И Колец будет — девять.
Он плел Песнь Дороги из слов травы и знаков звездного пламени, и металл под его пальцами начинал обретать форму — день за днем, ночь за ночью, год за годом: черное железо, сталь и серебро… Келебримбор поглядывал на Аннатара не без тревоги: тот сильно похудел, осунулся, и только запавшие глаза горели прежним яростно-вдохновенным светом.
Они были почти готовы, все Девять, оставалось совсем немного — и тут я понял, что едва не совершил ошибку. Ошибку, которая стала бы непоправимой. Потому что с частью своей силы в каждое из Девяти я вкладывал часть себя самого — и те, кто надел бы их, со временем обречены были превратиться в мое подобие — в мою тень…
И замысел мой стал мне казаться почти неосуществимым.
Сильные худые пальцы сминали металл оправ, как мягкую глину: все было зря. Он так ничего и не сумел. Фаэрни уронил голову на руки и замер: навалилась усталость и смертная тоска, от которой хотелось бежать, бежать прочь, не разбирая дороги…
Все зря. Бесполезно. Бесполезно…
И тут ему показалось, что чья-то рука ласково и легко коснулась его плеча. С трудом он поднял словно свинцом налитую голову — в распахнутом окне на черном бархате ночи сияла Звезда.
И, судорожно вздохнув, он заговорил — словно рухнула какая-то преграда — сбивчивым, горячим шепотом, не отводя взгляда от звезды, мерцавшей в такт биению сердца; он говорил и говорил, и мир расплывался в его глазах, тонул в какой-то мерцающей дымке, и казалось уже — напротив за столом сидит он, тот, кого фаэрни уже не надеялся встретить никогда; Ортхэннэр только смутно различал лицо в звездном мерцании, но знал — Учитель смотрит на него с той бесконечной всепрощающей любовью, с тем удивительным, невыразимым словами пониманием, по которым так мучительно тосковал он все эти века — больше он не был один, их было — двое, танно-а-тъирни, и он торопился рассказать, выговориться, зная — и не веря, что все это морок, бред, наваждение, что не может, не может быть этой встречи вне времен и миров — он говорил и говорил, едва не плача от тоски, от щемящей боли обретения и потери, от горького счастья постижения… А когда он умолк, Учитель поднял обожженные ладони, и ярко вспыхнула в них искорка чистого голубоватого пламени — разгорелась — пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя… словно сплетенные пальцы рук — пламя и тьма, и ветер, и песнь — вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов — снова сплетающаяся, сливающаяся в одно — ветер, поющий в сломаном стебле тростника — звон металла — звон струн — танец огня… живая душа билась в его ладонях — смятенная, еще не обретшая себя, лишенная цельности, лишенная имени — суть рождающейся души, рождавшейся для бесконечности пути — и тогда Ортхэннэр понял: именно так это и должно быть…
И жгучее благословенное пламя замысла начало разгораться в душе Ученика — еще мгновение, и он поймет, он увидит, и замысел, его замысел станет — явью…
И тогда Учитель поднял руку и легко, кончиками пальцев коснулся его лба.
…Очнулся фаэрни только наутро.
Тогда я понял, какими они будут — Девять. Мне показалось даже, что я видел лица тех, кому назначены эти Кольца — но это ушло, забылось, уснуло во мне. Может быть, навсегда. Теперь я знал: это как Сотворение. И поймал себя на том, что, плавя металл, шепчу про себя: вы будете подобны мне — но не такими, как я… не отражением, не тенью — иными… не орудиями, не слугами — учениками…
Это было: словно я — Изначальный, и не металл или камень — еще не пробужденные души Сотворенных в моих руках. Это было: предощущение любви, ожидание, от которого сжимается сердце, предчувствие, щемящая неясная печаль, свобода распахнутых крыльев.
Это было: я — всесилен.
Келебримбор, изрядно обеспокоенный долгим отсутствием Мастера Аннатара, решился наконец сам подняться в его мастерскую. И едва не столкнулся с ним на пороге.
Мастер был бледен до прозрачности и, показалось, с трудом держался на ногах, но на лице его блуждала растерянно-счастливая улыбка, а глаза мерцали звездным светом. Он ничего не сказал Келебримбору — только открыл обсидиановую шкатулку, окованную черным железом.
На черном бархате — девять колец. Круг Девяти. Время и Вечность. Тьма и Свет. Смерть и Жизнь. Будущее и Прошлое…
…подобные мне — иные, чем я… ученики…
Все так же беззащитно и счастливо улыбаясь, Мастер начал медленно оседать на пол.
…Это был запретный разговор; начав его, Келебримбор нарушал обещание, данное когда-то Аннатару. Но он надеялся, что странник простит ему, и, может быть, теперь, после стольких лет, проведенных с Мирдайн, раскроет, наконец, свою тайну.
— Послушай, Аннатар — кто ты?
Странник вздрогнул. Менее всего ему хотелось отвечать на этот вопрос; он заговорил не сразу:
— Я уже сказал тебе: я — этлендо. Мой Учитель… — Аннатар оборвал фразу; потом продолжил жестко, отрывисто: — Это было давно.
— Война? — полувопросительно-полуутвердительно. Аннатар кивнул. Келебримбор не стал расспрашивать.
