— Поберегись, злодеи басурманские! Сам участковый с бабкой Экспертизою к царю на почестен пир едут! Ох и много народу сегодня хмельными полягут… А и не поднять с того хмелю смертного ни мужичка, ни бабы… Эхма, судьба наша расейская!
— Не робей, братва! За друганов идем разбор чинить! Небось не ведает государь ни ухом ни рылом, какой беспредел от его имени по стране прет!
— Г’аждане, надо изб’ать делегатов! Опыт замо’ских ст’ан учит нас, что узу’паторы доб’овольно не отдадут нажитого на’одным го’бом… По’а п’извать их к ответу! Ми’ные пе’егово’ы ни к чему не п’иведут… Мы пойдем д’угим путем!
— Долой! Всех долой! И царя, и бояр, и попов, и… участкового тоже долой! Бога — долой, всю власть долой! Сами своей головой жить будем… Все общее, все народное, все наше!
Разъезды царских стрельцов не то что нам не мешали, а, наоборот, облегченно вздохнув, строились в колонны и дружно маршировали рядом. Как люди военные, они предпочитали не лозунги, а песни:
Что ни баба — королева,
Тока глянешь за фасад —
Раскудрить твою налево,
На крутой милашкин зад!
Таким образом, наше шествие здорово походило то ли на восстание, то ли на гулянье, но в обоих случаях — всенародное… На Гороховом подворье нас встретили наглухо запертые ворота и грозные жерла пушек.
— Фома, — я поманил к себе Еремеева, — принимай командование. Окружить весь двор по периметру тройной цепью стрельцов. Будете сдерживать нездоровый энтузиазм трудового народа. Провокаторов и подстрекателей не лови, завязнешь в уличных беспорядках. Лучше примечай, кто проявлял тараканью активность, потом вызовем в отделение, побеседуем…
— Исполню, как велено, — сурово пообещал он. — А ты что, неужто так в одиночку на царя и пойдешь?
— Не на царя, а к царю, — наставительно поправил я. — Мы быстренько переговорим, и никаких проблем не будет.
— Бедовый ты человек, Никита Иванович… Поверь, зимой к медведю легче войти, чем к Гороху во гневе!
— А куда деваться, долг велит, служба требует… Ты, главное, проследи, чтоб народные массы не ринулись вслед за мной рушить «весь мир насилья», ничем хорошим это не кончится.
Потом были долгие споры с двумя лихими воеводами, чьи стрельцы охраняли ворота. Один считал нужным поставить меня «пред очи государевы», другой уперся — «ни в жисть не пущать»! Кончилось тем, что Баба Яга сотворила в заборе калиточку, сквозь которую мы и попали на царский двор. Вооруженные до зубов бояре набросились на нас мятущейся толпой, и если бы не многоопытный Кашкин — историю лукошкинского отделения можно бы и закончить… Нас отконвоировали в государевы палаты с таким «почетом», что и сам Кощей бы обзавидовался. Со всех сторон стволы, клинки, топоры, копья, безумные глаза и оскаленные в злорадных улыбках зубы. Втолкнули в небольшой зал для дипломатических бесед и оставили одних. Правда, ненадолго. Прежде чем мы сумели запаниковать, с той стороны дверей раздался раздраженный голос:
— Я вам кто — царь али дите неразумное?! Подите прочь! Я на милицию в одиночестве гневаться изволю…
Горох вошел довольный, улыбающийся. Самолично прикрыл двери и без предисловий пожал мне руку:
— Спасибо, что заглянул, Никита Иванович. Совсем у меня бояре из ума выжили… Весь терем гудит! Черт же меня дернул в прошлый раз дать им полномочия…
— Да уж, перестарались! Там за забором едва ли не половина города бухтит… социалистическую революцию устраивают!
— Видел, видел… — виновато поморщился Горох, — моя вина, недоглядел, не проверил. Народ у нас незлой, сердце у людей отходчивое… Сегодня пошумят — завтра покаются. Ну кто ж знал, что бояре Пашку Псурова призовут?!
— Вы меня познакомьте потом с этим индивидуумом, я хоть буду знать, кто здесь является пародией на закон и справедливость. А сейчас, сделайте одолжение, попросите граждан разойтись! У меня и без их гулянок отделение делами перегружено…
— Ну уж нет, участковый! Сначала ты мне о чертежах расскажи… Где был, что видел, куда следствие продвинулось?
— Какое следствие?! — взвыл я. — У вас же там бунт на носу!
