— Я вполне верю, уважаемые Аврора Францевна и Михаил Александрович, — говорил участковый, прихлебывая чай на кухне, — я вполне верю, что Олег достаточно разумен, чтобы самому не лезть в драку сразу с тремя отпетыми хулиганами. Потому что эти самые Гуров, Заколюжный и Арский именно отпетые хулиганы, а то и похуже преступники, что пока не доказано, и по ним колония плачет. Но! Врачи подтвердили, что имело место нанесение телесных повреждений средней и легкой тяжести. В частности, у Бориса Заколюжного повреждена носовая перегородка и шатается третий зуб слева в верхнем ряду. У Арского разбита скула и заплыл глаз. Гуров испытывает боли, извините, в причинном месте.
— Но Олега тоже избили, — возмутился Михаил. — И, как вы говорите, их было трое?
— Трое, и им здорово досталось, чему я, сообщу вам по секрету, только рад. Так им и надо. И я бы все спустил на тормозах, но имеются заявления, и они по всей форме зарегистрированы. И дело, к сожалению, должно быть передано в суд, — сообщил участковый и выжидательно уставился почему-то на Аврору.
— Сергей Мартынович, — умоляюще спросила Аврора, — а как без суда?
— Скажу, — ответил участковый. — Пусть ваш орел пишет задним числом заявление в летний лагерь. Есть такой в районе, специально для трудных подростков. Всю гоп-компанию и этих заявителей тоже летом отправляют в район Одессы, трудиться. Олег, я так понимаю, в девятый класс все равно не попадает? Вот и пусть тогда едет, пообтешется.
— А хуже не будет, Сергей Мартынович? — тревожилась Аврора. — Там ведь чему только не научат. Олег же не такой.
— Все не такие, — проворчал участковый. — Хуже не хуже, не знаю. Все не хуже, чем в колонии. Объясните вы ему. Если характеристика из лагеря будет хорошей, то заявлениям хода не дадут, посчитают исправившимся, и я это подтвержу. А если влипнет во что-нибудь, то уж извините. — развел руками Сергей Мартынович.
И отправился Олег в лагерь. Гоп-компания, сопровождаемая воспитателями, занимала половину плацкартного вагона и веселилась вовсю, изводя дикими криками и ором под гитару остальных пассажиров вагона. Перед самым отъездом выяснилось, что их отправляют не куда-нибудь, а на винный завод, и сей казус вызвал необычайный подъем настроения.
Ехали в духоте, из загаженного туалета несло нестерпимо, и Олег почти всю дорогу провел на верхней боковой полке, которую выбрал сам. Он лежал, прижавшись носом к стеклу, откуда дуло, и вдыхал запах мазута, пропитки шпал. Этот запах вызывал головную боль, но был предпочтительней вагонной атмосферы.
В вагоне троица Арский — Заколюжный — Гуров, опасаясь воспитателей, не трогала Олега, а лишь бросала косые угрожающие взгляды, на которые Олег отвечал презрительной улыбкой. Он знал теперь, что ни один из них, несмотря на более старший возраст, не превосходит его ни в силе, ни в ловкости, поэтому ни один не полезет в драку. Олег был уверен, что он отобьется и от двоих, но кто знает, не сделают ли они попытку по приезде на место вновь наброситься втроем, а то и в более представительном составе, подговорив еще пару-тройку таких же слюнявых мерзавцев.
По приезде гоп-компанию, состоявшую из тридцати «трудных подростков» плюс трое воспитателей, поселили в наспех сколоченном бараке с установленными в нем двухэтажными нарами. Олег, вошедший в барак одним из первых, забросил свой рюкзак на верхнюю лежанку угловых нар и с тигриным прищуром оглянулся на остальных. Оглянулся так, что никто не решился оспаривать занятое Олегом место. Воспитателям, трем здоровенным мужикам из проштрафившихся милиционеров, не полагалось отдельного помещения, и они устроились прямо с подростками, двое в разных концах барака, один посередине.
Распорядок был такой: в половине седьмого утра поднимались на зарядку и пробежку — десять кругов вокруг барака по деревянному настилу, затем умывание холодной водой по пояс, затем завтрак из полевой кухни за длинным столом прямо под открытым небом, построение и марш-бросок к заводу, находившемуся в километре от лагеря.
На заводе они занимались погрузочно-разгрузочными работами да уборкой. Работы было не ахти как много. Похоже, заводское начальство толком не знало, чем занять склонных к криминалу помощничков. И случалось, парни вольно шлялись по доступной территории завода или загорали в захламленном дворе, где были свалены поломанные ящики, старые автомобильные покрышки, ржавели детали вышедшего из строя конвейера и стоял довоенный еще, судя по виду, грузовик без колес, без стекол, с выпотрошенным сиденьем.
Так прошла сравнительно спокойная неделя, без особых неприятностей, без кровопролитных стычек и скандалов. Воспитатели еще не потеряли бдительности, у них еще были силы противостоять соблазнам разливочного цеха. А через неделю пятеро подростков — и Олегова знакомая троица Арский — Заколюжный — Гуров в составе этих пятерых — были задержаны за групповое изнасилование и отправлены в Одессу.
