ить, и соврала Омегычу о том же. Кто, кроме нас поможет Страннику стать человеком?»
— Ты так простудишься, — сказала Мать и укутала Нота в тёплую накидку.
Когда она подняла мальчика на руки, он положил голову на плечо Матери и сказал:
— Это ничего. Ненастоящие дети не простужаются.
И тогда она заплакала.
Анда взбиралась на утёс: всё выше и выше. Залезла на маленькую площадку, откуда хорошо просматривалась долина — и дом-на-семи-ветрах, и сад, похожий на лес, и озеро. Изгибы речки, повторяющие форму ущелья, густые леса, склон соседней горы, пещера Бессвета — всё было словно на ладони.
Издав пронзительный птичий клич, Анда подозвала к себе ястреба-теревятника, который уселся на её тонкую руку в толстой кожаной перчатке. Сверкнуло крошечное золотое кольцо на лапе. Анда дала ястребу кусочек кроличьего мяса, погладила ему шею под клювом и чуть подбросила птицу на руке. Ястреб неохотно снялся с места и сделал над долиной большой круг.
Это был сигнал. С выступа скалы на соседней горе сорвалась чёрная тень куда больше ястреба, распахнула огромные крылья, засвистела и заклекотала. Анда подождала ещё немного, чтобы тень приблизилась.
Затем встала на самый край утёса и, выбрав момент, сделала шаг в пропасть. Высоко — так высоко, что дух захватывает! Отсюда дом казался чуть больше спичечного коробка!
Бессвет подхватил её, прижал к пахнущей холодным воздухом груди, и вместе они летели… правда, тяжело и недолго. Над одной из скал оперённый вдруг взмыл ввысь и круто развернулся в небе, прежде чем приземлиться. Анда и дрожала, и смеялась.
Они долго стояли на скале и смотрели, как ветер колыхал лес, как блестящая рябь пробегала по глади озера, как бурлила мощная и холодная река, как облака меняли свою форму и как дымилась труба дома-на-семи-ветрах. Так и не сказав друг другу ни слова, они обняли друг друга напоследок и разлетелись в разные стороны: Анда бегом вниз по горной тропе, срываясь и оскальзываясь, а Бессвет свечой в небо.
Анда спустилась в долину, её щёки горели от холодного воздуха, а губы пересохли и потрескались. Ладони помнили, как мягок пух на груди Бессвета и в ушах всё звучали торжествующий клич ястреба-тетеревятника — и свист в ответ на птичий крик.
Бессвет помнил только тепло. Он был готов возвращаться к ней раз за разом, следуя сигналу, только за тем, чтобы ощутить ещё раз — тёплое прикосновение, тёплое дыхание на лице, тёплые руки на плечах.
Чем пахнет утро?
Свежестью осеннего сада, сбрызнутого росой, опавшими листьями, преющими на пожухлой траве, грибницей, терпкими яблоками в корзинах. Пахнет кофе из кухни, булочками с корицей к завтраку, далёкими кострами, на которых вчера вечером кто-то жёг листья.
Какое утро на ощупь? Как льняная наволочка, согретая щекой, как шершавый деревянный стол, на котором стоит глиняный кувшин с водой. Как шёрстка котёнка, забравшегося к тебе на колени, чтобы поприветствовать хозяина. Как слегка облупившаяся краска на подоконнике, на который ты облокачиваешься, чтобы выглянуть наружу. Как лепестки георгина на нём — цветочная фея не может принести тебе цветок целиком и оставляет несколько лепестков, напоминая о себе. Как упругость листка клёна, ещё зелёного, но с жёлтой каймой, как его твёрдые прожилки, как щепоть свежей земли, которую бездумно растираешь между пальцами, проверяя почву…
Какое утро на вкус? Кофе со сливками, тающий крем, которым облиты булочки с корицей, сладость, лёгкая горечь, терпкость и снова сладость… пресноватый сыр из Фёкки, сдобренный чёрным перцем, и маслянистый вкус оливок… Вкус лёгкого ветра на коже и губах, вкус позднего яблока с ветки, холодного, кисловатого. Вкус поцелуя девушки, пойманной на бегу к ручью, вкус ледяной воды из лесного ключа, вкус лиственничной хвои, неизвестно зачем отведанной при прогулке по лесу, сладкий вкус переспелой ежевики на цепляющемся за руку побеге…
Теро-Теро провёл ночь как обычно, в забытьи, заменившем ему сон, но под утро его одолели воспоминания. О том, что он когда-то имел и о том, как он был богат. Даже далёкий замок, которым он владел, и сокровища в сундуках, и бескрайние земли Туммарионе, в которых являлся властителем, не могли возместить утраченного. Он даже видел, разговаривал и слышал только благодаря магическим артефактам. И только чтобы не рассыпаться на отдельные косточки, носил Ливендод чёрные доспехи.
Он слышит, как шуршат за окном ветки и как тенькает синица, и как звенят на кухне посудой Мать Некромантов и его сёстры и братья. Слышит смех и голоса. Надо подниматься, выбираться из комнаты, делать вид, что он счастлив своим бессмертием.
А потом, пожалуй, отправляться в Туммарионе, чтобы искать в тамошних библиотеках рецепт, как всё вернуть: нормальную жизнь, человеческое тело, радость существования.
— Тебе грустно? — вдруг услышал Теро-Теро тонкий голосок с подоконника.
Из-под кучи увядающих георгиновых лепестков выбралась Наперстянка.
— Кыш, малявка, — буркнул лич.
Его скрипучий голос не передаёт эмоций и потому это прозвучало довольно неприятно. Но фея не обиделась.
