река, духи ли зачаровали колдовской пляской, заманили в горы, или убили пещерные твари — не знает никто.
И верят люди: золотые ирисы — это души тех, кто не вернулся с берегов Сир Нинглор. За века — сколько было их? Золотым ковром раскинулись по обе стороны речного потока поля ирисов, и красноватые острые листья их похожи на плохо отмытые от крови клинки.
Нинглор — золотые слезы. Нинглор — золотые цветы ирисов. Бедны здешние земли, бедны и люди, живущие в них, но не найдется смельчаков, что согласились бы вымывать золотые крупицы из белых песков Сир Нинглор: река стережет свои сокровища. Люди говорят — проклято золото Сир Нинглор, и на отливающих красным комочках его — стылая кровь.
И еще говорят — ночами нет места страшнее, чем Ирисные Низины. В Лоэг Нинглорон бродят в безлунные ночи призраки с бескровными лицами и горящими глазами и пьют кровь тех, кто смеет прийти сюда. Горе одинокому путнику, если ночь застигнет его в Ирисных Низинах…
Быть может, все это лишь поверья темных, неграмотных людей, сказки, смешные для сынов Нуменорэ. Кого бояться двум сотням лучших рыцарей нового короля Арнора? Никто не согласился бы сопровождать их через Лоэг Нинглорон — но им и не нужен был проводник.
Позади — победа, впереди — слава; Враг повержен, воинство его — сухие листья на ветру…
Им нечего было бояться.
На исходе был тридцатый день похода. Через несколько дней новый верховный король Верных вступит в свои северные владения. Они разбили лагерь неподалеку от того места, где Сир Нинглор впадает в Великую Реку. Недавний дождь размыл берега; переправу придется искать выше по течению Андуина. Но это будет завтра. На сегодня переход закончен, и солдаты разводят костры. Сухого дерева здесь не найти, и порывистый ветер Йаванниэ скорее мешает, чем помогает раздувать пламя.
Однако день выдался на удивление теплым; лес вдалеке похож на золотые низкие облака, а закатное солнце первого месяца йавиэ, тонущее в золотом и алом, приятно согревает усталое тело.
Дозорных Исилдур решил не выставлять: местность открытая, и, хотя от владений Трандуила их отделяло около тридцати лар — четыре перехода, да примерно в стольких же лар позади оставался благословенный Лориэн — что может случиться здесь, в эльфийских владениях, с королем Верных и его свитой?
Солнце медленно опускалось в наливавшиеся багрянцем облака. Недобрый знак.
Тревожное ощущение, не оставлявшее Элендура с рассвета, усилилось; один из немногих, он так и не снял с пояса меч. За годы, проведеные при дворе Элендила в Арноре, он привык думать, что поверья людей всегда имеют под собой какую-то основу, потому не был склонен с такой беспечностью, как отец, воспринимать слова тех, кто называл Лоэг Нинглорон злой землей. Ну, положим, в призраков и мертвецов, пьющих кровь, он не верил, однако Хитаэглир неподалеку, а у гор этих недобрая слава. И еще — здесь было тихо. Неестественно тихо. Словно невидимые холодные щупальца тянулись от болотистых островков, поросших чахлым кустарником и прозрачно-тонкими деревцами, в которых едва теплилась жизнь. Было бы лучше разбить лагерь выше по течению Андуина. Воспитанник Элендила никогда не был трусом, но здесь ему против воли стало не по себе. И он почти не удивился, услышав хриплый вой, доносившийся с восточной стороны, из поросшей редким леском низины.
Встретившийся им два дня назад человек из небольшого селения на западной границе Леса сказал: отсюда не возвращаются. Исилдур тогда посмеялся над глупыми предрассудками Низших. Пожалуй, и сейчас он не слишком-то обеспокоился: на открытой местности Орки — воины скверные, им бы горы да лес, и превосходство в числе им не сильно поможет. Надеялся еще и на то, что вскоре эти твари поймут — добыча им не по зубам; повадки их известны. И на первых порах его чаянья оправдались: после короткой стычки Орки откатились назад, встретив на своем пути стену щитов, из-за которой Нуменорцы наносили короткие точные удары; сами люди были недосягаемы, стрелы оказались бессильны против их щитов и брони… Стрелы?
Элендур быстро наклонился, поднял с земли стрелу с серым оперением и тускло поблескивающим наконечником. Лук и стрелы — оружие Эльфов и Людей. Орки почти не пользуются ими — да и стрела эта не производила впечатления орочьей. С чего бы люди стали нападать на отряд? Эльфийские стрелы длиннее и легче, оперение у них, как правило, зеленое, у стрел лесных людей — коричнево-бурое…
— Они отступают!
