В январе пошел сильный снег, и Ватуа начала крутиться вокруг Уилла. Ему было одиноко, и довольно скоро она переехала в его фургон. Она ненавидела холод и прижималась к нему все ночи напролет, чтобы согреться. Иногда он рассказывал ей о Дженни и умершем ребенке, хоть она и не понимала, что он говорит. Иногда и девушка ему что-то рассказывала, и тогда Уиллу оставалось только догадываться, что же заставляет ее временами смеяться, а временами плакать. Они друг друга не понимали, но разговоры приносили утешение – как будто важны были не слова, а то, как они произнесены, и то, что они говорили их друг другу.
Кое-что у Ватуа было для женщины весьма необычным. Вокруг правой лодыжки у нее имелась татуировка в виде змеи, заглатывающей свой хвост. Уилл показал на татуировку, и Ватуа ответила что-то непонятное.
Кроме того, в сумочке она носила шестидюймовый охотничий нож. Уилл решил: кто знает, откуда она и что пережила в жизни; эта вещь ей явно необходима.
Через несколько месяцев случилось то, чему не следовало случаться никогда.
Цирк остановился в Летиане, в парке, выходящем к устью реки, и Уилл должен был выйти на ринг. После пары обычных боев Уилл выступил претендентом на приз. Его противником был Джентльмен Жако, и он, как обычно, хорошо выполнял свою работу, позволяя Уиллу выглядеть лучше, чем он был на самом деле. В конце поединка толпа громко хлопала, когда Даффи поднял вверх руку победителя, и ему был вручен приз размером в пять фунтов.
Уилл уже спускался с ринга, когда услышал громкий голос с галерки:
– Это подстава! Я видел раньше, как он это делал!
То был пьяный ирландец, который проиграл Крушителю в Беллсвейле в тот самый вечер, когда Уилл начал свою карьеру.
Возможно, какая-то часть толпы поверила ирландцу, но до того, как они на что-то решились, Даффи и Крушитель схватили смутьяна и выкинули его из парка.
Потом Даффи пришел к Уиллу в фургон.
– Однажды это должно было произойти, – сказал он. – Ты все делал правильно. – Даффи видел, что Уилл расстроен. – Мы просто не будем выпускать тебя на ринг, пока не доберемся до Англии.
В тот вечер Уилл и Ватуа пошли – как обычно, после закрытия цирка – в маленький паб, стоявший на берегу реки. Уилл выпил пинту пива, Ватуа не пила ничего. Она просто сидела и смотрела вокруг. Судя по всему, ей это нравилось, хотя Уилл совершенно не представлял себе, что происходит у нее в голове. Они ушли из паба в полночь и брели по темной улице, когда из тени выступили трое мужчин и встали перед ними под фонарем.
– Эй, ты! – сказал один.
Конечно же, это был громила-ирландец. Его друзья были на вид такими же крупными и отвратительными, как он.
– Посмотрим, чего ты стоишь, когда драка не куплена, – сказал ирландец.
Втроем они затащили Уилла в ближайшую подворотню. Двое держали его, а ирландец снова и снова бил его по лицу. Уилл почувствовал, что ему сломали нос. Потом его уронили на землю и начали бить ногами; скоро Уилл понял, что ему сломали несколько ребер. Ватуа кричала на них, он это слышал, но те продолжали избивать его. Они били, били, били… К тому моменту, когда Уилл полностью потерял сознание, он был уверен: ему нанесли уже столько увечий, что нет ни малейшего шанса выжить.
Уилла нашли на следующее утро без сознания и отправили в больницу Летиана. В те моменты, когда сознание возвращалось к нему, Уилл чувствовал, что он – большая кровоточащая рана, к которой прикрепили разум, и хотел умереть. Избавление от боли было рядом, стоило только добраться до окна. Но всякий раз, когда он уже был готов выпрыгнуть, что-то внутри него восставало. Через несколько дней боль стала терпимой.
Сначала Уилл совершенно не понимал, как он оказался в таком состоянии. Но однажды к нему пришел Даффи, и Уилл все вспомнил. Спросил про Ватуа, и Даффи ответил, что она погибла. В ту ночь, когда на Уилла напали, она вынула нож и много раз ударила им ирландца. Один из его приятелей выхватил у нее оружие и воткнул ей в грудь. Ее нашли на следующее утро: мертвая, она лежала рядом с Уиллом.
Что касается тех трех мужчин, то полиция без труда их поймала. Ирландец так сильно ранен, что, возможно, до виселицы он не доживет.
Уиллу Драммонду было худо три месяца; потом он пошел на поправку. Когда Уилл выздоровел, цирк уже переехал в Англию, и Уилл не захотел в него возвращаться. Он искал случайные заработки в Глазго; даже таскал мешки с углем, чтобы вернуть свою силу. Уилл в последний раз съездил в Тарбрай, и на этот раз пошел навестить могилы. Они, как и все остальное кладбище, заросли сорняками – в Тарбрае больше никто не жил. Потом Уилл в последний раз прогулялся по холмам и сел на поезд в Мюиртоне.
– Это был поезд, на котором ехал ты, – сказал Уилл Драммонд Роуленду в номере захудалой гостиницы «Макларен».