— Чушь не мели! — строго прикрикнул царь. — Я-то, чай, свой народ получше тебя знаю… Пущай покричат, кулаками помашут, пар выпустят — невелика беда. Люди в мятежах свою значимость глубже понимают, друг за друга крепче стоят, а в результате и власть твердую вдвойне уважают. Дай народу побеситься, не вредничай…
— Ну-у, если вы с такой позиции…
— А ты, добрый молодец, вон тот шкафчик в уголке распахни! — Горох переключил внимание на нашего Митяя. — Во-во! Штоф зелененький бери, ага, тот, что побольше. И стопочки четыре к нему. Да там еще внизу пряники, изюм и вроде халва оставалась. Накрывай для нас с участковым да Бабе Яге наполнить не забудь, опосля чего и себя не обидь! Дозволяю…
Я окончательно перестаю его понимать. Взаимоотношения народонаселения и государственной власти в Лукошкине навсегда останутся для меня тайной за семью печатями. Вино у царя было хорошее… После второй я обстоятельно обсказал все произошедшее, начиная от убийства дворника и кончая разгромом бандитского трактира на Кобылинском тракте. Яга и Митька внесли свои поправки и пояснения. Митяй, в частности, покаялся за «допрос» девиц, приближенных к государю, а бабка зачем-то предложила заняться Ксюхой всерьез. В смысле сделать умницей-разумницей…
— Вижу, дело вы ведете верно, в направлении нужном. Как и обещал — препятствий в исполнении чинить не буду, а даже где и посодействую, — с самым генеральским видом закрутил усы царь Горох. — Вот тока обещай мне, Никита Иваныч, что ты моих бояр носом в лужу ткнешь! Пущай на своей шкуре узнают, каков хлеб милицейский… Я их бранить не могу, слово нарушу, но ты — другое дело! Найди покражу, дай мне повод кой-кому при всех в бороду плюнуть… образно.
— По рукам, — согласился я, — но сейчас вы выйдете к народу. Времени — без десяти двенадцать, в двенадцать истечение срока. Отмените приказ двух идиотов!
— Отменить не могу, — буркнул надежа-государь, но, глядя на наши вытянувшиеся лица, смилостивился: — Могу подправить…
Ровно в двенадцать, вместе с боем колоколов, на ворота собственного двора взобрался сам царь. Горох обвел взглядом притихшую толпу и громогласно объявил:
— Слово царское нерушимо! А только слуги мои верные с усталости великой да в рвении похвальном все сроки поперепутали. Не сегодня пополудни ослушников брать будут, а через три дня! Все ли слышали, православные?! Через три дня! А до той поры гоните Фильку да Пашку взашей! Такова моя царская воля… Я вам — отец, вы мне — дети!
От восторженного рева убежденных монархистов голуби взлетели с теплых крыш. Я никогда не видел, чтобы одному человеку за такую короткую речь устраивали столь длительную овацию.
— Митя, поворачивай в отделение, у нас дела…
Граждане расходились от царского терема с песнями и плясками. Народ с истинно русским фатализмом праздновал трехдневную отсрочку, а там на «авось»… Либо участковый воров изловит, либо Пашку Псурова кондрашка хватит, либо государь, храни его Господь, еще поблажку даст! Лично для меня все это значило только одно — Горох очень обеспокоен пропажей чертежей, и я должен максимально ускорить их поиски. Каким образом? Никто не знает… а я сам тем более!
Уже когда мы сели за стол, когда закончили с обедом, я наконец смог толком рассказать Бабе Яге все, что удалось выяснить за ночной рейд. Старуха слушала очень внимательно, ни разу не перебив.
— Так, значит, гнездо злодейское мы прикрыли?
— Да, Еремеев должен был отправить туда большой наряд, собрать все краденое и опечатать здание. Задержанных уголовников уже отправили в тюрьму, для следствия их информация интересов не представляет.
— Что ж… Поганов этот по заслугам получил, глянула я мельком… Да ты и сам знаешь, ядом травленный, как и Николай Сухарев. А ить мы уже не свидетеля, подозреваемого теряем! Надо бы девку ту беглую отыскать… По всему видно, не простой пешкою она в игре участвует.
— Стрельцы хорошо ее запомнили, если она появится в городе, то возьмут быстро. Но я не уверен, что она имеет отношение к краже чертежей…
— А про воров тех, Борова да Свина, думаешь, имеют?
— Вечером пошлю Митьку незаметно прощупать почву. Вполне может оказаться, что такие граждане не только не проживают в районе Колокольной площади, но и вообще не существуют в природе.
— Значит, у нас опять застой? — пригорюнилась Яга. — Версий нет, подозреваемых нет, браться не за кого… Так ведь, Никитушка? Колечко Олёнушки твоей нам свою помощь оказало, ясно теперича, кто в городе скупкой добра ворованного промышлял. Притон разбойничий на корню ликвидировали, дорога купеческая чище станет, тоже дело хорошее. Только так вот мы все и будем разные преступления по ходу следствия разбирать, а к самой-то загадочке и не приблизимся…
— Когда похороны дворника?
— Да завтра вроде… пойти думаешь?
— Не знаю, как получится… — прикинул я. — Просто пришла пора побеседовать с дочерью покойного. Мы ведь так и не выяснили круг ее знакомых.
— Дык… Митька же говорил, будто бы ему доложили, что нет их. Не водятся люди с тем, кто с головой не дружит.
— Не совсем… Он ведь опросил исключительно бывших девиц Гороха, вполне возможно, что у гражданки Сухаревой есть связи на стороне. Позовите-ка сюда нашего молодца…
Дмитрий прибыл по первому слову. Пулей вылетел из сеней, встав передо мной как лист перед травой, всем видом демонстрируя готовность порадеть на благо отечества.
— Слушай внимательно, герой, — строго начал я, с ним особо ласково нельзя — портится вмиг. — Во-первых, от лица отделения и от себя лично объявляю тебе благодарность!
— Рад стараться, батюшка сыскной воевода! — счастливо прогорланил он.
— Во-вторых, если еще раз увижу, что посмел напиться на работе, — уволю! Ты меня знаешь, два раза повторять не буду, уяснил?
— Виноват, батюшка сыскной воевода… Вот те крест — исправлюсь, а вину тяжелую честной службой искуплю!