Летун — страница 4 из 22

Глава 17. Честь семьи Спиренс

Все повторялось, словно в дурном сне.

– Об этом не может быть и речи!

Кажется, он это уже говорил.

Кажется, ее матери. Кажется, речь шла о его женитьбе на сестре – на той самой Тиэ, на помощь которой теперь готова была броситься через море Янтэ.

Аверил хорошо помнил, чем все закончилось в прошлый раз, поэтому он не сильно удивился, когда Янтэ тихо произнесла:

– Это… – она пощелкала пальцами, как будто опять не могла подобрать подходящего слова на чужом языке. – Это то, что я сделаю.

Выбор слов Аверил оценил. Не «что я должна», не «что я хочу», а просто и непреклонно – «что я сделаю». Он со вздохом упал в кресло и попросил:

– Пожалуйста, объясни, что случилось.

Янтэ развела руками, словно вылавливая пальцами из воздуха слова.

– Есть одна семья… Ларен… – начала она. – Это младшая семья… Наша младшая семья… Мы вели с ними дела, но они были не так значительны, как мы. Ну… младшие партнеры, понимаешь?

Аверил кивнул.

– Они владели несколькими станциями на дорогах… – продолжала Янтэ. – Несколькими станциями, где перегружают товары. И еще у них был пакетбот. И одна дочь – Лессэ. Она должна была стать Танцовщицей. Она взяла маленького Друга от его матери и обучала его так, как это делают Танцовщицы перед испытанием. И тут ее стали просить в жены – из очень могущественной семьи. Ее мать не должна была соглашаться. Но она согласилась.

– Погоди, я вот тут не понимаю, – Аверил обнаружил, что с самого начала искал, к чему бы придраться, как будто, если бы он обнаружил неточности в ее рассказе, это могло бы повлиять на ее решение. – У вас ведь женщины сами выбирают себе мужей?

– У нас – да. Но это у нас. У таких семей, как наша. У торговцев. Но это была другая семья. Со… склона. Они выращивают зерно, разводят скот. Они… ну…

– Крестьяне?

– Нет, нет. Совсем наоборот. Они вроде вас, вроде твоей семьи, только гораздо влиятельнее. У них солдаты – много солдат. Они их кормят. И они покупают все, что им нужно, за зерно, за мясо и за шерсть. И невесту себе они купили. Мать той девушки не должна была. И особенно потому, что дочь уже была Танцовщицей. Но она отдала дочь.

– Ну хорошо, положим. Но при чем тут твоя семья и Тиэ?

– Они были нашей младшей семьей. И если они уронили свою честь, то и нашу тоже. У них был маленький Друг. И не было другой дочери, чтобы она стала Танцовщицей. Тогда моя мать велела Ти… точнее, позволила ей спасти нашу честь и честь той семьи. Ти взяла того Друга себе. Точнее, попыталась взять… но…

– Что «но»?

Янтэ закусила губу и покачала головой.

– Друзья… они… они такие… жесткие… такие… одинаковые… однозначные… ну… Помнишь, твой отец рассказывал, что хорошая собака слушается только хозяина, а когда им приказывает другой, они на него набрасываются. Ну вот… и Друзья так же…

– Летун напал Тиэ?

– Да. Он уже начал расти с той девушкой, с Лессэ. Друзья запоминают того, кто… был с ними сразу после рождения. Он уже стал сам летать и привык к той девушке, к Лессэ. Когда она оставила его, он был таким… как будто потерялся. И когда Ти попробовала поговорить с ним, он решил, что она враг, что она отняла у него его мать, Лессэ, и разорвал ее… Ти…

Аверила передернуло. Он хорошо помнил, что осталось от той девушки на испытаниях после нападения летунов. Правда, на этот раз летун был только один и маленький…

– Она… жива? – осторожно спросил он.

– Да. Жива.

– И ты хочешь быть с ней? Но тогда я поеду с тобой. Тиэ мне не чужая, кроме того, мы друзья, и я должен попытаться помочь ей. Может быть, мы привезем ее в Аврелию, к нашим врачам?

Янтэ покачала головой.

– Нет, дело не в этом. Я не буду с сестрой. Я буду с Другом.

– Постой… то есть…

– Я возьму того Друга себе.

– Как? – искренне изумился Аверил. – Его не убили? Я хочу сказать, после того, что он сделал с Тиэ, – его не пристрелили, как… дикого зверя?

– Нет, конечно, нет. Это не его вина. Лессэ бросила его. Это вина Лессэ и ее семьи. Но они не могут искупить ее – у них больше нет дочерей. Брать приемную и воспитывать ее как Танцовщицу – на это уйдут годы. Они могли бы взять приемную дочь и предложить ее в жены вместо Лессэ, но почему-то не сделали этого. А так как они наша младшая семья, мы должны восстановить их честь. Поэтому…

– Поэтому госпожа Эстэ готова пожертвовать и второй дочерью? Постой. Не возражай. Скажи только, что она получила в обмен на это… хм… восстановление чести?

– Пять горных станций и пакетбот. Он уже идет за мной.

– Вот видишь! Она продает тебя, точно так же как эту твою Лессэ продала ее мать.

Янтэ покачала головой.

– Нет. Все не так.

– Неужели?

– Да. Все так, конечно, но это не имеет значения. Если мы берем Друга от матери, мы должны вырастить его. И если Лессэ и Тиэ этого не сделали, это сделаю я.

– Или он тебя тоже разорвет.

– Я училась быть Танцовщицей всю свою жизнь. Ти – только год, после того как мы уехали. У меня больше шансов.

– Но риск все же есть?

– Да.

– Тогда никто не может обязать тебя делать это. На ваших островах больше не осталось Танцовщиц?

– Если кому-то все равно придется рисковать, почему это не могу быть я?

– Потому что я… – Аверил осекся. – Потому что ты уже член нашей семьи, мы все тебя любим, и нам не безразлично…

– Извини, – сказала Янтэ мягко. – Но женщина и ее дочери всегда принадлежат семье ее матери. По крайней мере, в моей семье это так. А кроме того, у нас говорят: «Любишь меня – люби мои желания».

Глава 18. Я и море

В Аврелии такой поговорки не было, но зато была похожая: «Если женщина захочет, Великий Мастер будет вдевать ей нитки в иголки». Нитки в иголки Аверилу вдевать не пришлось, а вот отпустить жену в дальний путь, опасный и бессмысленный, пришлось, как он ни пытался этого избежать.

Он напоминал Янтэ, что к ее услугам на этот раз не будет комфорта крейсера. Рассказывал, как тяжело далось ему самому путешествие не «Колдунье». Пугал штормами и голодом. Говорил, какой одинокой и беззащитной она будет себя чувствовать. Говорил, что ее путешествие придется как раз на конец затишья перед осенними штормами, и у нее есть все шансы не проскочить. Требовал, чтобы она взяла его с собой. Однако все его аргументы, все его попытки настоять на своем и показать, кто в доме хозяин, разбивались о холодный айсберг «что я сделаю». Да, в своем доме он был хозяин, против этого она не возражала. Да вот только она сама, как выяснилось, была в этом доме всего лишь гостьей – спасибо, не пленницей – и теперь собралась восвояси, а его с собой не звала, поскольку ехала улаживать «семейные дела». Расставаться с ней было невыносимо больно и стыдно – почти так же, как со своей мечтой о полете, однако приходилось это принять. Беря в жены чужачку, женщину с Западных Островов, получаешь в приданое не только все тридцать три удовольствия в постели, но и вот это ощущение бессилия и непонимания. Он – неудачник и подкаблучник, и с этим ничего нельзя поделать. Это – то, что он есть. И прощаясь, целуя Янтэ на причале в холодные губы, он ясно понимал, что будь он ею, он ни за что бы не стал возвращаться к себе такому – ничтожному, безвольному, бесталанному.

* * *

Аверил не соврал: путешествие в самом деле оказалось трудным. Море хмурилось и частенько взбрыкивало, почтенный пакетбот кряхтел, скрипел и грозил развалиться на части, а посему Янтэ большую часть пути была совсем не уверена, что доберется до цели. По счастью, команда почти все время была занята тем, чтобы удержать корабль на плаву, а потому пассажирке не докучала. Что же касается физических страданий и страха, то одним из первых навыков, которым обучались будущие Танцовщицы, было отстраняться от себя, испытывать дискомфорт, но не переживать его. Поэтому, когда Янтэ лежала целыми днями, сжавшись в комочек в беспорядочно болтающемся и жестком, как терка, гамаке, она не беспокоилась ни о настоящем, ни о будущем, а просто перебирала в памяти старые воспоминания, недодуманные мысли – так же спокойно и беззаботно, как если бы сидела в удобном кресле в библиотеке и разбирала свой архив. Она была Танцовщицей, а значит, была готова погибнуть – сегодня, завтра, в любой момент, всегда, бросить недоделанные дела, разорвать связи, не оставить после себя ничего. Этому ее учили всю ее жизнь, и это стало для нее таким же естественным, как дыхание.

Когда же волнам и ветру удавалось пробиться сквозь ее спокойствие и отстраненность, она проделывала еще один фокус, которому научилась уже сама: уходила так глубоко внутрь себя, что ее не мог достать уже никто. Переставала вообще думать о себе, о своем теле, о своей судьбе, сжималась в маленькую прохладную темную точку, отстранялась, отгораживалась от всего, что не было ее личностью.

«Ти этому так и не научилась, – думала она. – Может быть, поэтому мать ее все-таки достала».

Всю свою жизнь Янтэ была дичью, убегающей от преследователя – матери. Она очень рано поняла – сначала неотчетливо, а позже уже смогла сформулировать это словами, – что матери нужна она вся, со всем потрохами, нужна вся ее жизнь, все ее мысли, все ее чувства. И она приняла эту игру. Она не желала сама превращаться в загонщика, не желала обороняться, потому что напасть самой означало выдать свое присутствие, она просто виртуозно пряталась, убегала, лукавила, обманывала и получала от этого своеобразное удовольствие. «Думаешь, ты все решаешь за меня, мама? Ну, думай-думай».

С Ти было все по-другому. Ти была из любящих дочерей, она уже принадлежала Эстэ душой и телом, а потому, по странной иррациональной логике их матери, была ей не нужна. Ти из кожи вон лезла, чтобы обратить внимание матери на себя, заслужить ее любовь. Ту самую любовь, от которой Янтэ пряталась внутрь себя, позволяя ей изливаться в пустоту.

Предложение Аверила все поменяло. Оно не только позволило Янтэ отдохнуть от бесконечной игры в прятки-догонялки и увидеть новые земли, о которых она мечтала. Оно создало серьезные проблемы для Эстэ, проблемы, о которых Янтэ не могла думать без злорадства. Отказать Хранителю Пепла в его просьбе Эстэ не могла. Но точно так же она не могла и отказать Танцовщицам, которым обещала дочь, Дитя Старшего Мужа – главное сокровище Дома. Обычно в таких случаях (если, к примеру, дочь умирала, не достигнув совершеннолетия) в Дом брали приемыша из Младшей Семьи. Но в данном случае Эстэ не могла так поступить – ведь у нее была еще одна родная дочь, и она была просто обязана ради сохранения чести семьи отдать именно ее в Танцовщицы, а приемную дочь как менее ценную определить в наследницы. Таким образом, стремительно и страшно сбылась мечта маленькой глупой Тиэ.

