з лавки. Совет Грея был разумным. Правильным. Но Кайен слишком долго жил на дне, чтобы отказаться от единственного шанса, который у него когда-либо был.
Его жилище было норой, вырытой в спрессованной грязи и укрепленной гнилыми досками. Внутри было темно, сыро и пахло безысходностью. Заткнув дыру в стене старой рогожей, Кайен зажег масляный светильник. Пламя заплясало, отбрасывая на стены уродливые, дерганые тени.
Он жадно съел половину лепешки, запил водой и аккуратно нанес бальзам на рану. Легкое жжение сменилось приятным холодком.
Наконец, он остался наедине с мечом.
Он положил его перед собой на единственную ровную поверхность — старый ящик. При свете лампы сталь казалась еще чернее, она словно впитывала свет. Кайен провел пальцем по лезвию. Оно было идеально гладким, без единой зазубрины, несмотря на все битвы, которые оно видело.
И снова это чувство. Тревога. Ощущение присутствия.
Он сосредоточился, вспоминая тот призрачный багровый силуэт на поле боя. Это было наваждение, он знал это. Но оно было таким реальным.
Он взял меч в руки. Рукоять легла в ладонь как влитая. И в тот же миг он услышал его.
Шепот.
Он был едва слышен, как шелест ветра в пустом черепе. Набор бессвязных слов, обрывков фраз.
«...умри...»
«...Алый Клинок... Затмение...»
«...за честь клана...»
Кайен отдернул руку, словно обжегшись. Сердце бешено заколотилось. Меч проклят. Это была единственная логичная мысль. В нем запечатан дух или воля мертвого капитана. Грей был прав. От него нужно избавиться.
Но он не мог. Что-то внутри, та часть его, которая привыкла цепляться за жизнь когтями и зубами, не позволяла ему.
Снова, превозмогая страх, он взял меч. Шепот возобновился, на этот раз настойчивее. Вместе с ним в разум ворвалось чувство — чистая, незамутненная жажда убийства. Ярость, отточенная сотнями битв. Кайену показалось, что он тонет в ней.
Он вскочил на ноги, пытаясь отогнать наваждение. Нужно что-то сделать. Нужно понять.
Вспомнив тот призрачный силуэт, он попытался повторить стойку. Неуклюже, неловко, как ребенок, подражающий мастеру. Его тело, привыкшее лишь таскать трупы, не слушалось.
— Что ты такое? — прошептал он, обращаясь к мечу.
Он закрыл глаза, пытаясь снова вызвать в памяти тот багровый отпечаток. Движение. Стойка. Замах. Он попытался поднять меч так же.
И в этот момент шепот в его голове превратился в крик. Жажда убийства, исходящая от меча, хлынула в него, как прорвавшаяся плотина.
На одно единственное, слепое мгновение его тело перестало быть его собственным.
Рука, сжимавшая меч, двинулась сама по себе. Это было движение, которое его слабое, изможденное тело просто не могло совершить. Невероятно быстрое, идеально выверенное, полное смертоносной грации. Черный клинок со свистом рассек затхлый воздух его лачуги, оставляя за собой тонкий, вибрирующий след.
Движение было настолько мощным и чужеродным, что Кайен потерял равновесие и рухнул на земляной пол, выронив меч. Он тяжело дышал, его легкие горели. Пот градом катился со лба.
Он уставился на свои дрожащие руки. Затем на меч, тихо лежавший в пыли.
Страх боролся в нем с новым, доселе неведомым чувством. Ошеломляющим, невозможным осознанием.
Меч не был проклят.
Он не был одержим.
Он... учил его.
Призрак мертвого капитана жил не в мече. Он был в его голове.
Глава 3: Уроки Мертвеца
Пол был холодным и твердым. Кайен лежал на нем, и каждый сустав его тела протестовал против резкого, неестественного движения, которое он совершил. Но физическая боль была ничем по сравнению с бурей, бушевавшей в его голове.
Страх был первобытной, инстинктивной реакцией. Чужая воля, холодная и острая, как клинок, вторглась в его тело и использовала его, как марионетку. Это было осквернение, нарушение самого сокровенного — контроля над самим собой. Его первой мыслью было отшвырнуть меч, убежать, спрятаться.
Но тут же поднималась другая эмоция, более коварная и соблазнительная. Восторг.
Всю свою жизнь Кайен был никем. Пылью. Червем, копошащимся в грязи. А на одно мгновение... на одно короткое, слепое мгновение он ощутил мощь, о которой не мог и мечтать. Грация и смертоносная эффективность того единственного удара были чем-то божественным. Это была сила, способная переписать его судьбу.
Искушение было слишком велико.
Он сел, его дыхание постепенно выровнялось. Страх не ушел, он лишь уступил место ледяной решимости. Он должен понять это. Он должен это контролировать.
Медленно, с осторожностью ученого, работающего с нестабильным реагентом, он снова взял меч. Рукоять была холодной. Шепот в голове возобновился мгновенно, но на этот раз Кайен был готов. Он не пытался его заглушить. Он вслушивался.
