И в очередной раз встретил того носатого с жесткой черной щеточкой усов и красными глазами навыкате.
Запах беды — вот как это можно назвать.
Он отмахнулся от запаха, как от наваждения или случайной, дурной бабочки, и пошел к выходу с поля.
Минуя аэровокзал, к воротам, которые были на том же месте, что и много лет назад, когда он в последний раз улетал отсюда.
Тогда Банан просто посмотрел на них из окна автобуса, увозившего его к самолету. Рядом были мать с отцом, Мартышка стояла у ворот и махала рукой.
Он увидит ее через час, максимум полтора, до города не близко, и он еще не знает, на чем поедет.
На такси, на экспрессе или в маршрутке.
Что подвернется под руку, на том и поедет.
Первой подвернулась маршрутка.
По дороге за окном ненадолго появилось море, но после Аравийского оно показалось ему каким-то не то неухоженным, не то просто встопорщенным, совсем не таким, какое иногда снилось ему ночами.
Раньше.
Когда-то, когда оно ему действительно снилось.
Они въехали в город, и он с любопытством уставился в окно.
Застройка не очень изменилась, только сделалась пониже и погрязнее, к надписям на русском добавились вывески на английском и с иероглифами.
И было все так же влажно, а за окном виднелось очень низкое серое небо, как всегда в июне, когда почти каждый день идут дожди.
Они повернули на очередную улицу, и тут он увидел знакомый дом, стоявший вторым по ходу движения, четырехэтажный, с нелепыми колоннами и большим каменным крыльцом, он даже пересчитал ступени — все правильно, пять…
Значит, пора выходить.
В этом доме жил когда-то его одноклассник.
Банан попросил шофера притормозить, выскочил на пошкрябанный, чуть не заплесневелый асфальт и понял, что все же вернулся.
Хотя и не хотел этого, да и навряд ли должен был возвращаться.
Но — вернулся, теперь главное — вовремя смыться обратно!
И еще — как объяснить сестре, почему он приехал без звонка? Но сперва поднять сумку с асфальта, пройти от дома с крыльцом до перекрестка и повернуть налево.
Резко вверх, так резко, что с непривычки может закружиться голова.
Он дошел до поворота и вдруг решил остановиться и покурить, чтобы не дымить на ходу.
Густолистые деревья по обеим сторонам ведущей вверх улочки были совсем не похожи на те, какие он вроде бы помнил.
Это были другие деревья и другая улочка, он докурил, взял сумку и пошел размеренным шагом.
Он все еще не знает, что скажет сестре.
Может быть, ничего.
Просто: «Здравствуй, сестра!»
Вот оно: трехэтажное здание его бывшей школы за пустырем.
Вывески давно нет, хотя что-то висит на стене рядом с дверью.
Квадратик, плохо различимый отсюда, с тротуара.
Банан не стал подходить, ускорил шаги — ему надо пройти еще квартал, пересечь площадь, подняться по ступенькам, войти в подъезд и подняться на четвертый этаж.
Площадь оказалась на месте, небо здесь было совсем уже низким, ощущалась сырость нависших облаков.
Зато дом перекрасили, из темно-серого он превратился в розовый, весьма легкомысленный домик, так и ждешь, что он закачается на ветру.
Максим посмотрел вверх и безошибочно зацепился глазом за одно из окон.
Света в нем не было, но сумерки еще не сгустились, так что все окна казались темными.
Оставалось немного, а он до сих пор не знал, что скажет сестре.
И как она объяснит ему этот бред про халатик.
Как это там? Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг, И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат, И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»
Хотя сейчас у нее навряд ли упругий зад, ей почти тридцать пять, у нее двенадцатилетняя дочь и, скорее всего, есть любовник.
Или приятель.
Была бы сестра помоложе, он бы сказал — бойфренд.
Он забыл, какие длинные в доме лестничные пролеты, и на третьем этаже начал задыхаться.
Но дух можно перевести у дверей в квартиру.
Дверь все такая же коричневая, а звонок — другой.
И звонил он тоже по-другому, противной затихающей трелью.
Послышались шаги, потом Банан услышал женский голос:
— Кто там?
— Это я, сестра! — ответил он.
За дверью ойкнули, раздался звук поворачиваемого в скважине ключа.
Он закрыл глаза и открыл их лишь тогда, когда Мартышка спросила странным прерывающимся голосом:
— Что с тобой, Максим?
Она была в джинсах и майке, коротко стриженная, а еще он увидел, что она покрасилась в блондинку.
— Крашеная! — сказал он и неожиданно для себя самого показал ей язык.
В этот момент она заплакала.
И снова заплакала, когда Банан с мокрыми после душа волосами уселся напротив нее за стол, а она, суетливо вытаскивала из холодильника всякую снедь и попутно рассказывала о дочери, которая сейчас в лагере, да о работе, на которой ничего хорошего, как водится, нет; наконец угомонилась и подняла рюмку.
— За встречу! — сказала она.
— За Палтуса! — предложил Максим.
Тут-то она и заплакала опять.
Но Максиму ее не было жалко.