Что до Янтэ, то она быстро поняла, что от Аверила тоже нужно прятаться и что делать это достаточно просто. Она только немного перестроила свою маску, свое «внешнее я» и превратилась из Послушной Дочери в Послушную и Просвещенную Жену. Теперь же ей предстояла новая игра с новыми участниками. И лежа в гамаке под палубой сражающегося с бурным морем корабля, уходя все глубже в сверкающие коконы своего «я», Янтэ готовилась к ней, выстраивая для себя новую личность, новые защиты.

* * *

Наконец четыре недели спустя изрядно потрепанный пакетбот вошел в гавань Кантии. Янтэ в порту никто не встречал, да она и не ждала этого. Не останавливаясь в гостинице, не посылая вестника, она просто наняла лодку и отправилась домой. В пути она по-прежнему ни с кем не разговаривала и от скуки придумала для себя еще одну игру, сравнивая знакомые с детства картины с тем, что успела повидать за морем: пеструю толпу на плавучем рынке с пестрой толпой на Всемирной выставке, безграничную Большую реку с закованной в гранит Лучессой, холмы предгорий с холмами приморского берега в Линдали. И, наконец, подъехав к родному дому, она не могла не сравнить встречу, оказанную ей и Аверилу госпожой Алез, и ожидавшее ее здесь пустое крыльцо. Что ж, как говорят в той же Аврелии, «у каждого дома есть свой подпол».

Дверь открыла незнакомая девушка в темно-индиговом шелковом платье и приветствовала Янтэ почтительным поклоном.

– Вы, верно, госпожа Старшая Дочь, не так ли? – спросила она, не поднимая глаз. – А я Раминэ – новая приемная дочь вашей матери.

– Рада познакомиться, Раминэ. Чем сейчас заняты моя мать и сестра?

– Госпожа Эстэ отдыхает после обеда. Она велела отнести вам обед в вашу комнату, как только вы приедете. Госпожа Тиэ в своей спальне.

– Спроси у нее, могу ли я ее увидеть.

– Немедленно, госпожа.

Янтэ наскоро перекусывала, когда Раминэ вернулась с ответом:

– Госпожа Тиэ просит навестить ее после ужина.

– Хорошо, – Янтэ кивнула. – Тогда скажи экономке, чтобы она приготовила мне церемониальное платье, и если моя мать спросит обо мне, скажи, что я в Квартале Предков.

Всю вторую половину дня она провела за беседой с учительницей Моэ и вернулась домой в сопровождении служанки, нагруженной плотно перевязанным тюком. Переодевшись в домашнее платье и поужинав, она, как и было условлено, отправилась к Тиэ.

Комната сестры была перегорожена ширмой с изображением снегопада в горах. Здесь пахло целебными припарками и дегтем. Янтэ направилась к ширме, но за ней зашуршал шелк и послышался голос Тиэ – звонкий и какой-то дребезжащий:

– Пожалуйста, не входи! Не хочу, чтобы ты видела меня.

Янтэ послушно опустилась на подушку у ширмы.

– А ты похорошела, – сказала Тиэ после краткого молчания. – Замужество пошло тебе на пользу.

– Как он выглядел? – спросила Янтэ.

– Я не успела рассмотреть, – голос Тиэ стал резким и отрывистым. – Он сидел на окне спиной ко мне. Я начала танцевать приветствие, а он тут же набросился на меня.

– Он уже ест сам?

– Да, кажется, да. Лессэ его выкормила.

– А какого цвета его кожа?

– Хватит! Я не хочу говорить о нем. Лучше расскажи мне об Авериле. Ты довольна им?

– Да. Он хороший муж.

– У тебя еще нет ребенка?

– Нет. Недавно мы ездили на выставку на Берег Устриц. Там видели мост из легкого серебра и зеркальный лабиринт. А еще там…

– Хватит! – перебила ее Тиэ. – Уходи! Не видишь, я устала и не хочу слушать пустую болтовню!

– До встречи, сестра. Надеюсь увидеть тебя в добром здравии.

– Я тоже надеюсь… Надеюсь увидеть тебя такой же, как я сейчас.

* * *

Только утром, перед самым отъездом Янтэ, госпожа Эстэ соизволила позвать ее к себе в верхние покои.

– Ты похорошела, дочь моя, – сказала она, едва Янтэ появилась в дверях.

– Замужество пошло мне на пользу, – усмехнулась Янтэ.

– Но не твоим манерам, – нахмурилась Эстэ. – Ты не носишь ребенка?

– Нет.

– Вот как? – удивилась женщина.

– Тиэ сказала, что Лессэ уже выкормила маленького Друга, так что это не имеет значения.

– Лессэ. Она теперь жена Господина, а не Госпожа.

Янтэ кивнула.

– Где сейчас находится Друг? В доме семьи Ларен?

– Нет. В замке Ароней. Это та семья, что взяла девушку замуж.

Теперь настала черед Янтэ удивляться.

– Они забрали Друга в свой замок? И госпожа Ларен согласилась?

– Госпожа Ларен вообще на многое согласилась, – мрачно заметила Эстэ. – Слишком на многое. Она говорит, мол, мы, ее Старшая Семья, далеко, а Ароней под боком. А у него шестеро сыновей, и каждый водит отряд, так что с ними не очень-то поспоришь. Кроме того, Ароней представил это так, будто он чувствует вину за происшедшее, и его долг приютить Друга у себя. К счастью, он посылает нам ежедневно известия о состоянии Друга. Тот еще ест, но исхудал, кожа у него уже серая, и он не смотрит никому в глаза. Так что тебе придется поторопиться.

– Я готова.

– Нет, еще не готова. Сначала я тебе кое-что скажу. Ты, надеюсь, понимаешь, что на самом деле Аронею плевать на нас и наших Друзей, и он вовсе не собирается искупать никакой вины?

Янтэ кивнула снова.

– Так вот, я спрашиваю себя, что он задумал, и не могу найти никакого ответа, кроме одного. Он хочет заманить к себе настоящую Танцовщицу, чтобы рассмотреть ее поближе. А возможно, заставить ее поделиться своими секретами. Учитывая, что у него еще и три дочери, это более чем вероятно. Поэтому будь особенно осторожна. Не только с Другом, но и с людьми в замке. Вот и все. Теперь ты готова.

– Матушка, – голос Янтэ стал ледяным. – Так вы именно поэтому послали туда Тиэ неподготовленной? Я говорила вчера с Учительницей Моэ, и она в числе прочего сказала, что Тиэ не приходила к ней и не советовалась. Это вы ей запретили?

Эстэ поджала губы.

– Я ничего ей не запрещала. Тиэ сама отказалась от советов. Говорила совсем как ты, что готова и справится сама. Так что подумай хорошенько и не один раз, прежде чем что-то предпринять, Дитя Старшего Мужа, и не осрамись, как твоя сестра.

Глава 19. Я в замке

Три дня спустя Янтэ достигла подножия горы, наняла проводника и перегрузила свой скудный багаж из лодки на ездового быка. На этот раз они не стали подниматься в гору, а поехали вдоль побережья. Пейзаж не поражал разнообразием – узкая каменистая тропа, на которой едва могли разминуться два быка, жесткий колючий кустарник по краям дороги, холодный ветер, иссиня-серое, ревущее прибоем море далеко внизу. Вечером они остановились на почтовой станции и долго отогревались горячим и острым рыбным супом с вином. На следующий день ветер немного стих, и это было очень удачно, потому что дорога начала круто забирать вверх, и к полудню путешественники преодолели перевал и начали долгий спуск в темнеющую внизу долину.

Однако им пришлось провести еще одну ночь на станции, и только утром долина развернулась перед ними, сверкая на солнце синевой воды, заливающей широкие террасы и отражающей небо, и чернотой тянущихся из воды молодых ростков. Над долиной царил огромный водопад – горная река, стекавшая с ледников, прыгала здесь с высокой скалы и дробилась внизу на тысячи мелких ручейков, растекавшихся по полям. Здесь растили водяной хлеб – большую часть водяного хлеба, которую потребляли острова.

Еще долина славилась своими сельскими театрами – они были здесь почти в каждой деревне. Зимой сюда собирались целыми семьями горные аристократы и торговки с островов якобы для того, чтобы насладиться «простым искусством простого народа», а на самом деле – чтобы обговорить цены на водяной хлеб и коровью шерсть и совершить сделки. Если кому и доставляли искреннее удовольствие представления, полные грубоватого юмора и недвусмысленных намеков, так это самим крестьянам – рабам. Они высмеивали аристократов и торговок со сцены, в то время как те делили их хлеб.

Но сейчас полевые работы были в самом разгаре, и крестьяне бродили по колено в воде, где спешно завершая посадку, где опрыскивая ростки смесью китового жира и уксуса, чтобы защитить их от вредных насекомых. Их заунывные песни заглушало торжествующее бравурное кваканье лягушек – те справляли свадьбы и наслаждались жизнью, не заботясь о завтрашнем дне.

Но Янтэ и ее проводник не стали спускаться в долину. Они обогнули ее по крутому склону и начали взбираться дальше в гору. Вечером, когда Янтэ вышла на порог очередного постоялого двора, она не смогла сдержать крик восхищения: долина под ней светилась в темноте неярким мерцающим светом, словно повторяя рисунок Небесной Спирали. Оказалось, что на полях в это время выводятся тысячи огненных жуков. Как объяснила хозяйка постоялого двора, эти жуки были лучшими друзьями крестьян – они пожирали надоедливых кусачих мух, а также служили светильниками тем, у кого не хватало денег на свечу.

Еще через день путники поднялись до чайных плантаций. Здесь работали женщины, которым было позволено лишь зимой навещать свои семьи. На щеке каждой работницы темнело клеймо – знак того, что никто не захотел заплатить за них выкуп и теперь они навек являются собственностью одной из семей горных аристократов.

Еще через день перед Янтэ открылись горные луга, где нагуливали шерсть коровьи стада. Со склонов горы сползали низкие облака и окутывали местность тонкой серой пеленой. Однако цель путешественников находилась еще выше: у верхней кромки лугов начинался обрыв, над которым на широком плато и располагался замок Ароней. Добравшись до подножия плато, они нашли в расселине дрова и разожгли сигнальный костер. Для Янтэ спустили подъемник – деревянную клетку, укрепленную наподобие колодезного журавля. Она попрощалась с проводником, залезла в клетку и вознеслась высоко над лугами и пасущимися коровами.