Слова все так же были обрывочны, но теперь он не просто слышал их — он чувствовал намерение за ними. Каждое слово было пропитано волей к битве, годами тренировок, презрением к слабым. Он почувствовал призрак мускулов капитана, напрягающихся для удара, ощутил, как тот балансирует свой вес, как концентрирует свою духовную энергию в одной точке.
«Не сопротивляйся,» — казалось, шептал призрак, — «подчинись, и я покажу тебе величие».
Кайен стиснул зубы. Нет. Он не станет куклой.
Он встал, снова принимая ту неуклюжую стойку. Он попытался поднять меч, но на этот раз он вложил в движение свою волю, борясь с чужеродным импульсом, что пытался захватить его руку. Началась битва. Невидимая, безмолвная война, развернувшаяся в его собственном теле. Его мышцы свело судорогой. Рука, державшая меч, дрожала, разрываясь между его собственным неуверенным движением и идеальным, отточенным замахом мертвого капитана.
И тут пришла боль.
Она ударила не в мышцы, а прямо в центр черепа. Острый, пронзающий укол, будто в его мозг вонзили раскаленную иглу. Кайен вскрикнул, его зрение затуманилось. Чужая воля усилилась, воспользовавшись его слабостью.
«Слабак!» — взревел ментальный голос.
Нет.
Собрав все остатки сил, всю свою упрямую жажду жизни, отточенную годами выживания в Отстойнике, Кайен направил ее против захватчика. Он не пытался победить его в фехтовании — это было бессмысленно. Он просто утверждал свое право.
«Это. Мое. Тело».
На мгновение чужая воля отступила, ошеломленная такой яростной и примитивной декларацией. Этого мгновения хватило. Кайен, используя смешанный импульс — свой и призрачный — нанес удар.
Он был не таким идеальным, как первый. Более грубым, смазанным. Но он был его. Наполовину его. И он был в сотни раз смертоноснее, чем все, на что Кайен был способен сам.
Боль в голове вспыхнула с новой силой, и он рухнул на колени, из носа тонкой струйкой потекла кровь. Мир вращался. Он чувствовал себя так, словно его душу пропустили через мясорубку. Эта сила имела свою цену, и платить приходилось собственным рассудком.
Он лежал на полу, тяжело дыша, его разум был на грани отключения. Он закрыл глаза, желая лишь одного — чтобы боль прекратилась.
И мир исчез.
Тьма его закрытых век сменилась бесконечным, безликим серым пространством. Не было ни стен, ни пола, ни потолка. Лишь пустота, наполненная тишиной. Его пустота. Его душа.
Кайен не испугался. Здесь, в этом ментальном ландшафте, он впервые в жизни не чувствовал ни голода, ни холода, ни боли. Он был... чистым сознанием.
А затем он увидел его.
В центре этой серой пустоты парило нечто. Это больше не был призрачный силуэт. Это был трехмерный, материальный объект. Кристаллический монумент, похожий на осколок застывшей крови рубинового цвета. Он был около метра в высоту, его грани были покрыты невероятно сложной, тонкой резьбой.
Кайен подплыл ближе. Резьба была не просто узором. Это были сцены. Он видел мальчика, изнуряющего себя тренировками с деревянным мечом. Видел юношу, впервые убивающего в бою. Видел мужчину, принимающего командование отрядом. Видел капитана, стоящего на стене крепости под знаменем Алого Кулака. Он видел сотни битв, тысячи отточенных ударов, годы медитаций. Вся жизнь и боевой путь мертвого капитана были выгравированы на этом кровавом кристалле.
А на самой его вершине, сияя ярче всего остального, была запечатлена идеальная, совершенная форма. Фигура воина в момент нанесения того самого удара.
Путь Алого Клинка: Затмение.
Это была Эпитафия. Не призрак, не проклятие. Физический, хоть и метафизический, объект, который он каким-то образом поглотил и запер в своей душе. Меч был лишь ключом. Дверью и тюрьмой одновременно была его собственная сущность.
Дрожа, он протянул свою призрачную руку и коснулся рубинового монумента.
В тот же миг мир взорвался информацией.
Это был не шепот. Это был ревущий океан знаний, хлынувший прямо в его разум. Теория, стоявшая за каждым движением. Способ циркуляции духовной энергии по тридцати шести каналам. Необходимая концентрация воли. Десятки вариаций. Сотни контрприемов. Слабости техники и способы их сокрытия.
Это было не просто знание о том, как выполнить удар. Это было полное, абсолютное понимание техники, будто он сам потратил на ее изучение сорок лет.
Разум Кайена, привыкший обрабатывать простую информацию — где опасность, где добыча, где укрытие — не был готов к такому. Его ментальные барьеры трещали и рушились. Это было все равно что пытаться влить реку в крошечную чашку.
В безмолвной пустоте своей души Кайен закричал. Это был крик агонии и откровения, мучительного перерождения, когда его разум насильно расширяли, ломая старые пределы, чтобы вместить наследие мертвеца.
Глава 4: Красная Метка
Кайен не знал, как долго он пролежал в беспамятстве на холодном полу своей норы. Это могли быть минуты, могли быть часы. Когда он пришел в себя, первой мыслью было то, что он умер. Боль, та всепоглощающая, разрывающая разум на части агония, исчезла. На ее месте была звенящая, неестественная тишина.