По спине опять поползли мурашки, затем Максим услышал громкий смешок.
Он обернулся и увидел ухмыляющуюся рожу Адамастора, который, впрочем, испарился так же быстро, как и возник.
Цилиндры стояли в непонятном порядке, цифры На следующем уводили Банана на два года вперед от того, в котором пропал Палтус.
Максим обошел цилиндры по очереди, их было восемнадцать, нужный отыскался в самом конце класса, на месте парты, где сидел Славка.
Все правильно.
Последняя цифра маркировки — именно та, которую он искал.
Цилиндр никелированный, а ручка на его крышке — черная.
Не просто ручка, нечто вроде старомодного вентиля: вертишь против часовой стрелки — он закрывает, по часовой — открывает.
Банан взялся за большой черный вентиль и попытался повернуть его в нужном направлении.
Безуспешно!
Тогда он начал поворачивать вентиль в другую сторону, и тот с трудом, но послушался.
Его явно давно не трогали. Несколько месяцев.
Или даже — пару лет.
Впрочем, навряд ли: надо ведь периодически проверять, что происходит там, внутри.
Сейчас и Банан увидит, что там происходит. Отвернет вентиль до конца и откинет крышку.
Крышка негромко лязгнула, когда он потянул ее на себя; изнутри пахнуло холодом.
Как большой термос, только без пробки: двойные стенки, между которыми — бесцветная жидкость, курящаяся студеным дымком.
А посередине — нечто вроде револьверного барабана на стойке, вместо патронов в гнезда вставлены ампулы.
И возле каждого гнезда — маркировка.
XYZ. 132.
XXY. 221.
YZX. 314.
В барабане двенадцать ампул, и которая из них нужна Максиму — не понять.
Придется искать базу данных, нынче в любой шарашке имеются базы данных, без них как без рук.
Банан прикрыл бак и выскользнул из класса.
В торце коридора виднелось помещение за стеклянной перегородкой.
Скорее всего, это там.
Открыть дверь не составило труда — Банан спустился обратно в подвал и подобрал там кусок жесткой проволоки.
Он не суетился, он уже понял, что если сторож и появится, то нескоро.
За дверью обнаружились столы, на столах — компьютеры.
Он включил тот, что помощнее, процессор зашуршал, через полминуты засветился экран монитора.
Естественно, машина затребовала пароль.
Банан ухмыльнулся.
Не то чтобы он был компьютерным асом, но друзья-специалисты рассказывали ему много интересного.
Например, о том, что нельзя закладывать в пароль дату собственного рождения: зная пользователя, ее очень просто вычислить.
Если бы на этом компе паролем служила дата рождения, Банан бы попал.
Он не был знаком с пользователями, но догадывался, что их несколько, и пароль, скорее всего, максимально банален.
Незачем грузить коллег избыточной информацией.
Банан набрал «sperm», нажал на ввод.
И вновь ухмыльнулся — он вошел в систему, эти кретины выбрали самый простой вариант.
Максим нашел нужную папку и вызвал окошко поиска.
Набрал имя и фамилию Палтуса, а также год, обозначенный на самой дальней емкости с азотом.
Пошуршав, машина выдала следующее сочетание: ZZX 222.
Ампула с такой маркировкой там была, он помнил…
Банан выключил компьютер, захлопнул за собой дверь, направился в классную комнату.
И вдруг увидел в коридоре географичку.
Она шла ему навстречу, неся большой сверток карт и указку.
— Максим! — укоризненно сказала она. — Ты опять прогуливаешь, а у нас сегодня тема — «Летучий голландец»…
— Ну и что! — с раздражением ответил Банан.
— Ты знаешь, как звали призрака, который проклял капитана Вандердекера?
— Нет, — огрызнулся Максим, соображая, как бы поскорее смотаться из школы и пойти на море.
— А-да-мас-тор! — продекламировала географичка и замахнулась указкой.
Банан поднырнул под ее поднятую руку и побежал по коридору.
Влетел в открытую дверь класса, подошел к цилиндру.
Банан потянул на себя стержень барабана и осторожно выдавил на ладонь ампулу под номером ZZX 222.
Положил ее в нагрудный карман рубашки, тщательно закрыл цилиндр: опустил крышку и плотно закрутил вентиль.
Поднял с пола ботинки, вышел из класса.
И вдруг понял, что должен еще раз заглянуть в компьютерную. Непонятно зачем, но должен.
Что-то там маячило, на сейфе у стены, рядом с цветочным горшком.
Хорошо, что он не выбросил проволоку.
Максим опять открыл дверь; на верху сейфа стоял маленький никелированный термос, снабженный ремешком. Уменьшенная копия цилиндров, в одном из которых содержалась ампула ZZX 222.
Теперь он знает, где хранить сперму Палтуса.
Банан открыл термос, тот был холодный, внутри виднелась небольшая выемка. Положил в нее ампулу и удивился, как она уютно устроилась — как яйцо в птичьем гнезде.
Закрыл термос, повесил на плечо и приготовился делать ноги.
Знакомым путем спустился на склад, обулся, вышел из здания, вновь перемахнул штакетник и очутился на улице.
Улица была пуста — суббота, на удивление солнечный день, надо бы зайти за Мартышкой и все же прогуляться к морю.
Когда еще он увидит его вновь?