* * *

Замок Ароней точнее было назвать крепостью: вдоль края плато тянулась широкая стена с несколькими башнями и пряслами. За стеной же начинался пышный сад, в глубине которого прятался дом.

Сад был усыпан цветами: деревья вдоль дорожек оплетала цветущая глициния и пурпурная лиана, на садовых площадках вокруг бассейнов росли снежноцветы, «шаровые молнии» и азалии, окруженные островами маков, на воде качались кувшинки, а перед самым домом расстилался настоящий цветочный ковер.

– Как вам удалось вырастить столько цветов так высоко в горах? – спросила Янтэ у слуги, который сопровождал ее.

Он тоже был «клейменым» – похоже, аристократы не держали наемной прислуги.

– Это было трудной задачей, госпожа, – с гордостью ответил он. – Слава горам, здесь бьют источники, так что водой мы обеспечены. А вот всю землю пришлось поднимать вверх из долины, и каждый год мы досыпаем новую и смешиваем ее с речным камышом, чтобы образовался перегной. Господин велел, чтобы в саду были цветы круглый год. С весны до осени, и даже зимой. Растения покупали по всем островам, а некоторые даже привезли из-за моря. Сколько труда стоило приучить их к нашей почве! У нас дюжина садовников, и все с ног сбиваются, чтобы сад был в порядке. Зато и слава о нем идет по всему миру. Представьте себе деревья, усыпанные снегом, а на них – розовые и ярко-алые вечноцветы. Вы, наверное, никогда раньше не видели такого чуда?

Янтэ торжественно подтвердила, что никогда-никогда. Ей не хотелось обижать людей, которые вкладывали в эту бессмысленную работу все свои силы и всю свою жизнь.

На самом деле концепция «всеобщего цветения», которую так наивно и недвусмысленно обратил в реальность владелец замка Ароней, рассмешила дочь торговки. Если все круглый год цветет, то где плоды? Собственно говоря, она не заметила в саду плодовых растений, к которым привыкла у себя дома и в Аврелии. Кроме того, она поймала себя на том, что нарочно выискивает среди листьев и в траве увядшие цветы, пропущенные старательными садовниками. И увидев такой, лукаво усмехалась: как ни кичись своим могуществом, а против хода вещей не попрешь – все, что расцветает, должно рано или поздно увянуть.

Увидев же дом, Янтэ вновь вспомнила аврелианскую пословицу «У каждого дома есть свой подпол». Здесь подпол, а вернее, полуподвальный этаж представлял собой внушительное сооружение с узкими окнами-бойницами, сложенное из едва отесанных каменных глыб – последний рубеж обороны семьи. Сам же дом, хотя тоже построенный из камня, казался легким, воздушным, с высокими сводчатыми окнами, причудливым изгибом крыши, лепными гирляндами цветов и плодов под крышей и куполом оранжереи, возвышавшимся за фронтоном.

Когда слуга распахнул перед Янтэ двери, она увидела, что и внутри дом заставлен цветами – у каждой из колонн вестибюля, на каждой ступени мраморной лестницы стояла ваза или кадка с цветущим деревом, гирлянды цветочного плюща оплетали потолок и роняли лепестки на головы входящим.

Прием, оказанный Янтэ, практически не отличался от того, который оказала бы ее мать почетному гостю. Девушку проводили в отведенную ей комнату – большое светлое помещение с высоким окном, с коврами на стенах и на полу, с широкой кроватью под пологом и с цветами в высоких вазах из легкого серебра по углам. Познакомили со служанкой, которая будет заботиться о ней во время ее пребывания в замке, и та сразу предложила ей горячую ванну.

Когда Сира, так звали служанку, принесла Янтэ полотенце, та заметила, что клеймо рядом с ухом девушки не выжжено, а лишь нарисовано синей тушью.

– Так ты из свободных, Сира? – спросила Янтэ, вытирая волосы.

– Пока да, госпожа, – ответила та. – Мои родители продали меня в замок на три зимы, чтобы починить наш дом. Но сейчас они не знают, смогут ли вернуть долг и выкупить меня.

– Это печально. Надеюсь, вот это хоть немного поднимет им настроение. – Янтэ положила на ладонь девушки серебряную монету. – И если ты будешь хорошо служить мне, Сира, я, может статься, найду еще что-нибудь для тебя.

– Я постараюсь быть полезной вам, госпожа, – почтительно ответила служанка, мгновенно пряча монету в складках широкого пояса.

Глава 19. Я в замке^{(продолжение)}

После знакомства с садом и дворцом Янтэ ожидала встречи с семейством, обитавшим в подобной роскоши, даже с большим интересом, чем встречи с Другом. Она не сомневалась, что подобные фантазии могли прийти в голову только внутренне изломанным людям. Так что мать была, несомненно, права: в этом доме придется вести себя очень осторожно. Скорее всего, семья Ароней представляет едва ли не большую опасность, чем сам Друг. Однако предвкушение опасности приятно щекотало вкусовые сосочки на языке Янтэ. У нее разыгрался аппетит.

И за обедом, когда вся семья собралась за столом, он был удовлетворен во всех отношениях. Стол ломился от кушаний – здесь были огромные куски жаркого, пироги с дичью и с рыбой, тонкие лепешки из водяного хлеба, в которые были завернуты весенние травы, большие кувшины со слабой брагой для утоления жажды, множество различных соусов и приправ – острых, кислых, сладких, соленых. Глава семейства был человеком дородным и краснолицым. В качестве приветствия он выразил сожаление, что его гостья слишком худа, и велел слугам наваливать ей на тарелку побольше, чтобы она ни в чем не испытывала нужды.

Сыновья были ему под стать. Судя по лицам и одежде, они провели всю первую часть дня на свежем воздухе, так и не переоделись к столу и теперь поглощали еду с азартом, едва ли не наперегонки, успевая при этом дергать за волосы и щипать трех своих сестер, которые, единственные в этой семье, вели себя знакомым Янтэ образом – сидели с невозмутимыми лицами и молчали, что бы с ними ни проделывали расшалившиеся братья.

Янтэ была вынуждена признаться, что ошиблась: эти люди выглядели в высшей степени душевно здоровыми. Кажется, грубость их воспитания надежно предохраняла их от всяких переживаний.

Также она заметила, что за столом всего пятеро братьев и нигде не видно Лессэ – она смутно помнила бойкую кокетливую девушку по ежегодным сборам на горе: кажется, Лессэ была не слишком довольна тем, что судьба предназначила ее в Танцовщицы, и часто ссорилась с матерью по этому поводу.

Наконец после двух часов пиршества хозяин насытился и разговорился с гостьей.

– Так ты намерена приручить этого зверя, красавица? – обратился он к Янтэ через весь стол. – Твоей сестре это не удалось.

– Я все же попробую, – ответила Янтэ невозмутимо, хотя обращение «красавица» заставило ее непроизвольно скривиться.

– Пойдешь туда сразу после обеда?

Янтэ оценила тяжесть в желудке и медлительность, с которой в ее голове мысли складывались в слова. Кажется, она все-таки переела.

– Нет, я лучше отдохну с дороги и начну завтра с утра.

– Правильно, к чему торопиться? Твоя сестра кинулась к нему, едва вошла в мой замок, и мы даже не успели насладиться ее обществом. Ты умнее. И вот что я тебе скажу, красавица: тебе вовсе нет нужды подставлять свое милое личико когтям этого зверюги. У меня еще пятеро холостых сыновей. Эта вертихвостка Лессэ соблазнила моего среднего Эргила. Я ее не виню – он всегда был красавчиком. Я отослал их на дальние пастбища – пусть побудут вдвоем. Чтобы коровы хорошо давали приплод, надо чтобы кто-то показывал им, что к чему. А мой Эргил так толкает пестик в ступку, что залюбуешься, да и ваша девица умеет масло из сливок взбивать.

Кажется, он надеялся смутить Янтэ, но смутил только собственных дочерей. Они разом опустили глаза и захихикали. Довольный такой поддержкой, господин Ароней продолжал в том же духе:

– Так что если тебе приглянется один из моих мальчиков и ты захочешь остаться с ним здесь, тебе стоит лишь шепнуть мне на ушко, и все будет по-твоему. Все мои мальчики отлично умеют выколачивать перины, ты уж прости старика за прямоту.

«Он что это, всерьез, старый хрыч, или дразнит меня?» – подумала Янтэ, слегка обалдевшая от такой наглой непосредственности.

– Мне понадобится охрана завтра перед рассветом, когда я буду входить к Другу. Соблаговолите приказать одному из своих воинов сопровождать меня.

– Одному из моих воинов? Ты обижаешь меня, красавица. Я отдам своего старшего сына на съедение вашему чудовищу, лишь бы показать, насколько я ценю вашу семью. Аргред, встань. Будешь завтра защищать эту юную деву – и смотри, чтобы ни один волосок не упал с ее прелестной головки.

Один из его сыновей – самый стройный и молчаливый – поднялся и учтиво поклонился Янтэ. Девушка увидела сильные руки и широкие покатые плечи, скрытые синим шелком кафтана, потом густые темные брови, узкие губы, твердый подбородок, глаза – сначала они показались ей ярко-синими, но потом она увидела, что это лишь отражение синего шелка, а на самом деле они необычно темные, почти черные.

В свою очередь юноша скользнул по ней взглядом в бесцеремонной горской манере и увидел, верно, то, что видели все, кто впервые смотрел на Янтэ – красивое, но совершенно невыразительное лицо, серые с поволокой «коровьи» глаза, мягкий бесхарактерный рот. Юноша приподнял бровь и откинул голову, словно оценивал кобылку на ярмарке, но тон его при этом был подчеркнуто почтительным:

– Буду рад служить вам, сударыня.

– Он особенный, мой Аргред, – на этот раз Янтэ показалось, что гордость в голосе господина Аронея была искренней, и она поняла, что это так, увидев, как скривились остальные братья. – Его мать, моя первая жена, была степной принцессой. Красавица, каких свет не видывал. Жаль, ушла рано. Ты присмотрись к нему, девушка. У меня глаз наметанный – вы оба с норовом, отличные детки у вас получатся.

Глава 19. Я в замке (окончание)

Янтэ с трудом поднялась из-за стола. Чтобы доставить удовольствие хозяину, она погладила себя по животу и прикрыла рот рукой, скрывая зевок. Впрочем, она почти не играла – она действительно осоловела от еды и браги и хотела спать. Добравшись до своей комнаты, она сбросила верхнее платье, нырнула под одеяло и, наконец, позволила дорожной усталости овладеть своим телом.

Проснулась она на закате, полюбовалась на алые солнечные лучи, пронизывающие ветви цветущей азалии за окном, и вздрогнула от стука в дверь.

Янтэ поспешно накинула верхнее платье и спросила:

– Кто там?

В комнату вошла Сира.

– Простите, госпожа, это я. Я услышала, что вы встали. Принести вам чаю с пирожками?

