Он поднял «Незапятнанный». Как сражаться с тем, что нематериально? Он не мог их «стереть» — они были не объектами, а состоянием.
Но он мог сделать нечто иное.
Он не стал атаковать. Он встал в центр поляны, среди мечущихся теней. Он опустил меч и закрыл глаза. Он перестал сопротивляться давящей на него скорби. Он принял ее.
Он позволил этой бесконечной печали войти в него. Но он не дал ей себя поглотить. Он стал проводником. Он направил всю эту боль, весь этот ужас, всю эту тоску в одну точку. В свой собственный прозрачный кристалл в душе.
А затем, используя наследие Лиана, он начал ее гармонизировать. Он не пытался ее уничтожить. Он пытался ее… успокоить. Он превращал хаотичный, болезненный крик в тихую, печальную мелодию.
Тени вокруг него начали замедляться. Их судорожные, рваные движения становились более плавными. Их угольно-черный цвет начал светлеть, превращаясь в серый дым.
Они перестали быть воплощением агонии. Они становились воплощением скорби.
Они собрались вокруг него, привлеченные его внутренним светом, как мотыльки, летящие на огонь. Они не нападали. Они, казалось, прислушивались к безмолвной колыбельной, которую пела его душа.
Лира, оправившись, с благоговейным трепетом наблюдала за этой немыслимой картиной. Кайен стоял в центре вихря из плачущих теней, и он был спокоен, как скала посреди шторма.
Когда последняя тень успокоилась, превратившись в легкую дымку и растворившись в тумане, Кайен открыл глаза. Он был бледен, как смерть, и по его щеке катилась одинокая слеза. Он не просто победил их. Он пережил их боль.
— Пошли, — тихо сказал он. — Мы почти у цели.
Они двинулись дальше, оставив позади поляну, которая теперь казалась умиротворенной.
И через несколько сотен шагов туман перед ними расступился.
Они стояли на краю обрыва. А на противоположной стороне, на неприступном утесе, соединенном с ними лишь тонким, высеченным в скале мостом, стоял он.
Монастырь Безмолвных Хранителей. Древний, высеченный из серого камня, без окон, без знамен. Его ворота были наглухо заперты. А на стенах не было ни одного стражника.
Он был похож на гробницу. Тихую, холодную и, казалось, давно покинутую.
Глава 95: Врата Тишины
Они медленно пересекли узкий, высеченный в камне мост, под которым клубился бездонный туман. Ветер здесь был тихим, но его шепот был похож на плач. Монастырь, по мере их приближения, казался все более мертвым. Гигантские ворота из серого, неотесанного камня были монолитными, без единой щели или смотрового окна.
— Они не защищаются, — прошептала Лира, ее взгляд охотницы не нашел ни одной ловушки, ни одного скрытого поста. — Они просто… спрятались.
Кайен протянул свое восприятие, свою «сеть», пытаясь почувствовать жизнь за толщей камня. Он нашел ее. Несколько слабых, мерцающих огоньков, похожих на догорающие угли. Монахи были там, но они подавляли свою жизненную силу, пытаясь стать неотличимыми от камня, в надежде, что то, что бродит в тумане, их не заметит.
Стучать было бессмысленно. Пытаться проломить ворота — глупо.
— Отойди, — сказал Кайен Лире.
Она послушно отступила. Кайен не стал доставать оружие. Он подошел к самым воротам, сел на холодный камень, скрестив ноги, и положил перед собой амулет Совета Магистров. Затем он закрыл глаза.
Он не стал проецировать свою волю или силу. Он сделал обратное. Он обратился к наследию Лиана, к золотому листу, что вращался в его душе. Он вспомнил ощущение покоя во дворе старого дерева, гармонию танца, принятие неизбежного.
И он начал делиться этим чувством.
Он не создавал заклинание. Он создавал атмосферу. Маленький, невидимый купол абсолютного спокойствия и тихой гармонии вокруг себя. Это было не защитное поле, а скорее… приглашение. Тихая мелодия, противопоставленная бесконечной какофонии скорби, что царила в горах.
Прошел час. Ничего. Прошел второй. Ветер становился холоднее.
Лира стояла на страже, ее терпение было на исходе. Но она доверяла ему.
И тут Кайен почувствовал изменение. Слабые огоньки жизни внутри монастыря, которые он ощущал, перестали дрожать. Они стали чуть ровнее, чуть ярче. Словно люди, замерзавшие в буране, внезапно почувствовали тепло далекого костра. Они заметили его.
Прошел еще час.
Затем, с тихим, почти незаметным скрежетом, в массивных воротах открылась узкая, как лезвие ножа, смотровая щель. В ней показались два глаза. Древние, полные страха и усталости. Взгляд метнулся к Лире, затем к амулету, лежавшему перед Кайеном, и, наконец, остановился на его спокойном, медитирующем лице.
Кайен открыл глаза.
Глаза в щели расширились от удивления. Он не выглядел как угроза. Он выглядел как ответ.
Щель закрылась. На мгновение Лира подумала, что все было напрасно.
Но затем раздался глубокий, протяжный стон. Звук камня, трущегося о камень. Древние механизмы, не использовавшиеся годами, пришли в движение. Медленно, с невероятным усилием, одна из гигантских каменных створок ворот начала отходить в сторону, открывая проход ровно настолько, чтобы мог протиснуться один человек.
