сть та земля, куда ушел Звездочет…
— Это тебе тоже отец рассказал?
— Нет, я сама поняла. Отец… Он ведь тоже был Странник. А еще через четыре года я осталась одна. Мама умерла — чахотка. Гилдор-менестрель взял меня в ученицы… Но тебе неинтересно, наверно.
— Почему же? И догадалась ты верно: Элвир — наш брат.
Она вздохнула:
— Так часто бывает. Знаю — а откуда, непонятно. О тех землях, где бываю, о людях, которым пою… Вроде — придумываю, а оказывается — правда… Некоторые пугаются, говорят, я — ведьма.
— Ты так и не спросила, как меня зовут.
— Твое имя сгорело, — звенящим напряженным голосом; взгляд — в сторону.
Оба замолчали. За стойкой, постанывая, зашевелился кабатчик.
— А про него-то мы и забыли! — с несколько наигранным весельем проговорил Назгул. — Надо бы заплатить ему за беспокойство: нескоро еще у него полная харчевня наберется!
Бросил на стол кошелек:
— Думаю, хватит на первое время. Как ты полагаешь?
— Идем отсюда, — сказала Иэллэ.
— На ночь глядя?
Пожала плечами:
— Не в первый раз, — подумав, рассмеялась. — И я в легенды попаду: Назгул уволок! Вот ужас-то!
Они сидели у костра в лесу. Девушка казалась грустной, чем-то встревоженной, то и дело поправляла тяжелый узел бледно-золотых волос.
— А Линдэле кто назвал? — нарушил молчание Назгул.
— Эльфы, — она дернула плечом, — Я же и к Трандуилу забредала, и в Митлонд даже… Вот в Имладрисе не была. Не хочется. И в Лориэн не пустят — жаль, хотелось бы посмотреть… Трандуил поначалу тоже был не слишком гостеприимен.
— И что же ты ему пела?
— О Лесном Короле и короне из листьев клена. О медовой росе летнего утра в ладонях. О зеленоглазой королеве, говорившей с деревьями…
— Ты и это знаешь?
— Я посмотрела ему в глаза.
— Посмотри и мне в глаза. Спой.
— Тебе будет больно слушать.
— Спой. Сегодня такая странная ночь… сегодня можно.
Она подняла на него глаза и потянулась за лютней.
…Ее плечи еле заметно вздрагивали. Он взял ее маленькую руку и прижал к своему лбу.
— Больно?..
— Светло и горько, Иэллэ.
— Я тоже помню… — резко оборвала фразу, заговорила о другом. — У Гилдора была странная лютня — очень старая, черная, железные струны — как лучи звезд. Я на ней и училась играть. Она должна многое помнить — лютни ведь помнят все. Тогда я начала видеть. И мне показалось… ну, неважно. Светает. Тебе пора.
— Может, поедешь со мной, Иэллэ?
— Не сейчас. Но мне очень хотелось бы… — светлый узел волос все-таки распустился под ее пальцами. — И хотелось бы еще раз увидеть Элвира.
Еще раз?..
— Я собиралась в Итилиен — а оттуда уже не так далеко…
— Остерегись: в тех лесах…
— Я знаю. Потом, наверно, попробую дойти в Эс-Тэллиа — может, Лес пропустит. Мне нужно поговорить с одним… человеком. Наурэ. Не тревожься, я буду осторожна. До встречи…
Зов.
Он стиснул виски; беззвучный крик боли был так страшен, что он не сразу смог понять — откуда, кто это, что с ним…
Нужно торопиться.
Крылья коня вздрагивали.
— Сможешь? Так быстро, как только можно, — прошептал Король.
Зов.
Он правил конем почти вслепую; огромные крылья со свистом резали воздух. Внизу, судя по воплям ужаса, его тоже заметили.
…Он старался не смотреть на хрупкое окровавленное тело, почти не прикрытое изорванной в клочья одеждой — поспешно укрыл ее плащом. Он видел наискось разорванное орочьими когтями узкое лицо, набухающие кровью веки, из-под которых сочились темные капли, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Обхватил пальцами израненное запястье — хоть часть боли забрать, хоть немного…
— Кто… — она дернулась.
— Лежи, — хрипло выговорил он, — все будет хорошо.
— Так и не дошла… к вам… ты из Тай-арн… Орэ… руки… такие же… кто…
— Аргор.
— Король…
Она подняла веки — и Назгул невольно отшатнулся.
— Забыла… что не смогу… увидеть… прости…
Судорожно вздохнула:
— Хэлкар… видела… во сне… замок в долине… где ночь… белые цветы… замок… под Звездой… поет… он — есть?.. или… я придумала…
— Да, — он не узнавал своего голоса, — Эрн. Храм Одиночества.
— Если бы… ты смог… отнести меня туда… только… не успеешь… не доживу…
— Я сделаю это.
Он поднял ее; завернул в свой плащ, бережно прижал к себе. Кольцо на его руке вспыхнуло звездой.
— Цветы… я чувствую… какие они?..
— Похожи на хрупкие звезды, белые-белые, такие, что кажется — светятся. И река — слышишь? Чистая, глубокая, холодная — как темный лед.
— Слышу… Глоток воды…
Он опустился на колени и зачерпнул горстью ледяную воду.
— Благодарю… так… хорошо…
Он зачерпнул еще воды, попытался омыть ей лицо, но неглубокие длинные раны снова начали кровоточить. Он положил ладонь на лицо девушки, сосредотачиваясь. Губы под его рукой шевельнулись:
— Не надо… все равно… не смогу жить… — судорожный вздох, — не хочу умирать… снова…
Еще что-то — чуть слышно. Он наклонился ближе.