– Да, пожалуйста. И прихвати еще чашку для себя. Не люблю пить чай в одиночестве.

Сира пожала плечами – мол, у торговок с островов свои причуды, и пошла исполнять приказание.

Они устроили поднос прямо на кровати. Янтэ села, скрестив ноги, и предложила садиться Сире. Девушка смущенно отнекивалась, но недолго. Янтэ подвинула к ней пирожки – она сама еще не до конца переварила обед. Сира снова смутилась, но потом принялась уписывать пирожки с завидным аппетитом – кажется, за весь день у нее не было времени перекусить как следует.

– Скажи мне, сыновья хозяина часто пристают к служанкам? – спросила Янтэ, когда Сира немного насытилась.

– Они делают то, что им угодно, госпожа, – уклончиво ответила девушка.

– А между собой они ладят?

– О, они настоящие мужчины, они все время соперничают, – по тону невозможно было угадать, похвала это или порицание.

– Они все дети одной матери?

– Нет. Старший Аргред – сын бывшей рабыни, девушки из степей. Ее привез господин Ароней из набега. Я никогда не видела ее, но Мали, наша старая кухарка, рассказывает, что она была очень красивая и гордая, и очень тосковала о своем доме, даже не могла есть нашу пищу, и господин Ароней приказывал готовить для нее блюда, к которым она привыкла, – копченое мясо и кашу из сладких корней, у нас тогда весь огород был ими засажен. Она умерла через год после рождения Аргреда, кто говорит, что от болезни, а кто – что ее отравила госпожа Белвина, вторая жена господина Аронея. То есть это она потом стала второй женой.

– А Белвина тоже была рабыней?

– Нет, что вы, госпожа Янтэ. Она была дочерью хозяина замка Витари. Это вот там, за скалой. Она и родила господину Аронею пятерых сыновей и трех дочерей. Только в последних родах разорвала лобок, не смогла ходить и скоро умерла. Я ее тоже не застала, но на кухне говорят, никто о ней не жалел. А господин Ароней все равно провозгласил наследником замка Аргреда.

«И обеспечил ему по меньшей мере пятерых лютых врагов, – подумала Янтэ. – Странное проявление материнск… то есть, тьфу, отцовской любви».

И она снова спросила:

– А что ты скажешь об Эргиле – муже Лессэ? Как ты думаешь, она по доброй воле вышла замуж?

– Вот тут я вам руку дам на отсечение, госпожа Янтэ, если это не она сама все устроила. Когда приехала сюда, была рада-радехонька. Все говорила, как ей надоело жить в деревянных сараюшках и как ей нравится здесь… Вы уж простите, госпожа, но я говорю, как все было… А потом, когда сюда привезли этого… ну, летуна… и стало известно, что скоро приедет ваша сестра, она уговорила господина Аронея отослать ее с мужем куда подальше. Видать, очень не хотела с вами встречаться.

Больше вопросов у Янтэ не было, и Сира, заметив это, зачастила:

– Вы простите меня, госпожа, но можно я побегу, а то как бы на кухне не хватились. Мне тогда достанется. Вам принести утром завтрак?

– Не надо. Мне достаточно этого. – Янтэ указала на поднос, где еще оставалась пара пирожков и ополовиненный чайник. – Я встану до рассвета и позавтракаю сама. Если тебя будут о чем-то спрашивать, отвечай, что я приказала не беспокоить. А теперь иди.

Сира поклонилась и выскользнула из комнаты.

* * *

Перед рассветом в дверь Янтэ снова постучали. Она уже проснулась и заканчивала завтрак.

– Кто там?

– Это я, Аргред.

– Подожди немного, я сейчас оденусь и выйду.

Когда она открыла дверь, Аргред присвистнул – ему показалось, что девушка за ночь изрядно растолстела и находилась на последнем месяце беременности. Заметив его удивление, Янтэ приподняла верхнее платье из тонкого шелка и показала свои «доспехи» – стеганные штаны и рубашку с капюшоном, набитые шерстью.

– Та, первая, девушка ничего подобного не носила, – заметил Аргред.

– Я учла ее опыт, – ответила Янтэ.

– Ты умнее, – согласился Аргред. – Что от меня потребуется?

Сам он надел поверх кафтана только нагрудник из легкого серебра и вооружился коротким мечом – скорее, с целью пофорсить и произвести впечатление, чем для защиты от когтей Друга.

– Сейчас мы войдем в комнату, где находится Друг, и остановимся у самого порога, – сказала Янтэ. – Вглубь проходить не будем. Сейчас еще темно, по ночам Друзья спят. Если он все же бросится на нас, едва мы войдем, ты должен будешь защитить нас.

– Как?

– Так, как считаешь нужным. Из нас двоих воин – ты, а не я.

– Я могу убить его?

– Если это будет необходимо. Но наша главная задача в случае нападения – уйти с наименьшими потерями. Если ты решишь, что лучше всего для этого будет убить его – ты в своем праве. Я не стану давать тебе советов в твоем деле.

– Ты умнее своей сестры, – повторил Аргред.

Янтэ не обратила на эти слова внимания.

– Но я не думаю, что он бросится, – продолжала она. – Тиэ он дал войти – думаю, даст и мне. Если мы спокойно войдем и я сяду у стены, ты тихо выйдешь и закроешь дверь.

– И дальше?

– Дальше все. Дальше начнется моя работа.

– Но если тебе понадобится помощь?

– Ты не сможешь этого понять через закрытую дверь. Если тебе покажется, что мне нужна помощь, и ты ворвешься в комнату, ты напугаешь Друга, спровоцируешь его на нападение и сведешь на нет всю работу. Поэтому, после того, как выйдешь из комнаты, оставив меня там, отправляйся к себе и занимайся своими делами.

– Но вы рискуете…

– Да, разумеется. Так ты понял меня? Мы договорились?

– Как вам будет угодно, госпожа.

Он поклонился.

* * *

Они поднялись на верхний этаж и прошли в оранжерею. Путь им преградила деревянная дверь, покрытая резьбой – разумеется, цветы и бутоны. Янтэ заметила, что дверь заперта, а в ней проделано узкое окошко. Сделали его явно недавно – выпилили грубо, испортив резьбу.

Аргред отдернул шторку и заглянул в оранжерею.

– Вижу его, – сказал он. – Сидит на подоконнике.

Янтэ подошла к окошку. В нос ударил отвратительный гнилостный запах. Она невольно отшатнулась и сурово взглянула на Аргреда.

– Что это за гадость?

– После того, что случилось с вашей сестрой, никто не решался войти к нему, – пояснил Аргред. – Слуги просто бросали мясо в отверстие.

– Но вы хотя бы поили его?

– Мммм… не знаю. Я не интересовался.

Янтэ заглянула в окно и увидела тонкий серый силуэт. Друг сидел спиной к дверям на маленьком уступе – там, где кончалась деревянная отделка стен и начинался купол оранжереи. Судя по тому, что летун был еще жив, его все-таки поили. Янтэ оценила расстояние между окном и дверью. Шагов двадцать. К счастью, оранжерея большая. Если Друг бросится на них, учитывая то состояние, в котором он сейчас находится, у них будет достаточно времени, чтобы защититься.

– Хорошо, – сказала она. – Мы входим.

Аргред отодвинул засов и приоткрыл дверь, снова проверил, что делает летун, потом открыл ее шире, впуская Янтэ. Она вошла и тут же опустилась на пол у стены и взглянула на Аргреда. Тот едва заметно кивнул и удалился.

Первые два часа Янтэ сидела совершенно неподвижно, стараясь дышать через раз. По полу были разбросаны полусъеденные куски мяса, источавшие невыносимый смрад. В некоторых копошились белые личинки.

Через два часа, когда всю оранжерею залил розовый утренний свет, женщина осмелилась пошевельнуться – прикрыть рукавом нос. Она не сомневалась, что Друг знает о ее присутствии и наблюдает за ней, и то, что он до сих пор не пошевельнулся, могло быть как очень хорошим, так и очень плохим знаком. Возможно, его злоба, вызванная разлукой с приемной матерью, уже погасла, но также вполне возможно, что вместе с ней погасли и остальные чувства. В любом случае ей оставалось только одно – ждать и наблюдать. Еще через час она осторожно переменила позу, а к концу дня достала из сумки вязание, которое начала еще в Раковине, и принялась за работу. Друг не реагировал.

После обеда пришли слуги и кинули в окошко несколько кусков мяса, а потом спустили на веревке кувшин с водой. Друг впервые пошевелился, неуклюже соскочил с подоконника, доковылял до подношений, напился, глубоко погружая морду в кувшин, потом отщипнул несколько кусков мяса, взмахнул крыльями, тяжело, с явным усилием пролетел несколько шагов и снова плюхнулся на подоконник. Янтэ восхитилась его волей к жизни. Однако ее все еще терзала неуверенность. Он может позаботиться о себе – это хорошо. Но может статься, что он заплатил за выживание слишком большую цену – пожертвовал своей потребностью быть частью семьи, частью стаи ради возможности выжить в одиночку? Если это так, то ей придется либо убить его, либо выпустить в леса, где он скоро умет в одиночестве, не умея охотиться. Янтэ хотелось верить, что он предоставит ей хотя бы один шанс вернуть его, пусть искалеченного, но к обычной жизни. Но за все время, пока она просидела в комнате, Друг не подал ни малейшего знака, свидетельствующего о том, что такое возможно.

Когда солнце зашло и оранжерея погрузилась во тьму, Янтэ осторожно поднялась на ноги, вышла и прикрыла за собой дверь.

* * *

В коридоре ее ждал Аргред. Янтэ нахмурилась:

– Ты весь день тут просидел?

– Ага, – он улыбнулся по-мальчишески открыто. – Умираю с голода. Пошли на кухню, а? Я распорядился, чтобы нам там оставили еды.

Когда оба насытились, Аргред спросил:

– И что вы намерены делать завтра?

– То же самое.

– Просто сидеть?

– Да. Он позволяет мне находиться в оранжерее, и это уже хорошо. Он должен как следует привыкнуть к тому, что я есть. Когда он будет верить в то, что я буду всегда и никуда не денусь, он, возможно, осмелится приблизиться ко мне и говорить со мной.

– Они говорят?

– Не так, как мы. Они разговаривают между собой танцем. Всю ночь они спят на деревьях, утром улетают на охоту, а вечером возвращаются. Рассказывают друг другу, где встретили врагов, где нашли пищу. Делятся друг с другом добычей. Если один из диких летунов случайно заберется на охотничий участок другой стаи, стая не будет сразу на него набрасываться, а сначала предупредит танцем.

– А с ним что не так?

– Дикие летуны находятся со своими матерями около трех лет, пока не научатся всему, что должны знать. Друзья сохраняют связь со своими приемными матерями всю жизнь. Может быть, это значит, что они всю жизнь остаются немного детьми, но зато они более сообразительные и больше умеют. Лессэ забрала малыша от родной матери и оставила его. Он был очень испуган, чувствовал себя одиноко и не понимал, почему это с ним произошло. Ему захотелось причинить кому-то боль, как причинили ему, – и он напал на мою сестру.