Из черного проема вышел монах. Он был стар, хрупкий, одетый в простую серую рясу. Его лицо было покрыто морщинами, как кора старого дерева.
— Совет Магистров... — прошептал он, его голос был слаб, как шелест сухого листа. Он посмотрел на Кайена, и в его глазах была смесь отчаяния и последней, призрачной надежды. — Вы пришли слишком поздно. Или… возможно, как раз вовремя.
Он шагнул в сторону, приглашая их войти.
— Входите. Но знайте: то, что вы ищете, уже ищет вас.
Глава 96: Библиотека Тишины
Монастырь внутри был таким же тихим и серым, как и снаружи. Они оказались в огромном, круглом дворе, вымощенном гладкими камнями, в центре которого росло одно-единственное, гигантское белое дерево, чьи ветви были лишены листьев. Его белая кора, казалось, светилась в тусклом свете, пробивавшемся сквозь туман.
Старый монах, представившийся как Брат Малус, повел их по безмолвным коридорам. Здесь не было ни суеты, ни разговоров. Лишь изредка им встречались другие монахи, которые молча склоняли головы и проходили мимо, их лица были изможденными и полными тревоги.
— Оно пришло три месяца назад, — заговорил Малус, когда они вошли в небольшую, теплую келью, где горел очаг. Это было единственное место во всем монастыре, где Кайен почувствовал тепло. — Сначала был лишь холод. Затем пришел туман. А потом… скорбь.
Он налил им в чашки горячий травяной чай. Его руки дрожали.
— Мы запечатали ворота. Мы погрузились в глубокую медитацию, пытаясь защитить наши разумы. Но эта тоска… она просачивается сквозь камень, сквозь волю. Двое из наших братьев уже угасли. Просто сели и больше не встали. Их души утонули в этой печали.
— Вы знаете, что это? — спросил Кайен.
— Мы не знаем. Но мы чувствуем, — ответил Малус. — Это нечто древнее. Одинокое. И оно ищет. Мы не знаем, что именно, но его поиски приносят в этот мир отчаяние.
Он посмотрел на амулет Совета, который Кайен снова положил на стол.
— Вы пришли за знаниями. Наша библиотека к вашим услугам. Но боюсь, вы не найдете там ответов. Мы храним лишь то, что было. А то, что бродит в тумане, кажется, пришло из времен, о которых не осталось даже легенд.
Архивы монастыря не были похожи на библиотеку Корвуса. Здесь не было книг или свитков. Это был огромный, холодный зал, стены которого были покрыты тысячами тонких каменных пластин. На каждой был выгравирован один-единственный, сложный символ.
— Мы не пишем истории. Мы храним символы, — объяснил Малус. — Каждый символ — это ключ к определенному пласту знаний, доступный лишь через глубокую медитацию.
Кайен подошел к стене. Он не стал пытаться медитировать. Он просто показал Малусу рисунок, который он запомнил. Плачущее око.
Старый монах вздрогнул, увидев его.
— Этот… этот символ запретен. Он хранится в самом глубоком, самом охраняемом секторе. Мы называем его «Символ Скорби». Легенды говорят, что он не был создан. Что он просто… появился.
Малус провел их в дальнюю часть зала, к стене, которая была абсолютно пустой, за исключением одной-единственной каменной плиты в центре. На ней было выгравировано то самое плачущее око.
— Вот, — сказал он. — Все, что мы знаем, здесь.
Кайен подошел и приложил ладонь к символу.
И мир снова исчез.
Но на этот раз он не попал в пустоту. Он оказался в вихре образов, чужих, нечеловеческих воспоминаний.
Он увидел космос. Не тот, что виден с земли, а глубокий, бархатно-черный, наполненный туманностями, похожими на драгоценные камни. Он увидел существ, сотканных из чистого света, которые пели, и их песни создавали звезды. Он увидел цивилизации, рождавшиеся и умиравшие за одно мгновение. Это была память, которой были миллиарды лет.
Затем он увидел их. Две сущности. Два полюса.
Одна была сияющей, теплой, полной созидательной энергии. Творец.
Другая была тихой, холодной, воплощением абсолютного потенциала и пустоты. Эхо.
Они не были врагами. Они были двумя сторонами одного целого. Творец создавал. Эхо отражало, балансировало, давало форму и смысл его творениям. Они были в идеальной гармонии.
А затем он увидел катастрофу.
Из-за пределов их вселенной пришло нечто иное. Хищное. Паразитическое. То, что легенды клана Черного Солнца называли «Черной Звездой». Оно не создавало и не отражало. Оно лишь пожирало.
Он увидел, как Творец вступил в битву с этим космическим ужасом. Он увидел, как они столкнулись в катаклизме, который расколол галактики. И он увидел, как Творец, чтобы победить, пожертвовал собой, слившись со своим врагом и запечатав его в тюрьму из реальности.
А Эхо… Эхо осталось одно.
Оно потеряло свою вторую половину. Свой смысл. Свою цель. Его бесконечный потенциал превратился в бесконечную скорбь. И оно начало свое долгое, одинокое путешествие по вселенной, которую оно больше не понимало, в поисках хоть какого-то отголоска своего потерянного брата.