— Я помню все, чему он учил, но не все понимаю даже теперь. Потом я слушал… Много слушал: этому он успел меня научить. Ночь и звезды, лес, землю и травы, камни, металл… И — Людей.
Эльф поднял брови в удивлении, но сдержался и вопроса не задал. Аннатар смотрел мимо него — на пламя свечи.
— Учитель смог бы воплотить замысел — один. Я — нет.
— И поэтому ты пришел к нам?
Странник снова кивнул.
— Но ты не ответил мне. Кто ты?
— Аннатар. Ведь ты сам назвал меня так.
— Дары Приносящий… Да, твои знания — великий дар. Но ты сам, ты — элда?
— Я просто должен передать другим то, что знаю сам, чтобы знания мои не ушли вместе со мной.
— Когда ты отправишься за Море?
Аннатар не ответил.
— Но почему именно ко мне ты пришел? Есть владыки Элдар сильнее и могущественней…
— Среди них только один мастер. Ты.
Келебримбор долго молчал.
— Ты… ты похож на пламя под тонким слоем пепла, артано. Знаешь, иногда мне кажется…
— Что?
— Наверное, я ошибаюсь… и, даже если нет, должно быть, об этом нельзя говорить, но…
Эльф посмотрел куда-то в сторону, потом продолжил — медленно, раздумчиво, взвешивая каждое слово:
— Предания говорят — ему никогда не покинуть чертогов Мандоса. Никогда — до Битвы Битв, до Конца Времен, до часа, когда вернется Великий Враг. Лучший из учителей, слишком рано окончившееся ученичество, война… Клятву крови ты не принял тогда, и сказал странно — никогда не подниму меча… Предания ведь могут и лгать… Ты похож на Нолдо статью и обличьем, но не на тех потомков нашего народа, что ютятся ныне в Эндорэ — на древних героев, Перворожденных…
Неожиданно он взглянул прямо в лицо собеседнику:
— Мне кажется, ты — предок мой, что пришел, дабы помочь Элдар вернуть дни их могущества и величия, и даже Владыка Судеб не смог удержать тебя… Скажи мне, ты… ты — Феанаро? Это — ты?
— Нет! — почти выкрикнул Аннатар, и Келебримбор невольно отпрянул — так ярко, ледяным огнем вспыхнули вдруг глаза странника. Тот стремительно поднялся, шагнул к окну.
— Нет, — не оборачиваясь. — Зачем ты пытаешься угадать… Я — только то, что я есть. Ранэн. Марта. Этлендо.
— Пусть будет так, Аннатар. Но ты… я ошибался: ты — не угли под пеплом, ты — айканаро!..
…Кольцо Огня, Наръя, было первым. Яростно-алый рубин в червонном золоте — как капля крови на чешуе дракона, золотой цветок с каплей огненной росы в чаше узких лепестков.
Странное оно вышло, тревожащее, непокойное и непредсказуемое. Похожее на Аннатара — артано айканаро. Или — на самого потомка Огненного Духа Нолдор.
И Келебримбор вновь плавил металл и подбирал камень…
Он вошел стремительно, распахнув дверь — словно ветер ворвался — и остановился посреди мастерской: руки сжаты в кулаки, сдвинуты брови в мучительном раздумье — или в гневе, не понять.
— Что с тобой, брат?
— Я слышу их, — очень ровно.
— Кого?..
— Всех. Всех, кто решился надеть Кольца.
— Это осанвэ-кэнта, брат мой…
— Нет. Другое.
— Послушай, но разве это так плохо — понимать своих братьев?
Эльф разжал руку.
…Про себя Келебримбор назвал это — Кольцом Тумана; по тонкому серебряному ободку бежал странный зыбкий узор, изменчивый, переливающийся — то ли есть, то ли нет его, просто тени скользят по светлому серебру. И камень — Аннатар сказал, камень Луны. Словно просвечивающий жемчуг, а в глубине плывут голубоватые, синие, золотые тени, вспыхивают иссиня-белые искры…
А на ладони эльфа — следы впившихся в кожу ногтей.
— Забери. Отдай ему. Не нужны мне его творения.
Келебримбор облизнул пересохшие губы:
— Почему же ты принял?..
Глаза эльфа вспыхнули странным огнем:
— Знания. Нет для Нолдор ничего желаннее новых знаний. Я тоже хотел знать. Пока не понял… Но даже сейчас, — он говорил все быстрее, словно пала какая-то внутренняя преграда, — даже сейчас я готов идти за ним куда угодно ради того, чтобы узнать больше. Даже если этот путь приведет к гибели! Это искушение, которому никто из нас не в силах противостоять. Лучше тебе не знать никогда, что оно открывает… лучше не знать…
Его голос упал до шепота, но в нем звучало вдохновение почти безумное:
— И станет эта земля прекраснее Валинора — так он сказал… а мы… мы станем — выше Валар, и…
Келебримбор поднялся:
— Что ты говоришь, Сулион?!
Эльф замер, так и не окончив фразы; пламя в его глазах снова угасло, лицо посерело. Совсем другим голосом, чужим и тусклым:
— Те, кто принял Кольца… Их мысли, чувства… все переплетается, как нити, а я — в сплетении их, как… как паук в паутине. Только мне кажется — не я сердце этой паутины. Ведь не я ее сплел.