Поймав напряженный взгляд Аргреда, Янтэ осеклась.

«Ой, я же сейчас говорю о нем! Его тоже оставила мать, когда он был совсем маленьким. Не так, как Лессэ, не по своей воле, но ему-то тогда откуда было это знать?»

Собравшись с духом, она продолжала:

– Не то чтобы он об этом думал. Это как если бы ты спал в теплой постели, а кто-то унес одеяло, и ты проснулся от холода.

– И вы намерены заменить ему мать?

– Я уже не могу этого сделать. Заменить ему мать должна была Лессэ. Теперь он уже слишком большой и другую мать просто не примет. Но я попробую подружиться с ним.

* * *

Так она и поступила. Первую декаду она просто сидела на полу, позволяя Другу привыкнуть к ее присутствию. Потом стала осторожно вставать и ходить по оранжерее. Убрала испорченное мясо. Вымыла пол. Стала открывать окна, давая доступ свежему воздуху. Стала сама носить ему еду и питье. Ставила кувшин и блюдо с мясом на пол в центре оранжереи и возвращалась на свой пост у дверей. Друг всегда выдерживал паузу, потом неспешно подходил, съедал мясо и возвращался на любимый подоконник, никак не давая знать, что заметил ее присутствие.

Янтэ стала приносить ему лакомства из сада: улиток, многоножек, ящериц. По ее просьбе Аргред ловил для нее птиц, а однажды поймал огромного толстого полоза. Друг гонялся за ним по всей оранжерее, своротил несколько кадок с цветами, а перекусив змее шею несколько раз, торжествующе подбросил ее в воздух. На птиц он тоже постепенно научился охотиться, и теперь Янтэ знала: если придется отпускать его в лес, у Друга будет шанс выжить. Это ее утешало, потому что она все еще не видела ни малейших признаков того, что летун когда-нибудь захочет с ней общаться.

Глава 22. Ожидание Аверила

В Линдали в одном из простенков висела картина неизвестного мастера. На ней была изображена беременная женщина в старинном платье, молодая и печальная, читающая письмо у своего окна в голубоватом утреннем свете. За спиной женщины на стене висела географическая карта, на которой невнятно проступали очертания материков. Вся картина была какой-то недорисованной, туманной, и оттого очень нравилась маленькому Аверилу. Бывало, в дождливые или ветреные дни, когда нельзя было гулять, он часами просиживал на подоконнике, глядя то в окно, то на картину, по которой скользили серые тени облаков, и лениво размышлял о том, кто эта женщина и о чем это письмо. Конечно, оно могло быть просто запиской от подруги, от матери или даже счетом из бакалейной лавки, но карта на стене будила фантазию, и Аверилу представлялось, что женщина получила долгожданное послание от мужа, который где-то далеко, за морями, прокладывает первые тропы в неизведанных лесах Берега Ящериц или Прибрежных Островов. И дальше он мысленно пускался в путешествие вместе с мужем этой дамы, участвовал в приключениях, о которых тот повествовал в письме, воображал себя их старшим сыном, который делит все тяготы и опасности пути с отцом. Воображал, что это о нем, о своем единственном и любимом мальчике, грустит та дама, и что позже она будет рассказывать по вечерам новой малышке (конечно же, у нее родится девочка!) о ее героическом брате, пока однажды они с отцом не вернутся домой, загорелые, пахнущие морем и ветром, все в шрамах и овеянные славой первооткрывателей.

Чего он никогда даже в самом дурном сне не мог представить, так это того, что сам окажется в положении этой дамы – что это его жена упорхнет за море навстречу нешуточной опасности и оставит его разве что не беременного, но напротив – совершенно опустошенного. Что он – и даже не он сам, а его мать – будет получать короткие записочки от госпожи Эстэ: «Сообщаю вам, что моя дочь совершенно здорова и благополучна», – и, стоя у окна, гадать, как там Янтэ, что с ней и вспоминает ли она о нем…

* * *

Проводив жену, Аверил вернулся в Мастерскую – просто потому, что больше ему деться было некуда.

После двух подряд катастроф над океаном военное министерство Аврелии окончательно охладело к идее использования самолетов в армии и вернулось к старым надежным дирижаблям. Разумеется, с ними тоже случались аварии, а учитывая большую нагрузку и большой экипаж дирижаблей, количество жертв и потерь в них было на порядок больше, однако эти аварии не были так демонстративны – к ним все привыкли и приписывали их не конструктивным просчетам, а общему несовершенству мира.

Правительства других стран пришли к сходным выводам.

Дирижабли теперь совершали регулярные, раз в месяц, рейсы между Берегом Померанцев и Землей Ящериц. Выигрыша во времени по сравнению с кораблями они почти не давали, однако были незаменимы при перевозке больших грузов. Самолеты решено было использовать только на внутренних грузовых рейсах. Однако и здесь они не могли конкурировать со старой системой грузовых барж, передвигающихся по каналам, и со стремительно растущей железнодорожной сетью. Они постепенно увеличивали дальность полета и количество перевозимого груза, но по большому счету это уже никого не волновало.

Баррису поставили памятник в порту Луке. Первые недели его заваливали цветами, позже цветы стали оставлять только молодожены, мгновенно освоившие новую достопримечательность. Кто-то из модных композиторов немедленно сочинил песню о том, что молодожены отправляются в свое путешествие, как отчаянные летуны, и не знают, где их путь закончится. С полгода она была очень популярна, позже ее исполняли только скрипачи, дежурившие у памятника, чтобы собрать мзду со свадебных кортежей.

Что же до войны на Островах Малой Луны – то она продолжалась ни шатко ни валко, как и все прочие войны с Землей Ящериц. Обе стороны закрепились на разных островах, построили базы и теперь совершали рейды, пытаясь выкурить друг друга. Военное министерство, убедившись, что оно и без самолетов может отработать свои деньги, не слишком усердствовало с введением новых видов вооружений.

Из Мастерской ушли два старших инженера, что обеспечило Аверилу досрочное повышение. Впрочем, работы было немного, и он без труда с нею справлялся. Теперь они делали маленькие почтовые самолеты и, по совету Аверила, – велосипеды, спрос на которые был стабилен и позволял Мастерской продержаться на плаву.

Потом положение изменилось. Война вошла в новую фазу: и Аврелия, и Берег Ящериц посылали на Острова корабль за кораблем, дирижабль за дирижаблем, и скоро численность воинских частей там превысила численность населения. На улицах становилось все больше калек и женщин в черных платьях, постоянно проводились благотворительные концерты и базары, взлетели цены на продукты, а почтальоны валились с ног от усталости: люди обменивались новостями и слухами, стремились послать или получить весточку о близком человеке, осаждали военное министерство просьбами и требованиями.

Аверил, который никак не мог отделаться от мысли: «Что мы забыли на этих проклятых островах?» – все же внес свой вклад в победу, финансируя организацию передвижных банно-прачечных отрядов. Как по нему, так воевать со вшами и грязью было куда благороднее и продуктивнее, чем с людьми.

Кстати, примерно через полгода после гибели Барриса, а потом первой и последней Аврелианской эскадрильи раскрылся секрет смелого летуна. На его самолетах были установлены двигатели особой конструкции, которая обеспечивала непосредственный впрыск топлива в цилиндры двигателя. Госпожа Аннати продала патент на изобретение Мастерской авиаторов Раковины, а через полгода Аверил купил лицензию для Мастерской отца Остена, после чего они построили один крупногабаритный самолет, и Аверил даже научился им управлять. Первый самостоятельный полет оказался чем-то вроде первой брачной ночи с Янтэ – весело и приятно, но никакого всепоглощающего восторга.

* * *

Вообще Аверил чувствовал, как стремительно взрослеет: жизнь, которая раньше казалась такой яркой, загадочной и полной глубокого смысла, становилась ясной и обыденной. Любовь к жене – зубная боль в сердце. Любимая работа – множество обязанностей, не сложных, но утомительных. Отец Мастерской – не воплощение Великого Мастера, а просто человек, такой же, каким станет когда-нибудь Аверил. А все загадки и тайны рано или поздно разрешаются самым тривиальным образом – было бы только терпение и деньги. И нет и не будет никогда малышки, которая по вечерам лежала бы под одеялом, глядела бы в огонь камина и, слушая тихий голос матери, мечтала бы увидеть своего героического брата и героического отца. Если у него когда-нибудь будут дети, для них возвращение отца со службы будет наказанием – потому что придется прерывать игру, садиться за стол и рассказывать об успехах в школе.

Глава 23. Аргред

Аргред смторел на раскрасневшееся лицо Янтэ.

– Наперегонки?

– Побежали!

И они бросились вверх по крутой тропе, прыгая с камня на камень, азартно сопя и толкая друг друга локтями.

Перед самой вершиной, Аргред, опережавший Янтэ на полкорпуса, чуть помедлил, галантно пропуская даму вперед.

Дама, не успевшая просечь его маневр, вылетела на площадку первой и, остановившись, бросила через плечо с досадой:

– Подлиза!

– Если бы я не знал, когда стоит остановиться, не выжил бы здесь, – полушутя-полусерьезно ответил юноша. – Ты по сторонам будешь смотреть или дуться?

Янтэ подняла голову. Действительно, вид отсюда открывался такой, что дуться было решительно невозможно.

Аргред выбрал для прогулки ясный и солнечный день, и теперь Янтэ могла любоваться лежащей далеко внизу долиной, диким и причудливым нагромождением скал, в расщелинах которых цвели маки, и горной рекой, что весело неслась по своему руслу, исчезая в пене и брызгах. В одном месте через реку была перекинута каменная арка – своеобразный естественный мост, и над ним вставал радужный ореол – это солнечные лучи дробились в каплях воды.

– Прямо как на Всемирной выставке! – восхитилась Янтэ.

– Почему? – удивился Аргред.

– Ну, там тоже показывали радуги в павильоне иллюзий. А этот каменный мост похож на новый мост через Лучессу.

– Там построили новый мост? А где?

– На Университетском проспекте. А ты бывал на вершине Горы?

– Там никто не бывал. Охотники на снежную куницу поднимаются до кромки снегов, но чем выше, тем труднее становится дышать. А потом, говорят, воздух просто кончается.

– Тогда надо попробовать подняться в водолазном скафандре. Я их тоже видела на выставке. Стой! Что ты сказал?

– Что воздух кончается.

– Нет, до этого. Ты бывал в Раковине?

– Я там учился семь лет в школе, а потом еще три года изучал математику в Университете. Отец отослал, чтобы я под ногами у мачехи не путался.

– И ты говоришь на их языке?

– Конечно, говорю.

– А меня научишь?

– Подумаю. А пока давай посмотрим, что там белеет за камнем. Наверняка что-то интересное.