Объектом вожделения парней стала некрасивая, полная и ширококостная, с плоским лицом и узкими глазками девушка по имени Аза, работавшая на винном заводе учетчицей. В ее ведении находилась картонная тара. Все, что в Азе было интересного, — это плохо лежащая в неловком лифчике грудь, которая колыхалась под рабочим халатиком подошедшим тестом, и мощные бедра и ягодицы кобылы першеронской породы.
Разморенные жарким степным суховеем, почти полным бездельем и пропитавшими всю окрестность винными парами, подростки, будучи уверены в собственной мужской неотразимости и способности доставить девушке удовольствие, отловили в заводском дворе прекрасную Азу. Зажав ей рот, оттащили за грузовик, где неумело разложили на промасленной спецовке и вставили, куда пришлось, так как еще ни один из них, несмотря на всю похвальбу, не имел дела с женщиной, а разве что с открытками-фотографиями актрис за три копейки штука без марки или за двадцать копеек в наборе.
Когда собрались пойти по второму кругу, их застали все три воспитателя, собиравшиеся по жаре выпить сухонького за этим самым грузовиком. Как известно, мужчина в спущенных штанах далеко не убежит, поэтому без труда и по-милицейски грамотно захватили всех пятерых. Что касается Азы, то она была в истерике, вся в синяках и царапинах, с надорванной чьими-то грубыми пальцами губой и перемазана мерзкой слизью. Однако, согласно данным медицинского освидетельствования, она как была, так и осталась невинной девушкой. Пробраться сквозь бастионы ее мощных ляжек никому не удалось.
После происшествия с Азой отряд притих на какое-то время, парни бродили поодиночке и не задирались. Потом стали формироваться враждующие группки, начались стычки, потасовки и подставы. Олег сначала пытался лавировать, не примыкая ни к одной из компаний, но это было противно и утомительно. Потом он совсем обособился, после работы уходил от лагеря и от заводского поселка, бродил по ближней степи, пока еще не выжженной, зеленой, с редкими рощицами то ли когда-то насаженных, то ли диких акаций. Олег обрывал стручки с акаций, выбирал из них горошины и делал свистульки — детскую забаву. С неохотой возвращался к ужину, и его передергивало при виде физиономий с гнусной мимикой пресмыкающихся, при виде вихлястых расслабленных спин.
Брезгливость вызывал и смех, который не был ни веселым, ни заразительным. Смех становился своей не имеющей названия противоположностью и изливался не вовне, а вовнутрь порождающих его организмов.
Олег не столько страдал от агрессии, направленной против него как против чужака, непонятного и потому неприятного, вызывающего тревогу. Агрессии он мог противостоять — его кулаков побаивались, да и воспитатели были начеку. Но он чувствовал себя как энергичная рыбка-меченосец в давно не чищенном аквариуме, заросшем осклизлой тиной, загаженном испражнениями и размокшими остатками корма. Он мечтал о свежей, незамутненной проточной воде, о напористом течении времени, о самостоятельно добытом корме, о возможности выбора общественных контактов.
В поезде на обратном пути Олег во всей полноте вдруг осознал, что все придется начинать сначала, творить свой мир с нуля, разрастаться коралловым лесом, надстраивая самого себя.
Аттестат о неполном среднем образовании, то есть об окончании восьми классов, Олег, не сдававший экзамены, не получил. Ему была выдана лишь справка о прослушанных курсах школьных наук, которую украшали лишь три четверки — по физике и по алгебре с геометрией — да пятерка по физкультуре. По остальным предметам Олег остался не аттестован. Куда деваться с таким документом, он себе не представлял, а от разговоров с отцом, пытавшимся найти выход из положения и дать совет, Олег уклонялся. О том, чтобы оставаться на второй год в восьмом классе, он и слышать не хотел и в этом находил поддержку у Авроры, которая, впрочем, сама пока не могла предложить ничего конструктивного.
Как-то в конце августа Олег, не знающий, куда себя девать, забрел на Смоленское кладбище, не с целью посетить могилы бабушки и дедушки, а просто потому, что его потянуло в заросли и тишину. Он побродил немного по неухоженным дорожкам, спустился к Смоленке и побрел по колено в воде в сторону Невки. Пробрался, хватаясь за береговые опоры, под широким мостиком и вышел к тенистому скверу, где выгуливали детей, собак и где заседала местная пьянь.
Он вылез на холодный, непрогретый песок узкого пляжика под невысоким береговым обрывом и уселся на старый выворотень, похожий на окаменевшую каракатицу, рядом с дамой в широкополой дырчатой шляпке из синтетической соломки, в коротковатом, не по возрасту, но по моде, цветастом платье. Дама читала что-то иностранное, как определил Олег, скосив глаза на книжку, лежащую у нее на коленях. От нечего делать он стал бросать обкатанные бутылочные стеклышки и превратившиеся в речную гальку кусочки кирпича. Бросал энергично, стараясь, чтобы камешки перелетали через Смоленку. Пенек под ним подрагивал и трясся.
— Олег, амиго мио, — послышался из-под шляпы молодой голос, — будь столь любезен, не тряси пень или пересядь куда-нибудь. Впрочем, для начала и поздороваться бы не грех.