Пальцы Безликого скользнули по медальону. Задержались на мгновение, ощутив неприметную глазу царапину на золоте — там, где по нему скользнул тусклый наконечник стрелы.
Кольцо было там. Было. А теперь?
Чуть более торопливо, чем следовало, он открыл медальон. Словно не веря себе, ощупал его внутри. Разочарование было отвратительным кисло-горьким на вкус.
— Где Кольцо?
Серая фигура склонилась в поклоне — к почтению примешивается изрядная доля страха:
— Великий… я не знаю… Я принес то, что нашел, ничего не утаил, клянусь!
Он не сомневался в том, что это правда — вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову скрывать что-то от Безликого, по их представлениям он — всевидящий. И они недалеки от истины. Но проверить стоило…
— Подойди. Ближе.
Последние несколько шагов Наделенный Силой прополз на коленях — словно серый поджарый пес, виновато виляющий хвостом, не ведающий, чем мог прогневить хозяина.
— Смотри на меня.
Недолгое молчание.
— Вижу, ты говоришь правду. Что ж, я доволен тобой. Ты заслужил награду. Величайшую награду, какую только может получить человек. Ты узришь Наставника и будешь пребывать с Ним во веки веков, и в Белом Граде обретешь покой… вечный покой…
Тонкие белые пальцы ласково гладят виски, и покой наполняет все тело… Темные глаза с восторгом смотрят в скрытое маской лицо, туманятся слезами преданности и благодарности.
— Ни тревог, ни забот, ни страстей — покой, вечный покой…
Глаза человека закрылись, он мягко соскользнул вниз по невысоким ступеням.
Бессмертный некоторое время сидел неподвижно — со стороны казалось, что он задумчиво смотрит на распростертое у его ног тело — потом негромко хлопнул в ладоши:
— Возьмите тело его. Несите его бережно; великого счастья удостоился он, и ныне узрит лик Наставника, пребывающего в вечном и неизменном Покое. Радуйтесь же и возносите хвалу Наставнику в сердцах ваших. И помните — мало желать благой участи, но должно вершить волю Наставника, дабы в урочный час принял Он ваши души. Да будут помыслы ваши чисты, подобно кристаллу, ибо Ему открыты святая святых сердец ваших. Благо будет боящимся Его, которые благоговеют пред лицем его; а нечестивому не будет покоя, и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет пред Ним; ибо род приходит, и род уходит, и лишь Он пребывает вовеки. Радуйтесь же, избранники Его, дети мои, и стремитесь деяниями вашими приблизить час возвращения Его…
Истари. Начало
…Тих и печален небольшой круглый зал, и мерцают в недоступной высоте под сводами прохладные звезды, и едва различимы лица тех, что лежат на простых ложах в смертном покое вечного сна…
Тот, что поднялся с ложа, пошатнувшись, прислоняется к стене — ноги не держат. Перед глазами все плывет — а может, дело в колдовском тумане, колышущемся в покое, отчего все вокруг — и ложа, и тела, распростертые на них, и самые стены зала — кажется призрачным. Держась за стену, он бредет куда-то сквозь неживое колыхание.
Он.
Кто — он?
Что-то замерцало в памяти — как неясный огонек в волнах тумана. Замерцало — и угасло. Он идет и идет по бесконечным коридорам и залам, бессмысленно вглядываясь в скользящие мимо него, сквозь него бесплотные фигуры.
Сотворенный вглядывается в сумрачную фигуру под аркой, облаченную в одеяния, черными показавшиеся после белесоватой прозрачности тумана — нет, фиолетовые и пурпурные, и цвета запекшейся крови.
— Кто ты? — беззвучным криком.
Первый шаг — как шаг ребенка к отцу, и тянутся руки — то ли обнять, то ли соприкоснуться — ладонь-к-ладони…
И — встречают густой туман. Туман, который можно ощутить, но нельзя обнять: рвется под живыми ладонями.
Губы шепчут слово, которое невозможно произнести — ты не знаешь, как оно звучит. Майя бросается вперед — но фигура уже меняется, тает, плывут клочья тумана, складываются в смутные призрачные образы, в которых нет ни смысла, ни сути… Он останавливается на мгновение — снова все поплыло, закачалось перед глазами, мертво колыхнулись в беззвучии туманные полотнища гобеленов, — и бредет дальше, как в бесконечном сне-пробуждении, пытаясь проснуться, вырваться из пелены не-яви на грани жизни и бесконечной смерти, с одной мыслью — выйти из безвременья этого туманного лабиринта.
Он не знает, что там, вне Чертогов. Не знает даже, существует ли это «вне». Но он должен выйти. Должен.
Он идет…
После вечного сумрака Чертогов свет, льющийся с небес, показался ему нестерпимым, приторно-ярким. Все, что видел вокруг, было ему знакомо — он узнавал все, всему находил имена. Кроме себя самого. Он пошел вперед без особой цели — просто чтобы хоть что-то делать, а может, думал, что это пробудит память. Но внутри была по-прежнему гулкая болезненная пустота.
Здесь не было никого — живые не любят приближаться к Чертогам Мертвых. И он пошел — не зная и не помня, куда.