— …как же… ему было… больно…
Он шел медленно, боясь оступиться, не чувствуя ничего, кроме боли и бессильного гнева. А она смелая девочка — похоже, пыталась защищаться. Тот маленький кинжал с черной рукоятью — явно не орочий. И этим же кинжалом…
— Храм…
— Да. Мы пришли.
Она попыталась улыбнуться:
— Песнь… и сердце…
— Мы у Сердца Храма.
Она рывком разлепила слипшиеся от загустевшей крови ресницы; он осторожно положил ее руку на поверхность камня. Ее лицо исказилось, по щекам потекли алые капли. Рука вздрагивала, как перебитое крыло. И все ярче, страшнее полыхало пламя в камне.
— Сердце… — прошептала — и замолчала.
Он не выдержал этой тишины:
— Я раскажу тебе, какой он — Храм. Хочешь?
Еле заметное движение: да.
…и высокие колонны уходят под своды, а сверху сияют звезды и отражаются в черных полированных плитах, как в тихой воде озера, и когда идешь, кажется, что под ногами бездна, а ты летишь над ней… А зеркала — врата в иные миры, они отражают только звезды… и музыка — ты слышишь? Слышишь?!..
Он поднял руку, чтобы опустить ей веки — и не смог. Рука застыла в незавершенном жесте. Он понял, что — не сумеет, не посмеет сделать этого. Никогда.
На берегу реки он снял последние жалкие лохмотя, едва прикрывавшие ее тело, и начал смывать кровь, стараясь не думать о том, что делает. Славная будет охота. Все равно я больше ничего не смогу сделать для тебя — только покарать. Или — отомстить. Все равно. Я даже имени твоего не знаю…
— Кто… — вскрик без голоса. Он обернулся. Элвир, чуть позади — Денна и Провидец. Элвир. Элвир. Ему нельзя быть здесь. Почему — не знал: нельзя. И — поднялся, заступая дорогу, но седой юноша уже шагнул мимо него, на мгновение замер над телом — и вдруг, словно ноги перестали держать, не опустился, а — рухнул на колени и застыл. Денна пошел было к нему — «Уходите.»
Словно с силой толкнул ладонью в грудь.
«Уходите.»
Не ему — нам нельзя здесь быть.
Король медленно пошел вперед — ссутулившись, чувствуя, как наваливается на плечи усталость, зная, что остальные двое сейчас идут следом за ним.
Элвир остался один.
«Вот ты и пришла, как обещала…»
Он ткал ей королевское облачение — из скорбной песни Ночи и тончайшей кисеи тумана, из жемчужных капель росы и лучей звезд — словно это все еще имело смысл, словно этим было можно что-то изменить, — из шелкового шелеста тихих трав и горького аромата цветов, вздрагивал, когда случайно касался ее кожи — ведь руки ледяные, ей же холодно…
«Я ждал тебя, так ждал…»
В каком-то оцепенении он положил ее голову себе на колени и, глядя в лицо ушедшей, одними губами напевая что-то, начал вплетать живые звезды цветов в пепельные волосы — еще одну, и еще — еле заметно раскачиваясь из стороны в сторону, словно пытался унять боль монотонностью движений, и тонкие нервные пальцы ласково перебирали отливающие лунным серебром шелковистые пряди — отрешенное лицо безумца, и убаюкивающий монотонный напев был почти беззвучен, и перехватывало горло и не хватало дыхания; казалось, его руки живут собственной жизнью — сплетают бледные цветы, перевивают тонкие темные стебли невесомыми нитями звездных лучей, — из звезд и цветов сплету я венок тебе, сердце мое… звезды неба и звезды земли, травы разлуки и встречи, жемчужины скорби вплету я в венок тебе… — и бережно опустил звездную корону на ее чело — а потом запрокинул слепое от тоски лицо к небу и замер так, бессильно уронив руки…
…и прошли века прежде, чем он поднялся, и взял ее на руки, и пошел вперед, в вечерний сумрак из вечной ночи.
Они ждали его — братья и Учитель, — а он шел по заросшей терном тропе, шел прямо к ним, не видя их.
Он шел медленно, осторожно, словно боялся оступиться, словно его неловкое движение, неверный шаг могли разбудить спящую — медленно, бесконечно медленно, с застывшим мертвым лицом, и одежды их — черное на черном — сливались, только струились ее длинные светлые волосы и мерцали вплетенные в них ломкие звезды элленор, и венец из белых цветов — словно свадебный убор, — беспомощно-узкая рука — лед на черном — айэ тайрэ мельдэ, о сестра моя, возлюбленная, белый ирис, белая птица, айэ Эллэ мельдэ, звезда моя, возлюбленная — белое, белое ледяное лицо, черные провалы глазниц, — айэ ийэнэ кори'м, о боль сердца моего…
— Да опустите же ей кто-нибудь веки… — без голоса простонал Саурон.
Никто не посмел даже пошевелиться.
Он шел неслышно, не замечая никого и ничего вокруг, словно безумный пророк, и ветер тихо, так тихо перебирал его седые волосы — айэ ллиэн-эме, ниэн, о песня моя, скорбь моя… кедр и терновник, сосна и вереск — ложе твое, сестра моя, любовь моя, боль моя, сердце мое, дважды обретенная, дважды потерянная…