Скорее всего — никогда.
Остров Крит
Они ели калицунья — небольшие слоеные пирожки с начинкой из мягкого белого сыра анфотиро, жаренные на оливковом масле, ели в маленькой таверне на берегу залива Мерабелло, куда приехали с час назад на арендованной Ириной машине, допотопном «фольксвагене-жуке» исчезающей разновидности, а этот был еще и окрашен в редкостную собачью масть: круглые черные пятна, небрежно разбросанные на белом фоне.
Ветер дул с Эгейского моря, легкий полуденный бриз, но волн не было, и Максим отчетливо видел дно, хотя от веранды, на которой они уютно устроились, прячась от зноя, до моря было метров двадцать.
Он не мог предположить, что это море настолько захватит его, поглотит, приворожит с первого мига встречи, еще в Афинах, когда, взяв в аэропорту такси, они приехали в Пирей и начали искать причал с паромом на Крит, но оказалось, что таких причалов несколько, и расположены они в самом дальнем, восточном секторе, куда ходят специальные автобусы, раздолбанные и битком набитые желающими как можно скорее покинуть столицу людьми — и туристами вроде них, и местными, среди которых большинство составляли греческие бабульки в черных платьях и черных же платках, с какими-то немыслимыми баулами и непременным мобильником, болтающимся на груди.
Он увидел море и понял, что влип.
Даже здесь, у паромного причала, где полные портового мусора волны бились о грязный ноздреватый бетон, у моря был какой-то непредставимый цвет — не синий и не голубой, не зеленый и не торжественно-аквамариновый.
Скорее жемчужный с непривычным розоватым оттенком, хотя, может, дело было в солнце, которое уже опускалось за горизонт — как правило, рейсы на Крит ночные, двенадцать часов пружинистого сна — и ты у цели.
Их паром назывался «The Crete Island», «Остров Крит», трехпалубный и покрашенный в цвета греческого флага — белый с синими полосами.
Такой же расцветки флаг развевался над кормой.
В широко открытый трюм въезжали по пандусу машины: им тоже надо было на Крит; туда надо было и странной, весьма пожилой даме, стоявшей перед ними в очереди к стеклянной будке пограничного контроля, в которую незадолго до того ввалился потный лысый толстяк в клетчатой рубахе и брюках на помочах и сразу же начал ставить отметки в паспорта.
Пожилая дама крепко сжимала ручку чемодана на колесиках своими высохшими лапками, украшенными большими, мерцающими в лучах заходящего солнца перстнями, а ее высохшую морщинистую шею обвивала тройная нитка крупного натурального жемчуга.
— Скоро я тоже стану такой! — пробормотала Максиму на ухо Ирина, но старушенция оглянулась, посмотрела на них неодобрительно и сказала:
— Frightening ones were different once!
— Переведи! — попросила Ирина.
— Те, кто внушает страх, когда-то были другими, — перевел Максим.
Дама с чемоданом уже поднималась по пассажирскому трапу, толстяк пропустил Ирину, перелистал паспорт, протянутый ему Максимом, тюкнул в него печатью и улыбнулся.
Максим улыбнулся в ответ, подхватил почти такой же, как у старухи, чемодан на колесиках и поспешил вслед за Ириной, вступившей на трап и оставившей позади себя двух бортпроводниц в белых блузках и облегающих синих юбках, которые проверяли билеты и желали пассажирам счастливого пути.
Паром дал первый гудок.
Максим смотрел на Ирину снизу вверх и понимал, что она всерьез готовилась ехать на курорт вместе с ним: коротко подстриглась и выкрасилась в жгучую брюнетку, хотя, возможно, он не прав и она всегда наводит лоск перед отпуском, пусть и таким коротким — всего десять дней.
Самолетом в Афины.
Из Афин паромом на Крит.
Потом тем же транспортом обратно.
Их каюта была на средней палубе, дежурный стюард по виду явно не грек, торжественно передал их с рук на руки дежурной горничной, тоже, скорей всего, не гречанке: что-то славянское в лице, может, смесь польской и хорватской кровей, может — сугубо польская… Следуя за ней, Максим протащил чемодан по коридору и вошел в открытую дверь небольшой каюты по правому борту, ближе к носовой части парома, с уютным закутком душа, застеленной кроватью, откидным столиком, нестандартным, привинченным к полу креслом и широко открытым в просторы моря иллюминатором.
Паром во второй раз загудел ревуном, а вскоре и в третий. Раздался звук заработавших турбин. Максим посмотрел в иллюминатор: причал потихоньку отплывал назад, исчезали из поля зрения и Афины с ясно видневшейся над городом в этот предвечерний час шапкой ярко-фиолетового смога, которая в недалеком будущем окончательно поглотит эту обитель давно исчезнувших, но все-таки не погибших восторженных и суровых богов.
— Пойдем на верхнюю палубу! — сказал Максим Ирине.
— Я в душ, — ответила она. — Может быть, позже.
«Что ж, — подумал он, — хозяйке надо привести себя в порядок. У нее молодой любовник, но сейчас она не в тонусе. Ей бы отдохнуть с дороги, принять душ и поспать, а потом она выйдет с ним на верхнюю палубу, и они будут смотреть на это море, колыбель европейской цивилизации, а потом они пойдут ужинать, ну а потом…»