Пока никто, тем более прохожие, ничего не заметил, я поспешно уговорил всех вернуться в гостиницу: время, мол, уже позднее, попадешь еще в случайную неприятность, да и пропуски у Богале. Сделали кипятильником кофейку со сгущенкой, заели московским печеньем, покалякали о том о сем и разошлись спать.
Мне не спалось. Я не выдержал, пошел и разбудил боцмана. Узнав в чем дело, он расхохотался.
— Ты того?.. — И покрутил пальцем у виска.
— Давай выйдем!
Нестерчук, продолжая смеяться, вышел вслед за мной на залитый лунным светом двор и сразу осекся, узрев большую ушастую тень у своих ног. Боцман в отчаянии поворачивался и так и сяк, но не мог избавиться от своего странного безмолвного сопровождающего.
— Что ж делать, а? — У него даже дыхание перехватило. — Как я в Москву вернусь?! — Будущее внезапно предстало перед ним во всей ужасающей наготе.
— Лучше спроси: как ты завтра на улицу выйдешь? — заметил я. — А в Москве ты теперь можешь в цирке выступать.
Боцман схватился за голову, тень мула повторила его движения.
— Надо сказать Богале… — И Нестерчук внезапно воспрянул духом. — Он местный, может, что придумает!
Ничего не понимающего сонного Богале вытащили во двор в одном белье. Он сразу нахмурился, увидав злополучную тень.
— Вы с ним обменялись, — серьезно заявил шофер. — Придется завтра вернуться, найти хозяина мула и решить на месте.
Всю ночь мне снились жуткие зарубежные сны…
Утром я рассказал все нашим пораженным спутникам, и мы под прикрытием своих теней бережно провели бледного боцмана к машине.
Того крестьянина удалось разыскать легко. Про удивительного мула уже знала вся деревня возле источника.
Хозяин долго отказывался от обмена. Ему, видите ли, очень лестно, что его четвероногий помощник стал знаменитым, а тень тени его славы падала и на владельца. Пришлось дать сто быр, на меньшую сумму он не соглашался.
Но одного согласия мало: необходимо было провести эксперимент. И вот мул, погоняемый хозяином, и боцман снова взобрались на ту же гору.
Деревенские жители, чтобы не мешать ответственному делу, собрались внизу, запрудив дорогу. Останавливались автобусы, выскакивали разъяренные водители, высовывались в окна пассажиры, и все тотчас замирали, узнав о предстоящем. Даже маленьким детям, коих женщины носят за спиной, закрывая одеялом, скинули покрывала с головы, чтобы те могли посмотреть редкостное представление.
Боцмана вся эта суета не занимала, он был по-прежнему бледен, но железно решителен. Им двигала лишь одна благородная цель: любой ценой вернуть свою многострадальную тень. Позволено спросить: а почему бы не поставить его и мула рядом в той же деревне или, на худой конец, там же их и столкнуть? Пробовали. Нестерчук даже влезал верхом, надеясь на чудо, но чуда не получалось. Каждый оставался при «своих» — чужих тенях. Потому и решили сделать попытку в том же самом злополучном месте — на горной тропке.
По сигналу Богале боцман побежал вниз, а крестьянин ударил палкой мула. Нестерчук особо не спешил, давая возможность помчавшемуся за ним животному снова сбить его с ног возле тех же кустов.
Неизвестно, чем бы это кончилось, если б в эксперимент не вмешалась толстая женщина на велосипеде. Она внезапно вылетела из-за перевала и понеслась вслед за мулом, безуспешно пытаясь затормозить. Столкновение было неизбежным!
Нестерчук, мул и велосипедистка смешались в одну кучу!.. Когда женщина, спасаясь, поспешно покатила прочь, рядом с ней скакала тень мула. Сам ошалелый четвероногий убежал, истово крича, в деревню — опять с тенью боцмана. А наш страдалец остался — с пышной тенью женщины.
Разъяренный крестьянин, осыпая всех проклятиями, и слышать больше не хотел ни о каком новом, тройном обмене. И грозил пожаловаться в полицию, хотя и получил вознаграждение.
Так и уехали ни с чем. Вернее, боцман — с другим приобретением.
И сколько б потом ни твердил корабельный врач про «лженауку», так и этак направляя рефлектор лампы на несчастного Нестерчука и недоверчиво рассматривая его необычный силуэт на стене, ничего нельзя было поделать.
Новая тень у боцмана стойко держалась до самой Москвы и там еще доставляла хозяину немало хлопот. Нестерчуку в солнечные дни приходилось сидеть дома либо ходить повсюду под ручку со своей видной, крупной женой. И она на это не жаловалась.
— Я затем не раз встречал боцмана, у него теперь вполне нормальная тень. А поумневший под чужим небом корабельный врач сказал мне, что это как с африканской болезнью, вызываемой амебой. У нас для нее нет подходящего климата и питательной среды, и больные через две недели сами по себе выздоравливают, — закончил историю Ураганов.
Мы молча поглядели на свои короткие тени, лежащие на полу, и удовлетворенно вздохнули.
— Нет, ты, правда, по соседству жил с Логофетом? — вдруг спросил Федора Глеб.