— Если б ты знал, каково быть такой малявкой, — сказала она.
— Если бы ты знала, каково это — быть не вполне живым! — ответил ей Теро.
— Я не могу этого понять. Но могу посочувствовать, — Наперстянка тут же перелетела к нему на плечо.
И Теро-Теро почувствовал что-то вроде участливого тепла. Как если бы кто-то очень близкий разделил его страдания. Вот честное слово — мог бы улыбнуться, улыбнулся бы.
Внезапно в доме стало тихо и пусто. Из детей остались лишь Бертина, которая закрылась у себя в комнате, чтобы порисовать без помех, да маленький Странник. Мать Некромантов устроилась в кухне с чашкой чаю, глядя в запотевшее окно, за которым крупные холодные звёзды загорались одна за другой и становились всё ярче.
Даже Первый Некромант остался в домике Теренция. Даже Анда, известная домоседка, отправилась на перевал, где Бессвет нашёл огромную раненую птицу неизвестной породы. Они вдвоём устроили птице спасательную операцию и собирались ночевать в пещерах, взяв спальные мешки и еду. И остальные разбрелись кто куда…
Именно в это блаженное, тихое, спокойное вечернее время наверху вдруг что-то с грохотом рухнуло. Раздался отчаянный кошачий мяв, рычание, свист, клёкот и гневный детский возглас. Мать Некромантов не успела даже покинуть кухню, как туда ворвались неразлучные озорники-коты, серый по кличке Перец и рыжий без клички. Хвосты у них походили на посудные ёршики, а шерсть на спинках торчала как иглы ежей. Коты, фырча и плюясь, кинулись в убежище — под посудный шкаф. Следом с воинственным грифоньим кличем в кухню ворвалась Грей. А за нею — Нот, встрёпанный не хуже котов. По руке у него текла кровь. Мальчишка схватил Грей в охапку и упал на неё сверху, крича:
— Стой, не надо, они не виноваты, не надо!
Придавленная хозяином, Грей изо всех сил забарахталась, царапая его лапами.
— Это я неправ, Грей…
Мать Некромантов приподняла мальчишку за шиворот, и Грей вместе с ним. Она зашипела, забила лапами, и пришлось успокоить её чарами — совсем чуть-чуть, чтобы не слишком дурманить детёныша грифона.
— Не убивай её! — закричал Странник, кидаясь на Мать с кулаками, кажется, готовый драться за своего маленького питомца.
Мать лишь вздохнула.
— Она сейчас успокоится. И ты успокойся. Будешь чай?
— Не хочу я чай!
— Всё в порядке. Что случилось?
Она села, усадила на колени Нота и Грей, гладя их одинаково мягко и ласково. Они оба ерошились и фыркали, но скоро немного пришли в себя, только грифончик иногда посвистывала, глядя на шкаф, под которым сидели коты.
— Я ударил рыжего. И они меня поцарапали. А Грей на них накинулась. Я не могу ей объяснить, что сам виноват…
— В другой раз подумай о последствиях, прежде чем ударить кого-нибудь. Особенно того, кто слабее. А ещё подумай, не даст ли он сдачи, и вступится ли кто-нибудь за тебя, — тут Мать усмехнулась и слегка потянула мальчишку за вихры. — Идём со мной, надо смазать твои боевые раны. На кого же ты похож!
— На Омегыча! — быстро сказал Нот Уиндвард.
— Есть кое-что хорошее в том, что произошло, — сказала Мать Некромантов, смазывая царапины на маленьком Страннике йодом.
Тот шипел не хуже котов и иногда рычал сквозь стиснутые зубы.
— Что ж хорошего-то, — буркнул он взрослым тоном. Видно, слышал от кого-нибудь и слова, и интонацию.
— А то, мой маленький, что ты осознал, что сам виноват. И не побоялся признаться в этом. Хотя и боялся меня.
— Я боялся не за себя, — ответил Нот.
— Это тоже хорошо, — сказала Мать Некромантов.
Осенний вечер за окном был похож на крепкий чай в кружках Матери и маленького Странника. Даже запах этого вечера чуть-чуть напоминал аромат чая с корицей. Такой запах бывает только тогда, когда всё хорошо.
Часть 1. Глава 22. Беловолосый всадник неба
…Утро застало Анду и Бессвета спящими возле большой птицы с сизыми, как у голубя, перьями и пёстрым ожерельем жемчужных, желтоватых и синеватых перышек на шее. Накануне птица больно клевалась огромным клювом, норовя сломать Анде ногу или руку, пронзительно ругалась на своём птичьем языке и вообще вела себя очень скверно. Бессвету помочь птице было особенно нечем — не умел он общаться с пернатыми, даже с разумными. А вот Анда её уговорила, утихомирила.
У птицы оказалась глубокая рана на теле и повреждённое крыло. Кто-то напал на неё в воздухе, кто-то ещё более крупный. А тем временем размах крыльев у сизой красавицы был раза в два больше, чем у Бессвета! Однако ни что это за птица, ни откуда она взялась, ни кто её ранил, оставалось пока невыясненным. Она не настолько доверяла Анде, чтобы рассказать это.
Анда как могла затянула рану заклинаниями, чтобы остановить кровь, но заниматься этим пришлось уже в темноте, потому что на уговоры она потратила очень много времени. Страшно представить, что там стало с крылом! Ведь пока птица нервничала и гневалась на глупых людей, посмевших подойти к ней так близко, она била крыльями как бешеная! У Анды и Бессвета не хватило ни сил, ни умения срастить перелом, и они лишь сделали примитивные лубки из большой ветки и обрывков Андиного плаща.