ла из Йоркшира. Сейчас она выглядела усталой и худой, с постоянной складкой озабоченности между бровями и выражением неудачницы на лице.
Когда она просыпалась по утрам, фотографии Джесси-Энн, которыми были оклеены грязные, сырые стены ее комнаты, бросали ей вызов своей чистотой и успехом, который сумела завоевать эта девушка, покорив всю Америку. Джесси-Энн никогда не приходилось переживать то, что выпало на долю Галы. Джесси-Энн всегда была звездой.
Гала всегда считала свою семью в Гартвейте бедной, но теперь она так не думала. Она ничего не знала о своей матери, и через несколько месяцев тоже перестала ей писать, пристыженная тем, что не сумела ничего добиться, и обиженная, что ее мать совершенно о ней забыла ради своего мужа и новой жизни. Мать Галы не хотела больше считать себя ответственной за дочь. Те двадцать фунтов, которые она сунула в руку дочери, говорили сами за себя. Оглядывая грязную, давно не ремонтированную комнату, свидетельницу сотен разных судеб, Гала поняла, что это был предел, дальше которого только самое дно. Это уже серьезно. И все ее мечты ей не помогли. Она была Хильда Мерфилд, она была одинока и испугана. И в отчаянном положении.
Через несколько дней, просматривая вечером «Ивнинг стандард», она увидела объявление. Сжимая в холодной руке кружку с кофе, она пробежала глазами перечень свободных мест. Одно объявление было следующим: «Приглашаю молодую, обаятельную девушку, стройную, спортивную, в хорошей форме, для работы секретаршей в „Ла Резерв“». Гала знала, что «Ла Резерв» был самым модным и шикарным клубом здоровья и красоты. Глотая задумчиво кофе, она вспомнила, как была счастлива, работая в таком же салоне в Лидзе и как хорошо все у нее получалось с клиентами, даже Дебби это заметила. Эта работа могла бы решить все проблемы, но, естественно, нужно было хорошо выглядеть, гораздо лучше самих клиентов, чтобы они могли видеть, что можно получить в их клубе.
Подойдя к окну с маленьким зеркальцем в руках, она посмотрела на себя, с расстроенным видом поправив свои неухоженные волосы. Может быть, попробовать прополоскать волосы оттеночным шампунем? Кроме того, у нее сохранился трикотажный костюм, который она одевала, работая в Лидзе.
Джинсы у нее были приличные, она погладит свой желтый свитер и почистит туфли. Может, она и не состоялась как манекенщица, но тут она была уверена, что с работой справится. Там наверняка будут рады человеку с ее опытом. Все, что ей нужно — шанс показать это всем.
Но вышло все по-другому. Менеджер в «Ла Резерв» держалась очень холодно. Она побеседовала уже, наверное, с двадцатью девушками, когда там появилась Гала.
— Извините, — сказала менеджер, не побеспокоившись даже смягчить свои слова улыбкой, — но вы не тот тип, который нам нужен.
Взглянув со стороны на свою слишком белую кожу и слишком худое тело, облаченное в блестящий синий трикотажный костюм для аэробики, и сравнив себя с загорелыми, румяными и упитанными девушками, которые проходили по устланным коврами коридорам «Ла Резерв», Гала слишком хорошо поняла, что имела в виду та женщина.
Пройдя Флорал-стрит, она стала бесцельно бродить по шумным этажам универмага Ковент-гардена, размышляя, что делать дальше. Почти все деньги подошли к концу, и работа была ей просто необходима.
Неожиданно у нее закружилась голова, и она схватилась за перила лестницы, ведущей на нижний этаж магазина. Она не ела с утра, потому что очень нервничала, и сейчас желудок требовал пищи. «Наплевать на все, — устало решила Гала, — куплю себе чашку кофе, а подумать обо всем успею и позже».
Она едва не плакала, усаживаясь за столик, но сердито сжала губы и стала изучать замусоленное меню.
— Только чашку кофе, пожалуйста, и кусок яблочного пирога, — сделала она заказ официантке.
Талия Уэстон сидела от нее через два столика.
— Я где-то видела эту девушку, — сказала она своей приятельнице, — но не могу вспомнить где.
— М-м-м, — пробормотала ее подруга, тоже взглянув на Галу. — Кто бы она ни была, она какая-то странная.
— Вспомнила! — воскликнула Талия. — Кэм делал ее фотографии, а потом попросил меня избавиться от нее, когда она стала его разыскивать. Он сказал, что она немного не в себе и ему не хотелось, чтобы она начала его преследовать. — Талия преувеличенно вздохнула. — Знаешь, жизнь секретарши довольно тяжелая. Но я вот что хочу сказать. Он сделал какие-то странные снимки, и на них никто не обратил внимания, пока Дино их не увидел. Он сказал, что мог бы использовать ее в своей работе над серией фотографий. Ты представляешь? Ну, мне пришлось признаться, что я выбросила адрес девушки, и он здорово рассердился. Конечно, с тех пор прошло много времени, и он уже забыл и думать про нее, но кто знает, — она задумчиво рассматривала Галу. — Думаю, я должна взять у этой девушки адрес еще раз, на всякий случай.
— Я бы не стала беспокоиться, — небрежно заметила ее подруга. — Она какая-то бесцветная.
— О вкусах не спорят, — улыбнулась Талия, направляясь через занятые столики к Гале.
— Привет, — весело поздоровалась она. — Помните меня? — Гала удивленно глядела на нее. — Меня зовут Талия, я секретарша в агентстве «Марлей».
