— Выпьешь?
— Выпью. — Мне действительно хотелось выпить, не меньше чем ему.
Горох взял с подоконника ополовиненный штоф, зубами вытащил пробку и нервно разлил в две стопки. Пили не чокаясь…
— Когда это случилось?
— Утром… а может, и ночью. Бабки всполошились, что у нее ставни не заперты, все ведь закрывают по ночам. Дверь была не заперта, вошли, глянули — она на лавке, коса по полу… — Ему было трудно говорить. Что бы мы ни думали о случайных связях начальника и подчиненной — мы все равно никогда не знаем всего. Дворовая девка и царь… Видимо, даже сам Горох не подозревал, как много места она занимает в его душе.
— Тело никто не трогал?
— Вроде нет…
— Я отправил туда Ягу. Она проведет необходимую экспертизу, поищет возможные улики. Вы успели вчера посмотреть протокол допроса дьяка?
— Успел… — Горох добавил еще по стопочке и кивнул мне: — Ты говори, Никита Иванович, мне забыться надо, отвлечься, не то сорвусь… Что-то там по поводу черноволосой девицы?
— Да, но вполне возможно, что это парик или волосы были перекрашены. По словам дьяка, она приходила вместе с Ксенией в ночь перед кражей чертежей.
— Помню… Ночь эту помню хорошо, а вот с девкой суета какая-то получается. Не было у меня никого. Вот сам посмотри… Вход сюда один, здесь окно, лавка, столик малый да шкафчик с закусками — где спрячешься? Я-то сам в спальне был, вот за этой дверью, Ксюша вошла одна. Ежели кто с ней и был, так за дверями остался.
— Значит, фактически один на один с потайным сундучком?
— Да говорю же, отколь ему, вору, было знать, где что прячется?! Тут ить угадать надо, куда ступить, как обернуться, опять же ключи у меня на шее были.
Я подошел к двери в спаленку, на них не оказалось ни замка, ни крючочка.
— Вы спали с Сухаревой?
— Нет… в бирюльки играли, — буркнул царь.
— Я не в этом смысле. Она осталась у вас ночевать? Вы уснули вместе?
— Ну да вроде… а что?
— Если гражданка Сухарева по простоте своей провела вплоть до ваших покоев свою «подругу», оставила ее «погодить» на лавочке, а сама вошла к вам в спальню — естественно, что вы вторую девушку не видели. А вот она вполне могла заглянуть к вам, убедиться, что все тихо, снять ключи, совершить кражу и перед уходом повесить их вам обратно на шею.
— А…а…а из терема как же? — попытался возразить пораженный государь.
— Просто, — ответил я. — Стрельцы никогда не станут задерживать девицу, выходящую из ваших покоев. Они даже отвернутся, чтоб не глядеть куда не надо. В ваши амурные дела рискнул сунуть нос лишь дьяк Филимон Груздев, прочие стыдливо молчали.
— Да-а… — Горох обхватил голову руками и вновь потянулся к выпивке, но в дверь постучали.
— Баба Яга с экспертизою! — доложили царские стрельцы. — Очень уж принять просют…
Яга вошла бочком, царя она боялась и уважала, хотя «ради интересов следствия» всегда проявляла при нем несгибаемую твердость. Горох важно кивнул, широким жестом указал старушке на скамью рядом с собой и полез за третьей стопкой. На дне штофа еще что-то плескалось…
— Нет. На сегодня алкоголя достаточно, я при исполнении.
— Ладно, тебе не наливаю. Мы с бабушкой на двоих выпьем, да?
— И ей нельзя. Давайте сначала выясним, что у нас там по делу.
— Сначала выпьем!
— Нет, — твердо уперлись мы с бабкой.
— За покойницу?! — мгновенно набычился государь, сведя брови над переносицей под совершенно невероятным углом. Мы выдержали тяжелый психологический поединок, и в конце концов под нашими праведными взглядами Горох опустил глаза и сдался.
— Докладывайте, — попросил я Ягу.
— Докладаю, — приступила бабка. — Гражданка Сухарева Ксения Николаевна не своей смертью померла. Убили ее. Отравили начисто, тем же ядом и тем же макаром. В кружке с чаем развели, да ей и подсунули. На столе халва осталась, пряники, пирог, кусками порезанный, — не одна она за полночь чаевничала. На мизинчике левом ноготок сломан, токо уголок остренький торчит. Думаю, ужо когда падала, убивец ее поддержал, чтоб шуму не было, а она об его одежу али еще чего ноготь и обломила.
— Возможно, оставив царапину или ссадину? — уточнил я. Бабка согласно кивнула.
— Да вот волос еще, рыжий, длинный… Больше ничего полезного сказать не могу. Все обсмотрела, обыскала, обнюхала — прямого чародейства нет. Но было оно… что-то такое махонькое в воздухе носится, а угадать не могу…
— Тот, кто взял чертежи, попытался залечь на дно. Однако из боязни, что мы его все равно достанем, он начал планомерно уничтожать свидетелей. Это может означать только одно — следствие движется в правильном направлении. К сожалению, я не великий Шерлок Холмс и не почтенный отец Браун. Наши милицейские методы зачастую рутинны и не всегда завершаются театрально эффектным финалом. Мы будем следовать путем логики и фактов, а факты таковы…
— Никита Иванович, — дрогнувшим голосом перебил государь, — хрен бы с ними, с чертежами! В конце концов, мои умельцы новых намастрячат, но убийцу Ксюши найди! Живьем поставь пред очи мои мутные…
— От чего ж мутные-то, батюшка?! — перекрестилась Яга.