За камнями в маленькой нише обнаружилась корзинка с льняными салфетками, лепешками, холодным мясом, сыром, двумя хрустальными бокалами и бутылкой вина – старинной, запечатанной сургучом бутылью из самой Раковины.

Молодые люди разложили салфетки прямо на камнях, вытащили снедь. Аргред нарезал сыр и мясо, потом ножом откупорил бутылку. Пробка лихо взлетела в небо и затерялась в камнях.

– Награда будущим археологам, – сказала Янтэ.

Аргред усмехнулся и разлил пенящееся вино по бокалам.

– За твой приезд сюда, – сказал он. – И за твоего питомца.

– За знакомство, – добавила Янтэ.

Отхлебнула вино, просмаковала, закрыла глаза, чтобы не мешать воспоминаниям. Мурлыкнула:

– Тебе понравилось в Раковине?

– Они забавные, – отозвался Аргред. – Жаль, их песенка спета.

Янтэ от удивления даже поперхнулась.

– Вот как? Ты уверен? С чего бы это? Мне так показалось, что они неплохо живут и радуются жизни.

– Это потому, что ты математику не изучала, – усмехнулся Аргред. – И демографию. Ну-ка, скажи, сколько у них обычно детей в семьях?

Янтэ сощурилась, стараясь припомнить компании с детьми, гулявшие по бульварам и паркам Раковины.

– Один или два. Редко трое. И что? У меня тоже только одна сестра, а у Аверила – один брат.

– Ну так и с вами то же будет.

– А землю, надо думать, унаследуете вы?

– А ты посмотри на мою семью. И это для нас – норма. Меньше пяти детей в семье редко бывает. Обычно восемь-десять.

– И многие из них доживают до собственных детей?

– Вполне достаточно. Ты не подумай, я не говорю, что мы спустимся с гор и всех перебьем. Тут все чуть-чуть сложнее. У нас, если не случится голода или мора, дети вырастут, девочки начнут работать по хозяйству, мальчики – приводить рабов. И прокормят без труда и старых родителей, и своих собственных детей. А в Раковине и в других странах за морем для того, чтобы мужчина мог прокормить семью, он должен получить хорошее место в Мастерской, а значит, должен выучиться. Следовательно, родителям придется тратить на него много денег, и больше трех детей они вряд ли поднимут. Но те начнут зарабатывать не скоро и очень не скоро обзаведутся собственными детьми. Конечно, они живут лучше нас. У них есть автомобили, паровозы, самолеты…

– А еще водопровод и водяное отопление, – вставила Янтэ.

– Вот как? Уже?.. Ну да. Мы таскаем воду из колодцев ведром, а отапливаемся дымом от очага. Только чем лучше они будут жить, тем меньше их будет. И в какой-то момент взрослые просто не смогут прокормить стариков и детей. А паровозы и самолеты никого не накормят. И если начнется война, а войны рано или поздно случаются, все закрутится еще быстрее.

Янтэ пожала плечами. Как рассказывал ей Аверил, последняя крупная война на континенте была предотвращена почти сто лет назад так называемой Черной Революцией, когда в Мастерской агрономов Ремии были выведены новые сорта пшеницы, устойчивые к полеганию и дающие невиданный урожай. Как всегда, этот успех немедленно подхватили и развили Мастерские в других странах, и в течение десяти лет население мира было избавлено от голода. С тех пор войны сводились к локальным пограничным конфликтам и к «борьбе технологий». Спору нет, прогресс лишился мощного стимула к развитию, но большинство разумных людей были согласны на этот обмен. Однако упоминать об Авериле ей не хотелось, поэтому она выбрала другой аргумент:

– Но у нас же нет Мастерских.

– У вас другая проблема. Женщина просто не сможет воспитывать детей, если у нее будут другие дела, кроме домашнего хозяйства. Нет, я не спорю, Танцовщицы нужны, и раз уж ими могут быть только женщины, пусть будут, – Аргред улыбнулся и галантно поклонился. – Но ты прекрасно знаешь, что вам уже сейчас не хватает девочек. Иначе вы не брали бы приемных и не забирали бы себе всех девочек от смешанных браков. Эргил давал клятву, что отошлет всех дочерей в семью жены.

– И вам не жалко отдавать девочек?

– Ничуть. У нас род идет по отцу, а не по матери. А жен мы себе всегда найдем – в тех же степях, как мой отец. Нет, ты пойми, я ничего не имею против прогресса, и когда этот дворец станет моим, я устрою здесь и водопровод, и водяное отопление. Но я изучал математику. И понимаю, куда все идет. И ты понимаешь, ты ведь не дура. Будущее здесь, – он встал и широким жестом обвел рукой долину, лежащую внизу. – А там, за морем, нет будущего.

Янтэ хмыкнула и решила сменить тему.

– Не знаю, как у кого, а мое будущее пока – это маленький и упрямый Друг, который на меня плюет. Кстати, не поможешь мне с ним?

– Я могу тебе помочь?

– Ага.

– И поэтому ты согласилась на прогулку?

– Нет, в надежде послушать лекцию по демографии.

– Стерва!

– Зануда! Ладно, слушай…

* * *

На следующее утро Янтэ вошла в оранжерею и заняла свой уже привычный пост у дверей. День тянулся скучно. Янтэ вязала, Друг перепархивал с дерева на дерево в ожидании обеда и, как обычно, не обращал ни малейшего внимания на черную фигуру в углу.

Внезапно дверь оранжереи распахнулась. На пороге стоял Аргред. На этот раз он надел полный доспех: наголенники, набедренники, кольчугу, нагрудник, шлем, в руках держал меч и огромный щит. Все было начищено до блеска и сверкало в солнечных лучах так, что Аргред сам казался солнцем. С хриплым криком он ударил мечом в щит, топнул ногой, потом еще раз, наступая на сидевшего в этот момент на корне гранатового дерева Друга, и закружился по оранжерее в диком горском танце, высоко подпрыгивая, чтобы показать, как он силен, припадая на одно колено и очерчивая мечом охранный круг на полу, и все время ударяя мечом в щит, так что в оранжерее стекла звенели.

Янтэ, которая планировала внимательно наблюдать за летуном, просто забыла об этом – она не могла оторвать взгляд от того живого воплощения огня войны, силы и дерзости, которым стал Аргред. «Он говорил, что семь лет учился в школе в Раковине, – некстати подумалось ей. – Бедные его соученики».

Очнулась она, только когда на грудь ей навалилось что-то тяжелое, отчаянно сопящее. Это Друг, до смерти перепуганный таким внезапным вторжением, бросился искать защиты у единственного знакомого ему существа в оранжерее. В панике он раздирал когтями защитный костюм Янтэ, пытаясь добраться до сумки и спрятаться в ней, как младенец, недавно научившийся ходить.

Янтэ поспешно подала знак Аргреду и распахнула свои «доспехи», позволяя Другу спрятать голову под мышку в темноту, тепло и знакомый запах. Аргред тут же остановился и выскользнул из оранжереи, а Янтэ и Друг еще долго сидели на полу, переживая случившееся – каждый по-своему, но вместе.

Оставлять Друга в оранжерее теперь было нельзя. Янтэ попыталась показать ему, как устроиться у нее на спине, но то ли Лессэ еще не учила его этому, то ли он был слишком напуган, чтобы вспомнить, и тогда она просто сгребла его в охапку и потащила в свою комнату.

Единственное, чего она опасалась – это вторжения Сиры, но та проявила сообразительность: увидев Янтэ в обнимку с черным чудовищем, она тут же юркнула обратно и поставила поднос с обедом у двери. Янтэ перекусила, угостила Друга холодной куриной ножкой – решила, что в честь праздника воссоединения он заслужил такое «баловство», после чего оба улеглись на узкую кровать и, прижавшись друг к другу, уснули.

Обычно летуны спят не так. Они проводят ночь все вместе на деревьях, делясь пойманной за день пищей и время от времени лаская друг друга, чтобы обменяться запахами. То, что летун согласился спать в человеческой постели, показало Янтэ, насколько он еще напуган и потерял ориентацию, насколько хочет пропитаться ее запахом, вплоть до утраты собственного. Он нашел себе защитника и теперь хотел перестать быть, слиться с человеком в единое целое. А это означало, что впереди еще много работы.

Глава 24. Аргред (продолжение)

Декаду Янтэ просидела «под домашним арестом» в своей комнате, и Друг, дай она ему волю, не отрывался бы от нее все это время. Но она именно что отрывала его от себя, усаживала рядом на кровать и, удерживая его голову, ловила взгляд. Если им удавалось «соприкоснуться» глазами хотя бы на мгновение, она вознаграждала его кусочком вареной курицы. Постепенно Друг научился удерживать взгляд по минуте и дольше, и Янтэ получила возможность общаться с ним не только с помощью прикосновений.

Потом они играли в прятки. Янтэ пряталась под покрывалом, и как только Друг начинал встревожено бить крыльями и кричать: «Уи? Уи?» – выскакивала из-под покрывала с ответным криком: «Уик!» – что на языке летунов означало «Я здесь». В последние дни она стала впускать в комнату Сиру, строго запретив ей обращать хотя бы малейшее внимание на летуна. Сира оказалась умницей, и Янтэ смогла поменять одежду и помыться.

Наконец у Янтэ получилось приучить летуна сидеть у себя на спине, она стала выходить с ним в сад. Первые дни летун всю прогулку сидел тихо, почти не шевелясь. Но однажды прямо перед ними из травы взлетела птица, и инстинкт охотника победил. Летун сорвался со спины Янтэ и стал быстро набирать высоту, догоняя невезучую птаху. Женщина следила за ним, затаив дыхание. Где-то в голубой вышине он скогтил свою добычу, и теперь ничто не мешало ему улететь, полакомиться в одиночестве и поставить точку на своем коротком и неудачном опыте общения с людьми. Однако Друг заложил крутой вираж и стал спускаться вниз, к Янтэ. Та, торжествуя, вскинула руки и громко закричала: «Уик! Уик!»

Летун бросил мертвую птицу на траву перед женщиной, отступил на шаг и, расправив крылья, тоже воскликнул: «Уик!». Янтэ присела на корточки, погрузила пальцы в окровавленные внутренности пичуги, отщипнула маленький кусок мяса, проглотила его, выполняя древний ритуал летунов, и отошла, заложив руки за спину и поворачивая голову к плечу – дала знак, что сыта.

Летун с азартом набросился на свою добычу, и Янтэ услышала, как захрустели кости.

* * *

Шли дни. Янтэ уже несколько раз оставляла Друга одного в комнате – для него там оборудовали насест, прикрепив к стене большую ветку горной сосны. Правда, до сих пор ее отлучки длились не больше пары часов – она спускалась к обеденному столу, а когда возвращалась, они с Другом радостно приветствовали друг друга:

– Уик!

– Уик!

Друг был рад, что она в очередной раз не обманула его доверие, не исчезла, как Лессэ. Янтэ была рада и тому, что он ей доверяет, и тому, что у него хватает внутренней силы для одиночества и, наконец, тому, что у нее появилась уважительная причина сбегать с середины обеда: она откровенно предпочитала общество Друга обществу горской семейки.

Только теперь, когда Янтэ убедилась, что между ней и Другом возникла достаточно прочная связь, она решила позволить себе небольшой отдых и попросила Аргреда устроить еще один пикник. Тот был рад услужить прекрасной островитянке и пообещал показать ей нечто такое, «чего она ни разу в жизни не видела».

Они отправились в путь рано утром. Спускались по горной тропе около часа и выбрались к берегу той самой реки, которую Янтэ видела со скального уступа. Пошли вниз по течению до того места, где река принимала в себя небольшой ручей. Теперь им снова надо было лезть наверх, следуя за руслом ручья, что оказалось трудным даже для ловкой Танцовщицы. Но Аргред помогал ей, страховал на крутых подъемах и ни разу не дал испугаться.

Наконец они оказались на узкой скальной площадке, и Янтэ увидела, что ручей вытекает из большого темного отверстия в скале – входа в пещеру. Аргред достал из очередного каменного тайника факелы, из кармана кресало, выбил искру, зажег огонь и повел Янтэ в глубину Горы.

Узкий поначалу проход вскоре раздался в стороны и превратился в высокий сводчатый коридор, стены которого украшали белесые натеки – сталактиты, похожие на каменный виноград, сталагмиты, напоминающие южные пальмы. Тропа, огибая сталагмиты, вела их вниз – в огромный зал. В потолке зала был пробит природный колодец, и солнечные лучи, падая в него, заставляли стены, покрытые кристаллами, сверкать изумрудным блеском. Внизу плескалось пронизанное лучами изумрудное озеро. Янтэ замерла на пороге зала и выдохнула:

– Это… невероятно!

– А то! – с гордостью сказал Аргред.

Янтэ спустилась к воде. Она была холодной и удивительно прозрачной, и можно было разглядеть, как в глубине пасутся большие белые рыбы.

На берегу на камнях лежало большое одеяло, сшитое из шкурок с длинным ворсом. Стояла корзина с припасами, лежали две удочки. На этот раз Аргред не стал скрывать своих приготовлений.

– Здорово! – восхитилась Янтэ. – Это снежная куница, да?

– Ага. Все мои, – скоромно ответил он. – Будешь умницей, подарю тебе такое.

– Ты лучше на охоту возьми.

– Ага, на охоту. Она ростом с теленка. Ты видела хоть, какие у нее клыки?

– Думаю, не длиннее когтей летуна.

– Хм! Ладно, посмотрим. Пошли, тут есть на что взглянуть.

Они облазали все галереи и залы пещеры, налюбовались на исполинские белоснежные сталактиты, напоминающие каменные изваяния, на причудливые каскады натеков янтарного, красного, оранжевого и кремового цветов, на созвездия кристаллов в стенах, вспыхивавшие радугой, когда к ним подносили факел.

В одном из залов они обнаружили и вспугнули целую колонию младших братьев летунов – безобидных летучих мышей.

Потом они ловили на удочку слепых подземных рыб. И, наконец, улеглись на мягкие шкуры снежной куницы, чтобы отдохнуть и перекусить.

Аргред разлил вино по бокалам, провозгласил уже ставший традиционным тост: «За тебя и твоего питомца». Осушив бокал, он отставил его в сторону и сказал:

– Я хочу тебя спросить. Это очень важно.

– Да, я слушаю.

– Ты хотела бы остаться здесь навсегда?

– Здесь? – Янтэ испуганно заозиралась.

– Не здесь, не в пещере, чудачка! Здесь, в горах… со мной.

Янтэ задумалась.

– А ты хотел бы спуститься со мной на острова и стать моим вторым мужем?

– Ты с ума сошла?

– Тогда ты отлично меня понимаешь.

– ?

– Ты мне нравишься, но я не готова жить с твоей семьей и родить тебе десять детей.

– Разве ты не хочешь детей?

– Пока нет.

– Бедная дурочка! Тогда позволь мне любить тебя, пока ты еще здесь.

И он, склонившись над полулежащей женщиной, коснулся губами ее губ. Мимолетный нежный поцелуй длился одно мгновение, потом Аргред раздвинул языком губы Янтэ и проник к ней в рот. Женщина замотала головой, как лошадь, пытающаяся сбросить немилого наездника.

– Подожди, – сказала она, освобождаясь. – Я не могу. Я была бы рада, но все дело в Друге. Наша связь с ним еще очень непрочная. Если у меня изменится запах, он может запаниковать и напасть на меня. Это слишком опасно.

– Ну что ж, я не хочу подвергать твою жизнь опасности. Тогда, быть может, в другой раз?..

Аргред сказал это так сухо и мрачно, что Янтэ порадовалась, что слукавила. На самом деле именно ей не нравился запах юноши. Он был красив – красивее Аверила, и даже Барриса. Он был умен и казался воплощением мужественности. Он был надежным другом и уже не раз выручал Янтэ. И все же его поцелуй вызвал у нее лишь легкое чувство тошноты. Ее тело отказывалось его принимать, а Танцовщицы привыкли доверять своему телу.

Глава 25. Аргред^{(окончание)}

Янтэ умаялась за день хождения по горам и, наслаждаясь здоровой усталостью, скинула с себя верхнюю одежду и повалилась на кровать, решив, что вымоется и переоденется утром. Друг, убедившись, что она вернулась, вскоре успокоился и заснул. Задремала и Янтэ.

Ее разбудил скрип открывающейся двери. Было еще темно. Янтэ села на кровати и хотела окликнуть ночного гостя, но тот, услышав шорох, мгновенно очутился рядом и навалился на женщину. Янтэ не успела ничего понять, как ночной гость уже сидел у нее на животе, одной рукой удерживая запястья, а другой – стаскивая штаны. И потому, что он даже не пробовал заткнуть ей рот, Янтэ догадалась, что кричать бесполезно.

Она уперлась пятками и плечами в кровать, изогнулась дугой, пытаясь сбросить с себя незваного наездника. Но тот был слишком тяжел и слишком силен – она чувствовала себя буквально раздавленной его весом. Единственное, что ей удалось – высвободить из захвата одну руку, и она тут же вцепилась насильнику в лицо, метя в глаза. Он отпрянул, но лишь затем, чтобы выхватить из-под головы девушки подушку и закрыть ее лицо – очевидно, решил, что придушенной она будет сговорчивее.

Янтэ уже теряла сознание, когда где-то высоко раздался отчаянный яростный крик летуна, а затем заорал и забился от боли сам насильник – похоже, Друг с наскока поцарапал ему когтями спину и впился в мягкое место пониже спины.

Янтэ скатилась с кровати и бросилась к двери, крича: «Уиррр! Уиррр!» – так матери подзывают маленьких летунов. Насильник выл и катался по полу. Друг, хлопая крыльями, перескочил на Янтэ, она выбежала в коридор и наткнулась на Сиру.

– Госпожа Янтэ! Что?..

– На меня напали! Только что! В моей комнате!

– Тогда нам нужно бежать.

Она потащила девушку вниз, на кухню, вывела через черный ход в сад, а из сада через заднюю калитку. Янтэ, почти ничего не видя в темноте, карабкалась по камням, целиком положившись на служанку. Рассвет застал их в убежище за каменной грядой довольно далеко от замка.

Янтэ была напугана, но невредима. Другу даже удалось не поцарапать ее. Сира убедилась в этом, осмотрев спину девушки.

– Просто чудо, – сказала она. – Ну что, отдышались? Ой, да вы же босиком!

– Обуваться времени не было, – выдохнула Янтэ.

– Да уже понятное дело! Вон как вас всю трясет. Я бы, наверное, от страха там на месте бы и умерла.

– Я не боюсь, – Янтэ попыталась улыбнуться, и ей это удалось. – Меня трясет от злости.

Единственное, что интересовало ее сейчас: сам ли Аргред явился к ней ночью в спальню или послал кого-то из своих людей? Хотел ли он «взять свое» или просто собирался унизить девушку, отказавшую ему. В любом случае, кто бы это ни был, но сидеть он сможет нескоро.

– Вас трясет от холода, – резонно возразила Сира. – И так мы далеко не уйдем. Здесь есть поблизости хижина. Пастухи обычно оставляют там одежду и немного еды. Я пойду посмотрю, что удастся добыть, а вы ждите меня здесь.

– Сира, но ты же не сможешь вернуться домой! Я благодарна, но тебе не нужно подвергать себя опасности.

Служанка усмехнулась:

– Меня зовут Сирэ, госпожа. И я служу вашей матери.

Янтэ хлопнула себя по коленям и расхохоталась.

– Вот стервы! Вот хитрюги! Вы одна другой стоите. А я-то…

Глава 26. Я в лесу

Сира… то есть Сирэ ушла искать пастушью хижину, а Янтэ с Другом улеглись в расщелину, обнявшись, согревая друг друга телами, и сами не заметили, как уснули. Разбудила их верная служанка, благополучно вернувшаяся с теплым пастушеским плащом, огромными башмаками и мешком сухарей.

– Похоже, нас пока не ищут, – сказала она. – Может, вовсе оставят в покое, если у господина Аронея хватит ума не вступать с вашей матерью в смертельную вражду. Но в любом случае нужно двигаться. Перевалим через хребет, спустимся в леса, и считайте, что мы в безопасности.

Янтэ почти не запомнила этот путь. Приходилось все время ползти по скалам то вверх, то вниз, и большую часть дороги она видела перед собой лишь каменную стену. К полудню она от усталости перестала вообще что-либо соображать и лишь следовала за Сирэ, которая то и дело покрикивала на свою подопечную, не давая ей уснуть на ходу или оступиться. Солнце постепенно накаляло Гору. По спине Янтэ текли ручьи пота, Друг сидел, вцепившись в плащ, и девушка все время боялась опрокинуться под его тяжестью.

– Лентяй ты, лентяй! – укоряла она воспитанника. – Мог бы и полетать немного.

– Он умница, – возразила Сирэ. – Если бы он поднялся в воздух, нас было бы легче заметить.

* * *

Наконец, уже в сумерках, они «перевалили через хребет» – как они это сделали, Янтэ так и не заметила, – и оказались в прохладной полутьме леса. Сирэ отыскала ручей, и Танцовщица только сейчас поняла, что ее весь день мучила жажда. А напившись, поняла, насколько голодна. Пока она с упоением грызла сухарь, Друг наконец отлепился от ее плаща, расправил крылья и стоял, покачиваясь. Янтэ гадала, помнит ли он что-то из своего первого детства, еще до Лессэ, узнал ли он свою родину или просто ошеломлен новыми звуками, запахами и ощущениями.