— О, да, конечно.
— Послушайте, кажется, мы потеряли ваш адрес, но в нашей картотеке все еще есть ваши фотографии, которые сделал Кэм. Дино думал, что мог бы вас использовать, и Кэм пытался найти вас, но оказалось, что никто не знает, где вы живете. — Она рассмеялась. — И даже кто вы такая. Думаю, что знал только Кэм, — она понимающе подмигнула Гале, позванивая позолоченными браслетами, когда вынимала из сумки карандаш и бумагу. — На всякий случай скажите мне еще раз ваш адрес.
Гала потрясенно смотрела на Талию… Кэм сделал те ужасные фотографии… Дино хотел использовать ее…
— Так как? — нетерпеливо спросила Талия. — Мне надо возвращаться на работу, знаете ли.
Гала быстро продиктовала ей свой адрес.
— У меня нет телефона, — добавила она виновато.
— Ничего. Я беру адрес на всякий случай. Может быть, второго случая не будет. Но все равно, удачи вам, Гала-Роза.
Шурша складками юбки и звеня браслетами, она вернулась к своей подруге, и Гала видела, как они стали подниматься по лестнице, покидая кафе и ее жизнь. Наверняка Дино Марлей больше не вспомнит о ней; смешно было мечтать об этом. Ведь она даже не смогла получить ту работу, которую имела у Дебби в Лидзе.
Из Ковент-гардена она дошла до Сохо, и в одном из лабиринтов переулков заметила коричневую дверь магазина с выцветшей надписью на окнах винного бара «Линди», а рядом маленькое объявление «Требуются бармен и официантка». Гала зажмурилась, не желая видеть это объявление. Но потом вспомнила, что в пятницу ей нужно платить за комнату, и в следующую пятницу тоже, и еще она представила неулыбчивое лицо хозяйки с ледяными глазами. К тому же она была голодна. Скрепя зубами, она толкнула дверь и вошла внутрь.
В первые жуткие месяцы работы в винном баре «Линди» она плакала каждую ночь, вернувшись домой, выливая ведра слез, снимая таким образом напряжение, которое чувствовала, прислуживая в грязном, полутемном баре.
Посетителями «Линди» были временные обитатели Сохо, мелкие хулиганы и опустившиеся футбольные болельщики, торопящиеся поскорее напиться до такого состояния, чтобы плашмя упасть лицом на стол или затеять драку, и тогда их выбрасывал на улицу вышибала бара по имени Джейк.
Если бы не Джейк, Гала ушла бы из бара через неделю, слишком напуганная клиентурой и наполненная презрением к хозяину бара, у которого была внешность подлеца. Но рядом с Джейком она чувствовала себя в безопасности. У него был рост шесть футов и три дюйма, широкие плечи бывшего форварда-регбиста и самые большие руки, которые когда-либо видела Гала. Джейк мог разбить лицо человеку одним быстрым, неуловимым движением руки. Гала знала это, потому что видела собственными глазами, как это происходило. И тем не менее глаза у него были добрейшие. Иногда ей даже казалось, что такие глаза могут быть только у невинного маленького ребенка. Джейк был единственным человеком, которого знала Гала, кому было даже хуже, чем ей. Не потому, что он имел меньше, чем она, а потому, что он гораздо больше потерял.
Семье Джейка принадлежал большой загородный дом в Уилпшире, которым владели много поколений, а также дорогая квартира на Итон-сквер; они также имели прекрасную виллу в горах около Ниццы на юге Франции. Когда-то он заработал сомнительную честь быть исключенным из одной из лучших школ Англии за то, что играл в азартные игры, — как он сам сказал ей, зарабатывая на этом довольно много денег. Потом его исключили из дорогой, со строгими правилами школы в Шотландии, где формировали характер тем, что заставляли учащихся совершать пятимильные пробеги по пересеченной местности на рассвете в любую погоду, а погода в Шотландии, да еще зимой, могла быть очень мрачной. И Джейк отказался бегать, он также отказался карабкаться по ледяным горам; он отказался натягивать паруса в штормовую погоду на море, находясь на небольшом суденышке вместе с остальными учащимися, объясняя это тем, что никто в здравом уме не будет делать такие смехотворные вещи. Если бы он не был лучшим игроком в регби, они бы давно избавились от него. Но ради школьной команды и его безутешных родителей они продолжали терпеть Джейка, пока его не уличили в том, что он пил алкогольные напитки в местном баре и общался с местными проститутками. Тогда-то его все-таки исключили, и священные врата лучших школ Британии закрылись для него навсегда.
Джейк продолжал вести бурную жизнь и стал играть в регби за «Кардифф», а потом попал в сборную Уэльса, пьянствуя и гуляя, к радости бульварной прессы и к ужасу своего тренера, пока однажды в солнечный день на международных соревнованиях между Уэльсом и Францией после очередной свалки на поле у него не закружилась голова. Сделав подачу, он на мгновение взглянул на кричащую толпу зрителей и камнем рухнул на землю.
Удар, сказали врачи, в двадцать два года! Его родители ни разу не навестили его в больнице, они давно умыли руки. Ведь по его вине их известная и свято оберегаемая фамилия попала в дешевые газеты, склонявшие ее самым ужасным образом, и им ничего не оставалось делать, как забыть о его существовании. Из семейного фонда ежемесячно в банк Хеймаркета переводилась небольшая сумма, гарантирующая, что он не умрет с голоду. Но для общества Джейк Мейбрук перестал существовать вообще.