— От горя и алкоголю, — значимо ответствовал царь.
— Так вот, факты таковы, что сейчас у нас сохранился только один свидетель — думный дьяк Филимон Груздев. И его жизнь находится в большой опасности… Однако если мы попробуем использовать его как живца, то наверняка выйдем на истинного виновника!
— Или исполнителя, — поправила меня бабка. — Главный злодей-то, поди, дома сидит, паутину плетет… Но ничего, мы как веточки все обрубим, так и за корень возьмемся. Небось выдернем… А ты, государь, крепись… За отцом Кондратом пошли, он хоть до развратников и суров, но отпевание лучше всех в столице разумеет. Как поет… как поет, даже у меня, грешницы, сердце замирает…
— Нет его, к послам константинопольским в монастырь соседний отправился, иконы редкие для храмов принять. Раньше послезавтра его и не жди, — вздохнул Горох.
— Ну, тогда отца Евграфа из Иоанна Предтечи, тот тоже поп не из последних…
— Спасибо на добром слове. За поддержку, за участие опять же, — царь поочередно обнял нас обоих. — Идите сами, провожать не буду. Вслед ругаться тоже не стану, настроение не то… Расстарайся, Никита Иванович, чай, не забыл — завтра поутру срок!
— Так точно, примем к сведению, — козырнул я и невольно обернулся к дверям. Оттуда давно доносился невнятный шум, постепенно усиливаясь и прорываясь подозрительно истерическими взвизгами. Переглянувшись, мы все отправились посмотреть. В тереме творилось что-то невообразимое… Стрельцы спешно раздували фитили, со двора слышалось ржание встревоженных лошадей, туда-сюда носились взъерошенные слуги, бояре прятались по углам, со всех сторон летели ругань, плач, проклятия и причитания. Первым, кто хоть что-то смог объяснить, оказался памятный своим отношением к милиции добрый боярин Кашкин:
— Бунт, государь! Народ поднялся…
Последние два слова прозвучали у него особенно высоко и торжественно. Господи ты Боже! Ко всем моим проблемам вот только еще уличных беспорядков не хватало… Найду зачинщиков — сам расстреляю, без суда и следствия! Нет, ну какого черта, в самом деле? Куда нам тут бунт? У меня дело нераскрытое…
— Корону мне! Доспехи! Коня! Всю гвардию под седло! Я им покажу… бунтовать!!! — взъерепенился Горох. Успокаивать его сейчас — дело гиблое. Нам надо бы тихо ускользнуть и огородами добраться до отделения. Хорошо бы еще и дьяка поймать по дороге, сразу бы и засаду устроили… — Погоди, сыскной воевода, не убегай! — вовремя перехватил меня царь. — К воротам со мной пойдешь! Мятежники небось тоже в твоем ведомстве…
Я криво улыбнулся. Что делать, придется идти. Яга, вцепившись в локоть, семенила следом, напряженно бормоча:
— Чегой-то не пойму я, старая, отчего бунт?! Вроде все так тихохонько было, жили себе смирно, без проблем, утром хоть бы повозмущался кто… и на тебе! За какие грехи тяжкие? Вроде податей немного, войны нет, голоду — в помине, веру никто не обижает, что ж метаться-то? Что-то не так… Не по уму выходит…
— А раньше такие бунты были? — спросил я, припоминая, в свою очередь, исторические описания разинщины и пугачевщины.
— При мне не было. Вот вроде при дедушке Гороха нашего был один, из-за соли. Купцы на нее дюже цену взвинтили… Ну, лихой народец подсобил, а там и пол-Лукошкина огнем сгорело…
— Мрачноватая перспективка, — согласился я.
Мы вышли на балкон третьего этажа, вглядываясь в бунтующую за воротами толпу. Мореный дуб царского забора успешно сдерживал ее напор, да и меж зубцов начали высовываться граненые стрелецкие пищали. Однако народное восстание, видимо, захватило умы слишком большой части населения. Всюду виднелись зажженные факелы, люди потрясали вилами и топорами, а меж бушующих толп горожан то тут, то там виднелись кафтаны наших еремеевских стрельцов. Это уже более чем серьезно! Да чтоб Фома Еремеев в нарушение присяги примкнул к явному бунту… Подобное просто не укладывалось у меня в голове.
— Пушки тащи, пушки! Заряжай быстрее… — доносилось со двора.
— Бабуля, побудьте здесь, я — вниз, к Гороху!
— Куда, Никитушка, затопчут ведь в запале! — запричитала Яга, но я уже несся вниз.
Если не успею, прольется кровь. Что бы и как бы ни было, кто прав, кто виноват, но если сейчас я не встану между народом и царем, то потом не прощу себе никогда! Если будет это «никогда»…
— Прибежал? — Горох встретил меня уже при полном параде, готовясь сесть на боевого коня.
— Постойте! Вы узнали, из-за чего бунт?
— Сейчас узнаем… Как выедем, как из пушек пальнем, как…
— Прекратить немедленно! — заорал я в полный голос так, что даже царь опешил. — Вы что, с ума сошли?! Воевать не с кем, так на своих же, русских людей бросаетесь?! Самодур!
— Э… участковый, ты это…
— Молчать! Самодур, тиран и деспот!
— Но, но… я ить могу и…
— Молчать, я сказал! И марш к воротам! Сначала поговорите с народом, выясните, что случилось, чего хотят, а уже потом принимайте меры