Роуленд очень хорошо помнил тот день, когда впервые увидел Уилла. С тех пор они так много пережили вместе.
– Я не думал, что ты заметил меня, – сказал Роуленд.
– Конечно, заметил, – сказал Уилл. – Я просто не хотел разговаривать.
Они немного помолчали.
– Значит, ты поедешь в Панаму, когда закончится расследование? – спросил Роуленд. – Ты ведь собирался, да?
– Я уже не уверен, – сказал Уилл.
– Я рад это слышать, – ответил Роуленд. Он пытался решить, возможна ли одна вещь. Но пока он не стал ничего об этом говорить.
На третий день их пребывания в Галифаксе – это была пятница – состоялось расследование кораблекрушения «Потерянного счастья». Всего несколько часов отвели на рассмотрение дела о гибели торгового судна с грузом, представляющим сомнительную ценность. Ближе к вечеру Роуленда и Уилла, в одежде, которую им выдали в Обществе помощи морякам, вызвали в управление Морской комиссии. Они шли вместе под облачным небом, а затем их провели в зал совета, помещение с высоким потолком, под которым собралось отдельное облако – из дыма от трубок и сигарет. На стенах висели мрачные картины в пышных рамах – несколько портретов умерших адмиралов. За длинным столом сидели сами члены комиссии, три пожилых человека в мундирах.
Молодой офицер предложил Роуленду и Уиллу сесть на стулья напротив членов комиссии; потом тоже сел, приготовившись записывать протокол заседания в блокнот.
Председатель комиссии, сидевший между двумя другими ее членами, был в роскошном парчовом мундире. Он открыл собрание – сутулый человек с плотно сжатыми губами, невероятно крупными ушами и довольно резкой манерой говорить. После присяги он сообщил Роуленду и Уиллу, что сегодня утром комиссия получила информацию от капитанов разных кораблей, которые вели поиски на месте трагедии. Выяснилось, что они – трое, добравшиеся до Сокрушенной отмели, – единственные, кто спасся.
После этого вступления для протокола были зачитаны показания Евы. Затем председатель назначил Роуленда выступающим («чтобы избежать повторения многословных речей») – если, конечно, у Роуленда с Уиллом нет противоречий в показаниях по поводу какой-либо из обсуждаемых тем. Глава комиссии сказал, что расследование должно завершиться ровно через час, поэтому от Роуленда ждут краткий (он выделил это слово) отчет о своем присутствии на «Потерянном счастье» и его соображения о кораблекрушении.
Роуленд рассказал о том, как они с Уиллом искали корабль в Глазго и услышали о «Потерянном счастье» и его бедах во время путешествия из Африки. Рассказал обо всех обстоятельствах, при которых они сели на корабль. И наконец описал их путешествие через Атлантику и то, как судно пошло ко дну.
Глава комиссии слушал, время от времени поглядывая на часы, стоявшие на каминной полке. Когда Роуленд закончил, глава одобрительно кивнул. Потом задал несколько вопросов в свойственной ему резкой манере:
– Капитан корабля – по вашему мнению, он был компетентен?
– Я не уверен, что имею право судить, – ответил Роуленд. – Единственное, что могу сказать – лично мне кажется, что да.
– Странное поведение? Признаки психического расстройства? – Глава комиссии очень скуп на слова, подумал Роуленд, будто этому человеку трудно их выдавливать через плотно сжатые губы.
– Ничего подобного я не заметил, – сказал Роуленд. – Все, что я знаю, – капитан был уже на пенсии и его вызвали, чтобы он закончил этот рейс.
Тогда председатель сказал, что у него больше нет вопросов. Один из членов комиссии, сидевший справа от него, зашевелился. У него были непослушные волосы, смазанные маслом.
– Расскажите нам подробнее о лихорадке, случившейся на пути из Африки, – сказал он. – Говорите.
– Ну, – сказал Роуленд, – я знаю, что часть команды винила в ней животных.
Второй член комиссии кивнул, подбадривая его. Судя по всему, он не хотел столь лаконичных ответов, как требовал председатель.
– Продолжайте, – сказал он.
Тогда Роуленд рассказал все, что слышал от Евы о проклятии шамана, произнесенном, когда корабль покидал побережье Африки; о последовавшей лихорадке и о том, что она, видимо, началась из-за контакта с животными.
– Как интересно, – сказал второй член комиссии. – Что ж, у меня больше нет вопросов.
Председатель посмотрел на часы. Оставалось еще двадцать минут заседания.
Третий член комиссии откашлялся. У него был большой нос с лопнувшими венами: судя по всему, этот человек любил выпить.
– А теперь, – произнес он, – что вы можете сказать о погодных условиях?
– В то время, когда корабль пошел ко дну? – спросил Роуленд.
– Конечно, – сказал третий член комиссии. Роуленд подробно рассказал о жаре, о тумане (или, может быть, это был пар), о странном запахе в тот день. Он рассказал, что, когда они втроем добрались до Сокрушенной отмели, живущий там ученый Фроглик объяснил, что эти явления – результат подводного извержения вулкана.
Третий член комиссии обратился к своим коллегам:
– На прошлой неделе я читал отчет люггера, проходившего в том же районе, – сказал он. – Когда на нем подняли сети, они были полны трески, у которой был такой вид, будто ее только что сварили.