Шаг за шагом наши солдаты выбивали гитлеровцев из Вильнюса. Наконец дождливым утром вражеский гарнизон начал сдаваться в плен. Мы шли по городу, когда в нем еще рвались мины. Здания горели. Проходя по узким улочкам, Эренбург припоминал памятные места: тут учился Адам Мицкевич; там Петр Первый служил молебен по случаю победы над Карлом XII; в городе когда-то располагались наполеоновские гренадеры — и какой-то памятничек, напоминавший о том, тоже промелькнул сквозь сетку дождя…
В освобождении Вильнюса активное участие принимала и 184-я стрелковая дивизия генерала Б. Б. Городовикова. В числе ее отличившихся воинов нам назвали комсомольца Виктора Закаблука.
— Заметьте, пожалуйста, это имя, — попросил Эренбург.
Дело в том, что во время бесед с людьми, происходившими каждый фронтовой день, он почти не делал никаких записей. Иной раз наносил два-три слова на клочок бумаги или на папиросную коробку. Да такими закорючками, что, по словам писателя, для их расшифровки понадобились бы криминалисты-графологи. В нашей поездке на нескольких специально отведенных листах своего блокнота я кое-что помечал и для Ильи Григорьевича. На сей раз ему чем-то понравилась фамилия Закаблук.
И, надо сказать, понравилась правильно! Прошло немного времени, и в одной из корреспонденций, переданных нашими краснозвездовцами в редакцию, фамилия эта промелькнула вновь, а затем была опубликована и фотография группы воинов, первыми вышедших на государственную границу с Германией. На правом фланге — Виктор Закаблук. Показав снимок Илье Григорьевичу, пришедшему в редакцию, чтобы «выстукать» на машинке очередные сто — сто двадцать строк, добавил подробность: Виктор Закаблук получил письмо от отца Михаила Никифоровича, сражавшегося на 2-м Украинском фронте. В солдатском «треугольничке» говорилось, что еще весною старший Закаблук преодолевал пограничную реку Прут.
— Выходит, оба — отец и сын Закаблуки, — заметил Эренбург, — направились освобождать Европу…
Многие фронтовики помнят, наверное, как, находясь где-либо в войсковых тылах — в резерве или на переформировании, — с большим теплым чувством смотрели привезенный походной кинопередвижкой фильм «Машенька». Рассказанная в нем незамысловатая история вспыхнувшей в боевой обстановке чистой и светлой любви двух молодых сердец была близка душам воинов, опаленных пожарищами войны. Автор сценария этой картины, удостоенной Государственной премии, кинодраматург Евгений Габрилович всю Великую Отечественную провел в войсках действующей армии в качестве специального корреспондента «Красной звезды». Мне довелось не раз бывать с ним на фронте в дни битвы на Курской дуге и в Крыму, вместе писать очерки о героях боев на Перекопе и Сиваше, под Симферополем и Ялтой, вместе работать над сценарием художественного фильма о летчиках-асах и, наконец, в одном журналистском расчете пережить все перипетии завершающего войну сражения — за Берлин.
Итак, апрель победного сорок пятого года. В соединениях 1-го Белорусского фронта немало краснозвездовцев. Но редакция решила усилить свой тамошний корреспондентский отряд еще и нашим журналистским экипажем. В Москве, откуда мы с Габриловичем выехали на «виллисе», еще лежал снег, а тут, на берегах Одера, зазеленели травы, начали распускаться почкн придорожных деревьев. Было тепло и солнечно. Пришла наконец-то весна нашей Победы.
Одним из первых крупных городов, которыми овладели войска 1-го Белорусского на берлинском направлении, был Франкфурт-на-Одере. Решили сначала побывать в нем, отправить корреспонденцию в редакцию, а затем направиться и в Берлин, на окраинах которого уже завязались бои.
Улицы Франкфурта перерыты окопами, перегорожены баррикадами, сооруженными из бревен, земли и цемента. Все подходы к зданиям густо заминированы, опутаны колючей проволокой. Кое-где раздавались выстрелы. На стенах домов надписи: «Не отступать!», «Солдат, шаг назад — твоя смерть!» Но, несмотря на эти геббельсовские призывы, подкрепленные эсэсовскими заслонами, в частях, оборонявших Франкфурт, царило другое настроение. Один из наших саперных офицеров, руководивший разминированием, показал листок, найденный в доме, где размещалась вражеская рота. Это — рукописное обращение. Габрилович, читая его вслух, перевел такие слова: «Солдаты! На черта проливать кровь и торчать в этом доме, когда все пошло прахом? Русские уже подошли к Берлину. Нас загнали в бутылку, и мы сдохнем тут, если у нас не хватит мозгов, чтобы сдаться в плен. Наш взвод решил поступить именно так. Если вы не сумасшедшие — следуйте за нами. Обер-ефрейтор».
Выйдя из машины недалеко от Берлина на отполированный колесами асфальт, взбираемся на холм. Отсюда видно изрыгающее огонь логово фашизма. С линии боя доносятся звуки перестрелки, тяжко ухают батареи, клубы дыма прорезаются молниями «катюш». Несколько минут в каком-то торжественном молчании смотрим на Берлин. Об этом мечталось всю Великую Отечественную, и когда переживали горечь отступления, и когда освобождали наши города. Вот он — Берлин! Скоро, теперь уже совсем скоро окажемся на его улицах, станем свидетелями штурма последнего оплота врага…
В тот первый берлинский вечер, прокатив немного по брусчатке пригорода, остановились возле небольшого коттеджа. Рядом — пушки. Спрашиваем у артиллеристов:
— Какая армия?