…А озеро почему-то отражало звезды. Звезды, которые увидеть можно было только на побережье Валинора. Вечерние, полуночные, предутренние… всегда — звезды. Он не знал, почему ноги принесли его сюда — в сады Лориэна, пришло имя. Сел на берегу, обхватив колени руками, глядя в звездное черное зеркало воды. Зачем он здесь? Откуда знает — это место, вот именно этот берег, темнолистные деревья с серебряно-гладкой корой? Откуда эта тоска — словно потерял еще не найденное…
Он не заметил туманной фигуры — приглушенно, темным золотом, черненым серебром отливают складки свободного облачения, темно-пепельная волна волос, очерк узкого лица едва намечен в туманной изменчивости, и только глаза вдруг взглянули ясно — агатово-серые, огромные, миндалевидные…
Легкий вздох, колыхнулись одежды — рука неощутимо провела по волосам Сотворенного — и нет ничего, только тает туман над озером…
…Он не знает, есть ли ему место в земле Валинора. Ему некуда идти, и он возвращается в Чертоги.
Чертоги изменились: нависли над головой тяжелые мрачные своды, туман течет в русле сочащихся влагой стен, сложенных из грубо обработанного темного камня. Снова — бесплотное колыхание, и призрачные фигуры в бесконечном одиночестве посмертия скользят — сквозь него, друг сквозь друга, и все ищут кого-то слепыми от без-временной тоски глазами, протягивают друг другу руки, которым не дано соприкоснуться, и плачут, и молят, и шепчут, шепчут, шепчут, и ловят призрачными пальцами мерцающие огоньки — холодные искры воспоминаний…
Под низкой мрачной аркой впереди — неясная темная фигура; майя останавливается, не дойдя нескольких шагов
— Не уходи… ответь, кто ты? Кто я? Кто — мы?..
…Я — сотворивший тебя, ты — сотворенный мною… — гулко отозвалось внутри: отзвук колокола, медь и черная бронза.
— Я знал тебя… знаю — давно… Скажи, кем я был — что во мне?
…ты — часть меня, потому тебе кажется, что ты помнишь давнее. Это не так. Ты есть только сейчас.
— Но я ведь — помню… — майя растерян. — Я был…
…ты сотворен мною. В тебе нет ничего, кроме того, что дал тебе я. Твоя память — отражение, отзвук, эхо моих мыслей…
— Нет же! Я помню! Скажи мне, почему…
Довольно, — гулко ударил колокол. — Молчи. Нет ничего, кроме сейчас. Видение. Наваждение. Ничего иного не было. Нет. Забудь.
Дрожит воздух — словно оборвалась медная струна. И вдруг:
Уходи, — шелестит бесцветно, как высохшие крылья мертвой бабочки; и снова, с мучительной настойчивостью, — Да уходи же!..
Но Сотворенный не уходит — стоит неподвижно, не опуская взгляда, и туман, похожий на разведенное до опаловой прозрачности молоко, медленно течет вокруг него, Темная фигура беззвучно отступает, скользит прочь по коридорам, не рождающим эха, в никуда — и призрачные тени отступают с пути Владыки Мертвых Намо Мандоса. Майя так и не сумел заглянуть ему в глаза.
…Башней Теней зовут ее, и Одинокой башней, ибо никто не живет в обители Той-что-в-Тени, кроме нее самой. И призрачной дымкой окутаны тонкие серебряные ветви плакучих ив над бесшумной туманной рекой, и шепчут что-то печальные травы…
Почему-то ему показалось, что там он может найти ответ. До обманчиво близкой туманной башни идти пришлось долго — но вот он почти у ее подножия, и зыбкие тени, блики и медленное течение туманной реки складываются в мерцающую тонкую фигуру.
— Кто я, Высокая?
Она молчала — в вечерних глубоких тенях растворялся облик; майя рванулся к ней, хотел схватить за руку, но тенью, колышущимся сумраком, туманным призраком она ускользала от него. И тогда отчаянно, всем своим существом он вскрикнул:
— Кто я?!
— Ты… тот, что уходил… — странно прошелестел голос Той-что-в-Тени.
Скорбные огромные глаза смотрели в глубины его души, недоступные ему самому:
— Тот… что уйдет… далеко… далеко….
Тенью в тень, только взгляд, и мерцают искрами отголоски:
…далеко…
— Постой… подожди, Высокая!.. — майя беспомощно уронил руки. — Куда же мне идти… — прошептал потерянно.
Постоял немного, еще надеясь, что эхо и туман ответят, а потом, развернувшись, медленно пошел. Куда? Не все ли равно. Вперед. Далеко…
…Он бродил по лесу без особой цели — просто затем, чтобы хоть чем-то занять себя, заполнить гулкую пустоту внутри.
Всадник на золотисто-рыжем коне подъехал к майя — тот не сразу заметил его.
— Эй… ты кто?
— Я? — майя поднял на всадника глаза. — Я… не знаю.
— Как так? — удивился всадник, спешиваясь. Был он широк в плечах, кожа его была золотисто-смуглой, золотом отливали темно-русые волосы, и золотистые искорки плясали в карих глазах. — Ты же из Западных Чертогов, сразу видно… Я Алатар, из майяр Великого Охотника.
Пригляделся; на его подвижном лице выразилась озадаченность:
— Странно… я всех здесь знаю — а тебя не видел никогда… Вообще, конечно, в Западных чертогах я не был…