— Не по ним, видно, добыча, — усмехнулся Исилдур, но тут же помрачнел. — Видно, вражье Кольцо их манит. Сам сдох, а недобитки остались.
Задумался. Окликнул стоявшего неподалеку воина:
— Эй, — по всему видно, забыл имя, — охтар!
Солдат почтительно склонился перед ним. То ли, как говорили потом, предвиденье посетило нового короля, то ли просто неспокойно было ему, но он вручил солдату обломки меча Элендила в черных ножнах. Солдат преклонил колена.
— Это ныне я поручаю тебе, — торжественно проговорил Исилдур. — Любой ценой — даже ценою того, что тебя обвият в предательстве — ты должен спасти его. Делай, что хочешь, но это не должно попасть во вражьи руки. Возьми с собой кого-нибудь и иди. Таково мое повеление.
Он величественным жестом отпустил посланников и снова повернулся в сторону леса.
Нет, это не была бродячая орочья банда: те отступили бы. Эти — нет. Казалось, чья-то неумолимая воля гонит их в бой, заставляя забывать даже страх смерти. Но ведь не было уже того, кто мог послать их… или прав был Элронд, и Кольцо Врага — не просто игрушка, дарующая невидимость, и зов Кольца манит злых тварей? Исилдур не слишком верил в это, но и другого объяснения найти не мог. Стена щитов — тангаил — сомкнулась в кольцо. Исилдур все еще рассчитывал продержаться до рассвета, памятуя о том, что Орки боятся солнца. Он заставлял себя надеяться, что копья и мечи удержат вражьих тварей на почтительном расстоянии; здесь и стрелы не помогут, это тебе не зверьё лесное…
Позади кто-то коротко вскрикнул. Исилдур не обернулся, стараясь в темноте разглядеть передвижение врагов.
Аратан и Эстэлмо оттащили раненого к костру.
— Брат, — позвал Аратан, — посмотри; что это?
Элендур склонился над солдатом, с изумлением разглядывая необычайно короткую и тяжелую, почти без древка, стрелу, буквально приколовшую щит к руке. Вторая такая же стрела глубоко засела в горле: видно, воин дернулся, почувствовав боль, и на мгновение открылся.
— Не могу себе представить оружие, из которого можно выпустить такую стрелу, — глухо сказал Аратан.
— Что же, значит… значит, это — демоны против нас? — Эстэлмо посмотрел растерянно и, хоть пытался сдержаться, губы его жалко дрогнули.
— Не отчаивайся, — ободряюще улыбнулся юноше Элендур, — может, все же продержимся.
Сам он на это уже не надеялся.
В ближнем бою Орки выбрали новую тактику. Теперь они скопом бросались на щитовиков и, живые ли, мертвые, но тяжестью своих тел валили нуменорцев на землю и добивали, не давая подняться. Так был убит Кирион, а Аратан смертельно ранен — его, умирающего, сумели отбить и втащить в круг.
Исилдур подошел к Элендуру, склонившемуся над братом, и остановился в тяжелом молчании. Элендур поднял голову:
— Ну что же, — в глуховатом голосе прозвучала горечь насмешки, — непобедимый великий король Верных не может справиться с жалким отребьем? Где же та сила, которой ты похвалялся — властью которой ты проклял целый народ?
В глазах Исилдура вспыхнул гнев — но тут же угас. Он ссутулился, глядя на распростертое на земле окровавленное тело Аратана, внезапно ощутив всю горечь этой потери.
— Эта сила… — медленно начал он, но остановился, пытаясь справиться с чувством горькой вины. На мгновение в глазах Элендура промелькнуло сострадание — только на мгновение.
— Ну, так что? — резко спросил он.
— Я не могу подчинить это своей воле, — устало отозвался Исилдур. — Я… я слишком слаб.
Моя гордость… побеждена. Я не могу даже надеть его: мне кажется, оно снова будет жечь меня.
Я должен был отдать его хранителям Трех…
Таким Элендур еще никогда не видел отца. Больше не торжествующий победитель, не останавливавшийся ни перед чем — будь то удар в спину врагу (Кирдан рассказывал об этом скупо, отрывисто, словно само воспоминание причиняло ему боль) или казнь менестреля на поминальном пиру. Отец, потерявший сыновей — враз постаревший, осунувшийся и беспомощный. И ведь сам со своей глупой самонадеянностью привел их сюда — на смерть… но, может, хоть старшего сына еще можно спасти!