СТЕПАНИШНА
Случилось это на острове Сахалин. «Богатырь» стоял тогда в порту Корсаков по соседству с супертраулером, своего рода мощным плавучим заводом, сделанным в ГДР и начиненным всякой автоматикой и электроникой. Специальные эхолоты указывают плотность, вес и глубину проплывания рыбных косяков, и сразу видно, стоит ли выметывать простым нажатием кнопки гигантский трал, куда свободно может влезть двадцатитрехэтажный дом. Семнадцати рыбакам в разделочном цехе только успевай управляться с механизмами, когда по конвейеру пойдет рыба: филе прессуется, попадает в целлофановые сорокакилограммовые пакеты — и в морозилку, а из отходов получается рыбная мука.
И что интересно: никак нельзя перевыполнить план ни более быстрым вытягиванием трала, ни ускорением обработки рыбопродуктов — тут же срабатывают запломбированные спецпредохранители, и все останавливается.
Таким образом супертраулер сам себя бережет от бездумных энтузиастов — иначе он из ремонта не вылезал бы. А ремонт производят не где-нибудь в порту приписки, а исключительно у черта на куличках — на верфях Штральзунда на Балтийском море.
В общем, конец двадцатого века!
Было это осенью, и захотелось мне поохотиться, команду пернатой дичью побаловать. Выпросил я у одного рыбака с супертраулера ружьишко — они же все местные, в Корсакове живут, — тот еще «кроки», самодельную карту нарисовал: где утки водятся. И в путь!
Отъехал на автобусе по асфальту вдоль побережья Охотского моря километров тридцать и высадился в какой-то заброшенной рыбацкой деревеньке. Почти все дома заколочены: с появлением мощных рыбацких судов прибрежный лов стал нерентабельным, вот и подались люди кто куда. Правда, сейчас хотят вновь в прибрежье лов возродить — после того как многие страны установили у своих берегов многомильную рыболовецкую зону.
Странное ощущение не покидало меня: после своего современного судна «Богатырь» и супертраулера я как бы попал в далекое прошлое. Вокруг старые рубленые дома со мшистыми бревнами, рассохшиеся шлюпки со смолеными днищами, бездомные коты, стремительно перебегающие открытое пространство улицы. И лес уже подступил к деревне, на крыльце «Чайной» росло деревце. На песке валялись влажные водоросли морской капусты и зеленые обрывки от японских сетей, выброшенные морем…
Я углубился в лес. Блукал, чавкая сапогами, по окраинам заросших болотцев, постреливал в мало пуганных уток, если можно было их достать, не раздеваясь. Попутно срывал особый сахалинский папоротник, который островитяне научились у местных корейцев вкусно мариновать…
Стало темнеть, и я почувствовал, что заблудился. Знать-то знал: в какой стороне осталось море, там и шоссе, но понимал, что не сумею на него засветло выбраться. Завязнешь еще по пути в этих болотистых местах.
Решил правильно: выбрать местечко посуше, развести костерок, похлебать утиного варева, нарубить лапника для постели и переночевать. Только выбрался на большую поляну, как увидал — хоть перекрестись! — избу на курьих ногах. На трубе филин сидит, перышки чистит, а по лужайке перед домом зебра бегает.
Вот те раз…
Я не из робкого десятка: ружье наперевес и подхожу к избушке.
— Здравствуй, добрый молодец, — раздается сзади голос.
Чуть ружье не выронил.
Обычная старушка из лесу идет. В очках. С корзиной, полной папоротника.
— Здорово, баба-яга, — осторожно поздоровался я. Старушка обиделась:
— Какая я тебе яга? — говорит. — Я обыкновенная пенсионерка, бывшая колхозница. Мать лесника. А зовут меня — Степанишна.
— Не знаю, как вас там зовут, а обстановочка для яги подходящая, — бодрился я.
— Вы про дом, что ли? — махнула сухой ручкой старушка. — Мой сын-лесник — народный умелец, сам все выстругал: и резные наличники на окнах, и курьи лапы за-место фундамента.
— А зебру он тоже выстругал? — спросил я. — Тогда почему ж это изделие народного умельца траву ест?
— Лошадь она, — хихикнула бабка. — Скучно здесь, в лесу, вот я и раскрасила ее в полосочку. Веселее смотрится. Как в сказке.
Ну, чудачка!
— А филин тот, — и показал на трубу, — кем нарисован?
— Сова, — подчеркнула Степанишна, — сама приблудилась. Птенцом ее выкормила. Днем спит, ночью летает.
— Хорошо, что хоть вы не летаете, — рассмеялся я, закинув ружье за спину.
Степанишна странно посмотрела на меня. Понял ее взгляд по-своему: а что, мол, он за человек? Объяснил ситуацию и попросился на ночлег.
— Пожалуйста, — пригласила в избу Степанишна. Жилище внутри совсем успокоило меня, когда увидал в красном углу цветной телевизор на батареях и комнатную антенну.
— По спутнику связи через станцию «Орбита» передачи смотрим из России, — похвасталась Степанишна.
Она ощипывала моих уток и рассказывала, как они тут неплохо живут с сыном-лесником среди красивой природы. У них там, за домом, хозяйство имеется: корова, подсвинки, индюшки… Огород свой, корюшка в ручей из моря заходит — жить можно. Скучно бывает, понятно, но теперь с новым телевизором стало гораздо веселее.
Сама она, Степанишна, страсть как сказки любит: от своей бабушки невесть сколько их помнит и сама сочиняет. К ней даже из Южно-Сахалинска ученые люди приезжали — сказки на магнитофон записывать.