— Пятая ударная, Берзарина…
— А дивизия?
— Восемьдесят девятая, гвардейская!
— Белгородско-Харьковская?
— Она самая…
Приятная неожиданность! Мы оказались в боевых порядках гвардейцев, у которых довелось бывать в пору Курской битвы, писать о них. Сразу нашлись и знакомые офицеры. Они провели нас в соседний дом, на наблюдательный пункт. Взбираемся на чердак. Очертания города расплывчаты; в черной глубине едва проступают силуэты башен и шпилей. По небу шарят прожекторы. Слышится гул разрывов. Над городом вспыхивают сотни багровых звезд, тянутся синие нити трасс — огонь орудий и пулеметов…
С каждым днем кольцо вокруг Берлина, образованное войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, сжималось все сильнее. Уличные бои шли на «трех этажах» — на улицах, в штольнях метро и на чердаках полуразрушенных домов. За линией боя по битому кирпичу, заполнившему улицы, меж поваленных деревьев, трамваев и автобусов двигались повозки, санитарные машины, походные кухни. Навстречу — потоки берлинцев, покидавших город. Многие с ручными тележками, груженными домашним скарбом. Над каждой такой группой — белый флаг.
Пересекаем широкую Франкфуртерштрассе и узенькими улочками пробираемся вперед, к Шпрее. Многие здания уже заняты нашими. Размеренным шагом проходят разведчики в маскхалатах; пробегают подносчики патронов; санитары проносят раненых. На перекрестках улиц и в сквериках — пушки. Взбираемся на верхний этаж полусохранившегося дома — к авианаводчикам из 10-й воздушной армии. Отсюда хорошо видна передовая. На той стороне Шпрее — руины центральной части города. Сверяясь с картой, Габрилович показывает: вон — императорский замок, там — главный берлинский собор, виден Альткельн, остроконечный шпиль Петеркирхе…
Примостившись в сторонке, беседуем с офицерами 10-й воздушной армии. Они рассказывают, как осуществляется взаимодействие с наземными войсками, о тысячах самолето-вылетов, о сотнях сбитых машин врага. Габрилович записывает любопытную деталь: в разгар боев по прорыву обороны авиаторы сбросили на парашютах в боевые порядки 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова большие ключи: к каждому была прикреплена дощечка с надписью: «Гвардейцы-друзья, к победе вперед! Шлем вам ключи от берлинских ворот!» Помечаем в блокнотах имена наиболее отличившихся летчиков. Среди других товарищи называют имя Ивана Кожедуба, одержавшего над Берлином свою 62-ю воздушную победу. Через несколько дней возле рейхстага, над которым уже развевалось Красное знамя, мы услышали в первомайской передаче, транслировавшейся из Москвы, знакомый басок летчика-аса. Обращаясь к однополчанам, продолжавшим громить врага, он с Красной площади поздравил их с боевыми успехами и поблагодарил советских людей, чей самоотверженный труд дал в руки нашим солдатам оружие Победы…
Но сама Победа — впереди. А пока еще и еще дни и ночи упорных уличных боев. Мы с Габриловичем начинали их поездкой на передовую, беря направление по Франкфуртерштрассе — восточной части автомагистрали, пересекавшей весь город. Мокрая от дождей дорога вела к центру Берлина. Хотя уличный бой горел совсем рядом, нас как-то не удивила бросившаяся в глаза вывеска: «Военный комендант города Берлина».
Поднялись на второй этаж, вошли в комнату, заполненную людьми. Большинство — в штатском. По прическам, манере держаться можно было определить: это — немцы. Поодаль наши журналисты-правдисты — Борис Горбатов и Мартын Мержанов, а в уголке с киноаппаратом в руках — Роман Кармен. За письменным столом, спиною к окну, за которым поблескивало пламя пожаров, грузноватый человек в генеральском кителе — командующий 5-й ударной армией Н. Э. Берзарин. Чуть наклонив седую голову, он терпеливо вел беседу с немцами о восстановлении городского водопровода, электростанций и холодильников, назначал директоров предприятий. На стене висела карта Берлина. Центральную часть города испещрили красные линии, наглядно показывавшие безвыходность положения окруженного гарнизона врага.
— Обстановка такова, — широким жестом показал на карту Берзарин, — что надо срочно заниматься восстановлением городского хозяйства…
Немцы, поочередно подходя к карте, наносили карандашом кружочки и квадратики, обозначая ими места предприятий городского хозяйства, которые могли бы в ближайшие дни войти в строй. В конце беседы, распорядившись накрыть стол в походной столовой для вновь назначенных директоров. Николай Эрастович, лукаво улыбнувшись, поинтересовался:
— Кто из вас видел живого большевика?
Оказалось, собравшиеся о них только слышали да читали кое-что в геббельсовских газетах.
— Идя на это совещание, — сказал один из немцев, — думал, что вызван для ареста. А здесь за многие годы впервые с нами говорили по-человечески…