Точнее, он не понимал, за что ее жалеть, а потому, влив в себя местную водку, громко и отчетливо произнес, пристально глядя на сестру:
И спроси ее, какого цвета я дарил ей халат,
И она ответит: «Белый! а что тебе, брат?»
— Что это? — спросила Мартышка.
— Не знаю, — ответил Банан. — Это ты мне должна объяснить!
Сестра задумалась.
— Помню, — сказала она. — Он мне действительно подарил халат, перед тем… — Она замолчала.
Максим продолжил:
— Перед тем как исчезнуть в сентябре?
— Да, — подтвердила сестра. — Халат, наверное, где-то валяется, в старых тряпках…
— Посмотри! — попросил брат.
Она вышла из комнаты.
Банан чувствовал себя полным идиотом. Повидай сестру Мартышку, чей задок так упруг…
Мартышка изменилась, у нее уже почти такая же грудь, как у Ирины.
Интересно, куда все-таки она его повезет?
Сестра вернулась, на ней был старый, пожелтевший от времени, короткий махровый халатик.
— Вот, — сказала она. — Это он…
— Он был белый? — спросил Банан.
— Он был абсолютно белый! — подтвердила Мартышка.
Банан пристально вгляделся в халат, но ничего особенного не увидел.
— Нет, — сказал он. — Не помню!
— Что не помнишь? — спросила сестра.
— Да бред, — ответил Максим, — но очень важный, про Палтуса… Он мне приснился…
— И поэтому ты прилетел… — грустно сказала сестра.
— Извини, — сказал Максим. — Но я бы и так прилетел…
— Давай вспоминать вместе! — сказала сестра и, помолчав, спросила: — Ты был пьян?
— Да, — ответил Банан. — Я пил виски… Много виски…
— У меня нет дома виски, — тихо сказала сестра. — Вот водка…
— Это не то… — пробурчал Банан.
Сестра встала и пошла к серванту. Открыла дверцу и стала там копаться. А потом вернулась к столу с узкой высокой четырехгранной бутылкой, внутри которой что-то виднелось.
— Может, подойдет?
Максим взял бутылку.
В желтоватой жидкости плавала маленькая змейка, а еще торчали какие-то корешки.
— Вроде бы вьетнамская, — сказала сестра. — Знакомый принес…
— Приятель! — по-доброму ухмыльнулся Банан.
Сестра покраснела.
— Капитан! — уважительно сказал Максим, помня, как высоко в этом городе котировались капитаны.
— Штурман! — поправила сестра и добавила: — Он меня моложе!
«Я тоже ее моложе!» — подумал Банан и налил себе рюмку желтоватого пойла.
Оно было крепкое и горьковатое, голова как-то странно почувствовала себя на плечах.
Банан налил вторую и залпом выпил.
Голова заскрипела и принялась проворачиваться, как пробка на бутылке.
— Не гони так! — испугалась сестра.
— Мне надо вспомнить! — вскричал Максим и вылил в себя третью.
Голова сорвалась с резьбы и вдруг взлетела.
Он увидел свое обезглавленное тело и сестру, бережно поддерживающую его на стуле. Из шеи хлестала еще не начавшая сворачиваться кровь. Только была она не красная, а желтая, под цвет вьетнамского пойла.
Он попытался крикнуть Мартышке, чтобы она поймала его, но не сумел. Во рту пересохло, хотелось глотнуть свежего воздуха.
Внезапно голова дернулась и подлетела к окну.
Оно было открыто, за ним мерцал огнями ночной город.
Он посмотрел вниз и увидел, как по улицам несутся потоки машин, слившиеся в две параллельные мерцающие линии.
А потом увидел центральную площадь с памятником каким-то давним революционерам.
Потом — другую площадь, с башней администрации и зданием морвокзала.
И уже начался порт.
Порт был внизу, башни кранов, пакгаузы, пустые причалы и причалы с пришвартованными судами.
Раздавались гудки, свистки, кто-то металлическим голосом орал что-то по громкой связи, но слов Банан не разбирал.
Море было рядом, маслянистая, тухло пахнущая вода бухты, спокойная и чернильно-темная.
И тут Максим заметил, что его ждут.
Он даже узнал место: дальний пакгауз, сохранившийся с тех времен, когда он лазил туда за бананами.
Банан всю жизнь любил бананы.
Даже сейчас он их иногда ест.
Рядом с пакгаузом высился кран, а возле крана стоял тот самый чувак в черной кожаной куртке.
И все так же бряцал золотыми цепями на мощной, сливающейся цветом с ночной тьмой шее.
Банан хорошо видел, как белеют в темноте его зубы.
Чувак ухмыльнулся и поднял руки, будто готовясь поймать кем-то брошенный мяч.
Мяч летел с неимоверной скоростью, но Адамастор легко подхватил голову Банана и поднес к своему лицу.
— Кретин! — сказал Адамастор.
Банан попытался что-то ответить, но не смог.
— Я тебе сейчас напомню! — сказал чувак и подкинул его голову вверх.
Банан увидел, как сквозь низкие гряды туч пробиваются редкие и такие же низкие звезды.
С моря задуло сильнее, в бухте начала подниматься волна.
Адамастор опять подхватил мяч и проорал прямо в широко раскрытые глаза Банана: