Удержать строй, как и предполагалось, не получается: парни где-то рядом гадов гоняют, а я на вираже от них отвалился. Судьба…
Выбрал себе цель, атакую. Фашист увернулся.
Ещё раз приготовился к атаке, но из кабины стрелка ударила пулемётная очередь. Пришлось отвернуть в сторону. Это ганс заставляет меня менять курс, и этим выигрывает время. Пока я развернусь опять на него, он успевает оторваться. Догоняю… Ещё… Ещё немного… Можно уже стрелять… И вдруг — передо мной — пустота. Фашистская «гидра» резко провалилась вниз. Отжимаю штурвал от себя. Вот он, немец, круто несётся вниз. Чувствую, как начинает подрагивать самолёт, разгоняя скорость на пикировании. Метр за метром настигаю «гидру». Вот уже держу её в прицеле, остаётся только нажать на спуск. Но… Почему перед глазами небо? Где низ, а где верх?.. Куда пропал «Хейнкель»?
Резко тяну на себя. Самолёт стонет от боли, как живой. В глазах темнеет, недолеченная рука отзывается болью, а на плечи наваливается тяжесть, вдавливая тело вниз, вглубь кабины… Блин, да где же земля⁈ Почему везде одно небо⁈ Какая тут земля, ведь кругом — вода Бискайского залива… Это первый мой бой над морем в обеих жизнях. Не знал я, как оно обманчиво. А немчура из «Легиона „Кондор“» знал. Знал, что оно отражает голубую высь, а если ещё идти против солнца, то совсем трудно порой бывает уловить те тонкие оттенки, которые отличают низ от верха. Он звал всё это и точно рассчитал. Вышел из пике у самой воды. Я еле успел — вслед за ним. Только сейчас понял: он мог сбить меня и совсем без стрельбы.
Во рту — горечь, но хоть глаза теперь видят нормально. А где ганс? Вот он. Елё нашёл. Фашист уже далеко, крадётся у самой воды, почти сливаясь с ней по цвету. В полукилометре правее него — ещё одна «гидра». Да, теперь к «Хейнкелю» не так просто подступиться. Снизу он прикрылся морем, оттуда его уже не взять, а там как раз у него слабо защищённое место.
От берега мы удалились километров на двадцать. Что ж, атакую сверху. Немецкий бортстрелок вновь бьёт из пулемёта, приходится отворачивать. Нужно всего одно лишнее мгновение, чтобы приблизиться на нужное расстояние, а он ещё не успел бы открыть огонь. Нужно сделать такой быстрый манёвр, чтобы он ещё переводил пулемёт и целился по моему «Дельфину», а я уже выровнялся и, почти не целясь, в упор открыл бы огонь. Иду выше и чуть слева. Стремительный нырок вниз!.. Тут же виляю вправо, чтобы обмануть, и тут же — влево! Огонь!!!.. Курсовой крупнокалиберный браунинг заколотился, выплёвывая огонь и металл, вибрация сотрясла фюзеляж. Чёрный «хер» на белом поле вражеского хвоста разметало, как полову на току свежим ветром. Немецкий самолёт вздыбился, подскочил, рванул наискосок вверх, но, будто натолкнувшись на невидимую преграду, почти плашмя стал падать.
Отворачиваю вправо, набирая высоту. Так, надо оглядеться: где-то недалеко, кажется, была ещё одна «гидра»…
Нет, не кажется. Вот он, «Хейнкель», удирает. Ну что ж, сыграем в салочки. Чур, я — вада!
Догнал: скорость-то у фашиста где-то двести-двести двадцать, у меня — на сотню больше. Но немецкий пилот всё тянет куда-то, норовит оторваться. Ну, это вряд ли…
На этом «Хейнкеле» бортстрелок оказался получше, а может — просто удачливее своего камерада. Достал таки, овчарка немецкая! Очередь МГ-15 прошлась по капоту «Груммана», разрывая и корёжа обшивку, а одна пуля влупила прямо в остекление кабины. В таких случаях в приключенческих книжках принято писать «просвистела над ухом», но нет: лётный шлем глушит звуки, а рокот мотора и грохот моего «Браунинга» перекрывают вообще все посторонние шумы, не то, что какой-то там свист.
Впрочем, меткость пулемётчика фашистов не спасла: 12,7 миллиметровые пули буквально отстригли им оконцовку верхней левой плоскости. Впервые в жизни я увидел, как разбивается о волны самолёт: он исчезает в пучине почти что целым, но море тут же, словно бы брезгуя, выбрасывает на поверхность обломки. Но я не успел полюбоваться, как на воде ярко зажелтели спасательные жилеты членов экипажа. Вокруг вдруг засверкало. Перехитрили меня фашисты. Дотащили «хвостиком» до корабля мятежников, подставили под его зенитную артиллерию. А я ведь в азарте погони и не заметил эдакого «кашалота» Блин! Ощущение от удара снизу — самые неприятные. Надо тикать! Рву штурвал на себя и по крутой траектории гоню самолёт вверх.