Вот он, неуклюже переваливаясь и помогая себе крыльями, приблизился к дереву, полез наверх, цепляясь за кору когтями, добрался до нижней ветки и, сорвавшись с нее, взлетел в небо, ловко лавируя в лабиринте ветвей. Минуту спустя сверху раздался шум, треск ломающихся ветвей и торжествующий крик летуна – он схватил добычу. Но тут же ему ответили другие крики – полные гнева и ярости, и Янтэ с ужасом увидела, что ее Друг потревожил спящих в кронах деревьев диких летунов, и они погнались за ним.

Их было двое – великолепная пара. Судя по отточенности и скупости движений, опытные охотники, которым не раз уже приходилось загонять добычу вдвоем. Поначалу испуганные и беспорядочные метания Друга среди ветвей немного сбили их с толку, но это длилось недолго. Вскоре они повели погоню по своим правилам. Один из них нападал сверху, другой описывал небольшие круги и примеривался, чтобы вцепиться непрошеному гостю в брюхо.

– Уиррр! – закричала Янтэ.

Но Друг уже сам сложил крылья и стрелой кинулся вниз, под защиту приемной матери. Он затормозил у самой земли и тяжело плюхнулся на ковер хвои, выпустив добычу изо рта.

Летуны, заметив человеческую фигуру, тоже замедлили свой полет, но гнев на чужака, посмевшего охотиться на их территории, был слишком силен. Они опустились в нескольких шагах от Янтэ, раздавая крылья, вытягивая шеи и угрожающе шипя – набирались храбрости перед нападением.

Янтэ подала Другу знак «лежи тихо», молясь про себя о том, чтобы Лессэ успела показать его малышу – это был один из самых первых знаков, которым учит детеныша мать или Танцовщица. Друг упал на землю и замер.

Янтэ отступила на шаг, поддела добычу – тушку белки – носком башмака и пнула ее так, чтобы она упала между ней и разгневанными зверьми, опустилась на одно колено и нагнулась, то скрещивая руки над головой, то складывая их за спиной – жест чужака, который просит разрешения один раз поохотиться на чужой территории.

Шипение стихло. Летуны подошли к добыче, ткнулись в нее мордами, отщипывая по кусочку, и отодвинулись. Янтэ тоже приблизилась, макнула пальцы в кровь, облизала их и жестом дала разрешение Другу подойти и утолить голод. Летуны оставались на земле все время, пока пришелец ел, потом подхватили остатки пищи и полезли на деревья.

Только теперь Сирэ, просидевшая все это время неподвижно, осмелилась глубоко вздохнуть.

– Ты настоящая Танцовщица, – сказала она Янтэ. – Твоя мать была права. Я слышала, Руэ Крылатая могла разговаривать с дикими летунами, но с тех пор…

– С ними договориться легче, чем с горцами, – улыбнулась Янтэ. – Так что твое искусство выше моего.

Глава 27. Ти и Я

Удивительно, но дни, когда они с Сирэ спускались с горы, питаясь засохшими сухарями, кореньями, которые находила служанка, и белками, ящерицами и змеями, которых ловил Друг, дни, когда Янтэ в кровь сбивала ноги пастушьими башмаками и часто не знала, куда идет и выберется ли когда-нибудь из леса, ночи, когда у нее зуб на зуб не попадал от холода, – эти дни и ночи запомнились Янтэ мягким ощущением счастья. Она была счастлива тем, что свободна, что вырвалась из роскошного замка, что под ногами у нее не камни, а мягкий ковер хвои, а над головой кроны Великих Деревьев. Ей легко дышалось, легко шагалось, она легко преодолевала боль и усталость, чувствовала себя здоровой и сильной, как никогда.

Друг тоже ликовал. Он быстро усвоил правила вежливости в обращении со своими дикими сородичами и теперь не только охотился для себя и своей «семьи», но порой даже играл с местными, носился наперегонки, лавируя между стволами деревьев, или, расхрабрившись, поднимался высоко в небо, сцеплялся лапами с кем-то из диких, и они начинали раскручиваться, словно две шаловливые девчонки, только в отличие от девчонок они в это время падали на кроны деревьев. К счастью, Другу каждый раз хватало ума (или трусости), и он первым разжимал лапы задолго до того, как забава становилась по-настоящему опасной.

Так они без особых приключений добрались до пристани и сели на корабль, который отвез их домой. Денег у девушек не было, но имя госпожи Спиренс и Друг, сидевший на спине у Янтэ, служили лучшей гарантией для кредита.

* * *

Раминэ, открывшая им дверь, всплеснула руками и склонилась до земли, приветствуя не столько Сирэ и Янтэ, сколько Друга. Сирэ отправилась в людскую. Янтэ поднялась к себе, и пока Друг исследовал новую комнату, вымылась и переоделась. Раминэ принесла им обед и доложила, что Янтэ хотели бы видеть мать и сестра. К ее удивлению, если не ужасу, Янтэ выбрала Ти.

Она вошла в комнату и снова, как много дней назад, опустилась на подушку перед ширмой с изображением снегопада.

– Значит, ты вернулась, – послышался из-за ширмы голос Тиэ. – Ты снова сделала все так, как надо. А теперь убери ширму.

Янтэ отодвинула бамбуковую створку и похолодела. До этого она не раз произносила мысленно и вслух: «Летун изуродовал Ти», – и воображала себе всяческие ужасы, но это были только слова и только воображение. Теперь же она видела, что случилась с сестрой на самом деле: огромный темно-красный, все еще сочащийся сукровицей шрам рассекал ее лоб, левую бровь и веко левого полузакрытого глаза, полукруглым росчерком обрисовывал щеку и разрывал левый угол рта. Второй шрам, параллельный первому, получился короче, но глубже – он просто перечеркивал правую щеку так, что можно было увидеть зубы в прорези. Тиэ полулежала на подушках и, судя по тому, как она сутулилась, ее телу досталось не меньше, чем лицу.

Янтэ, воспитанной под девизом «все хорошее – красиво, все отличное – прекрасно», стоило немалых усилий скрыть ужас и отвращение, и, судя по реакции Тиэ, это ей так и не удалось.

Ти усмехнулась уцелевшей половиной рта.

– Теперь понимаешь, почему я не хотела тебе показываться в прошлый раз? Чтобы не напугать. Чтобы ты об этом не думала. Впрочем, кажется, я зря старалась. У тебя просто не могло не получиться, так ведь? Наша Я не может не победить, иначе ее мама очень удивится.

– Могло, – ответила Янтэ изумленно. – И вообще-то меня чуть-чуть не…

– Да, тебя вечно чуть-чуть, можешь не трудиться и не рассказывать мне. Для того чтобы увидеть разницу между нами, достаточно иметь глаза. Или… – Она снова скривила угол рта в усмешке. – Хотя бы один глаз…

– Прости… – попросила Янтэ.

– Не дури! За что мне тебя прощать? За то, что ты сделала хорошо то, что я сделала плохо? Впору нашей матери просить прощения за то, что родила тебя прежде, чем родить меня, но и в этом она не виновата.

– Тогда прости себя. То, что случилось с тобой, ужасно. Не только то, что сделал Друг, но и раньше… мое избрание Танцовщицей, мое замужество… Но твоей вины в этом нет. Ты ничего не могла сделать.

– Но и ты ничего не могла сделать! И наша мать! И никто, и ничего! Ты понимаешь, что это и есть самое ужасное?! Что я лежу здесь день за днем и думаю, кто и в чем виноват, кто и что мог сделать. И каждый раз вижу, что никто и ни в чем, и никто, и ничего! Я позвала тебя только для того, чтобы ты это тоже знала. А теперь все, уходи.

Янтэ молча поклонилась сестре, коснувшись ладонями и лбом пола, и молча вышла за дверь.

* * *

«Перед кем я действительно чувствую вину, так это перед Раминэ, – думала Янтэ. – Если бы не мы с Аверилом, она бы не оказалась в нашем балагане. Ладно, теперь только мама, и я наконец свободна».

– Приветствую тебя, Дитя Старшего Мужа, приветствую и благодарю за то, что ты восстановила честь нашей семьи.

– Приветствую вас, матушка.

Янтэ присела на подушки и после ритуальных вопросов о здоровье и благополучии Друга, Эстэ с лукавой улыбкой поинтересовалась:

– Ну, как тебе моя Сирэ?

Янтэ хохотнула.

– Она великолепна. Я попыталась подкупить ее в первый же день и была уверена, что она у меня в сумке.

– Да, это одна из ее способностей – создавать впечатление, что она у тебя в сумке. Я слышала, Ароней оказался не слишком любезным хозяином?

– Скорее, его сын, и скорее, даже слишком любезным. Он любезно предложил мне родить ему десять детей, а когда я отказалась, попытался объяснить мне, что я не понимаю своего счастья.

– Они там, в горах, скоро совсем свихнутся от обилия детей и недостатка земли.

– Они могут быть опасны.

– Не думаю. Если они захотят спуститься на острова, они здесь просто не выживут. Здесь невозможно хозяйничать так, как они привыкли, – никто не прокормит их рабов, да и сами рабы быстро разбегутся. Нет, если они пойдут войной, то двинутся на запад, в степи.

– А мне пора двигаться на восток, – сменила тему разговора Янтэ. – Когда вы сможете снарядить для меня пакетбот?

– Ты хочешь уехать?

– Разумеется. Я обещала мужу, что вернусь, как только закончу свои дела здесь.

– Ты даешь ему обещания?

– Да, – коротко ответила Янтэ.

– Я уже говорила, что замужество плохо сказалось на твоих манерах. Ты останешься здесь.

«Как мало нужно, чтобы превратить дружескую беседу в драчку», – подумала Янтэ.

– Я уеду, мама. Или уйду из дома. Поселюсь в Квартале предков и буду подрабатывать доставкой сообщений, пока не заработаю на место на корабле.

Эстэ внимательно посмотрела на дочь. Она с детства училась определять, насколько слова человека соответствуют его намерениям, а его намерения – его возможностям. Иначе она не заработала бы ни копейки. В случае с Янтэ, очевидно, соотношение было 1:1:1. Она сделает именно то, о чем говорит.

«Бедный Аверил, – подумала женщина. – Жить с моей дочерью – все равно, что закатывать тяжелый камень на гору».

– Так ты все-таки любишь его? – спросила она с презрением.

– Мне нравится быть его женой. Когда ты подготовишь пакетбот?

– Через декаду.

– Спасибо. И у меня будет еще одна просьба. Отошли Тиэ в Кантию. Ты готовила ее к тому, чтобы она вела дела. Так пусть возьмет на себя управление лавками и морской торговлей, которыми занимался когда-то мой отец. Она справится с этим даже с одним глазом. Иначе она не успокоится, пока не сживет со свету и себя, и вас.

Эстэ усмехнулась.

– Совет хорош. Но посмотри, Дитя Старшего Мужа, как ты похожа на меня. Ты тоже любишь решать за других, не спрашивая их мнения.

– Может быть, мама. И это лишний повод нам держаться друг от друга подальше.

Часть четвертая. Скачок