Помирать-то неохота. В голове — никаких мыслей, сплошная паника. На сколько сейчас зенитные пушки достают? Советские, вроде бы, на пять километров, но это не точно. А какие у франкистов? Наверное, немецкие или британские, а может быть и французские. А они на сколько? А бес их знает, но если влепят — хана…
Обидно: ничего этому корыту не сделать. Ни бомб у меня, ни торпед, не приспособлен «Грумман» для такого. И наши «Бреге» с аэродрома ему не страшны. Тихоходные мишени для его зениток…
Сегодня день везенья. Это вроде дня рожденья, но у большинства людей моей профессии случается заметно реже. Хотя на этой войне мне по-крупному везёт уже в третий раз. До своих я дотянул, прямо как в песне, «на честном слове и на одном крыле». Точнее — на трёх: «Грумман» всё-таки биплан, а повредили мне только правую нижнюю плоскость и капот с кабиной. Чем я не везунчик? Вот только в паре километров от берега движок принялся сбоить, а на подлёте и вовсе забастовал. Пришлось садиться на воду реки Нервьон: в залив побоялся, там прибой, разобьёт летадлу в два счёта, а мне ещё повоевать на нём охота. Понравился мне толстячок «Дельфин»!
[1] Крылатое выражение из стихотворения А. К. Толстого «Василий Шибанов». В оригинале — «Авось я пешой не отстану!»
[2] Николай Николаевич Поликарпов — русский, советский авиаконструктор, дважды лауреат Сталинской премии, Герой Социалистического Труда. Создатель легендарных самолётов, в том числе истребителя И-15.
[3] Лерой Рэндл Грумман — американский авиаконструктор, военный лётчик-испытатель и промышленник.
Глава 15
XV
Испания, аэродром Аль Кала де Энарес, 30 километров от Мадрида,
29 января 1937 г.
Завтра — неделя, как кончился воздушный эскадрон «Янки». Расформировали нас в результате истощения материальной части и критических потерь. Пара последних «Бреге-19Би2» разбилась, и если Фрэнк Тинкер с трудом, но сумел сесть «на вынужденную», отделавшись только синяками и поломанным носом у бортстрелка, то Сайрус Томпсон, потерявший в полете крыло, — ну не выдержал старый аэроплан нагрузок, явление в тридцатые годы не редкое, — грохнулся капитально. Живы-то они с напарником остались, но покалечились крепко. Сайрус загремел на госпитальную койку, по прогнозам медиков, минимум на несколько месяцев и есть подозрение, что летать парню больше не придётся — по крайней мере, в боевой обстановке.
Так что из летательных аппаратов в наличии остался один мой «Грумман», в ходе памятной дракой над Бискайским заливом, как оказалось, заполучивший двадцать восемь пробоин и удостоенный полевого ремонта и модернизации. Последняя, правда, свелась к изготовлению «капсул» для нас с Кастельяно из трёхмиллиметровой стали по мотивам таковой у не созданного пока «Ил-второго». Это, конечно, не настоящая броня и не титановый сплав, и взлетать утяжелённый самолёт стал хуже — но жить-то хочется. Вот и потратил часть заработанных пилотским трудом песет на прикрытие наших тушек, а также закупку абсолютно незаконным образом нештатного вооружения — крупнокалиберного пулемёта «Браунинг М2», который поставили вместо заднего «Виккерса-Максима».
Да, скорострельность у «американца» меньше и ворочать его на изготовленном в авторемонтной мастерской вертлюге пулемётчику тяжелее — но на дворе — начало тридцать седьмого года и скоро, увы, не помню, когда именно, не интересовался специально датами, Гёринг пришлёт в Испанию «Мессершмитты-109» и стодвенадцатые «Хейнкели». Стандартные трёхлинейные — ну ладно, пусть даже 7и7 британские пули тем истребителям — ни о чём. А учитывая, что «Грумман», в сравнении с ними, натуральный «небесный тихоход» — в бою лётчики «Легиона „Кондор“» обязательно станут атаковать с хвоста, и вот тут «противотанковый» калибр «Браунинга» — 12,7 миллиметров — может крепко помочь.
Наши экипажи — мой и Тинкера — после расформирования «Янки» перевели на Центральный фронт, под Мадрид. Здесь формируется и слётывается Первая интернациональная истребительная эскадрилья. Моего «Дельфина» произвели в ранг штурмовика-разведчика, а Фрэнка и ещё нескольких парней из разных стран сейчас усиленно обучают летать на «курносых». Что интересно: есть среди лётчиков и советские, и их довольно много — но и они осваивают этот самолёт. В Союзе парни летали на других машинах, но в Испании выбор невелик: либо «винегрет» из разнообразных устаревших летадл французского, американского, британского и даже германского производства, либо наши И-15, И-16, Р-z и СБ. При этом если «ишачки» в Испанию доставляются целиком — разве что снятые крылья приходится возвращать на предусмотренные инженерами места — то большинство «чатос» собираются руками местных пролетариев из «конструкторов 'сделай сам»«. Экономия, шоб её! Экономят место в контейнерах при транспортировке, экономят человеко-часы советских рабочих, экономят моторесурс… С другой стороны, что ни говори, но культура производства в Испании всё-таки выше советской и совсем уж грубого брака при сборке камарадос эспанол стараются не допускать. Тем более, что на И-пятнадцатых, кроме интернационалистов, летают и сами испанские лётчики: первая их группа, учившаяся в СССР, уже вернулась и дерётся в испанском небе, да и на месте действуют своеобразные 'лётные школы», где русские инструкторы обучают проявивших лётный талант бойцов Республики.
— Хэлло, Дэннис! Как дела? — Высокий рыжеволосый Альберт Баумлер, помахивая свёрнутой в трубку газетой, направляется к замаскированной стоянке моего «Дельфина».
— Хэлло, Берти! Всё неплохо. Что, снова нужно что-то перевести на английский?
Баумлер плохо понимает русский язык, испанский — чуть получше, читает же исключительно по-английски. Потому, узнав, что я этнический русак, периодически обращается за лингвистической помощью.